Немного перефразируя другого поэта, Михаила Лермонтова, погибшего тоже в 27 лет, начать рассказ о нем нужно было бы с оговорки, мол нет, он не Байрон, этот «гонимый странник» с украинской душой, хотя и очень на него похож. Он Михайличенко. Хотя от рождения такое сравнение Игната Михайличенко, родившегося в крестьянской семье на Курщине (нынче — территория Сумской области), с английским лордом вызвало бы разве что иронию. Но что поделаешь, украинские поэтические демоны, по большей части, не аристократического происхождения.
Он был сыном эпохи грубой гуманности — времена дуэлей кончились, пришел час расстрелов, крови и террора. Однако тогда это называлось борьба (подразумевалось классовая). Борьба за идеалы борьбы. Словно дьявольское казино, где в игре между смертью и жизнью выигрывается азарт жить. Страх жить без азарта был страшнее страха смерти (недаром же это было время, когда кокаин продавался в аптеке, словно аспирин).
Эпоха захватила Михайличенко, когда он был студентом Харьковской земледельческой школы (куда, кстати, смог поступить только после двухклассной сельской школы). Революционеры тогда действовали как современные заправские наркодилеры — сначала подпольная литература, притягательность конспиративных собраний, дурман нелегальных организаций. Потом Игнат учился всему понемногу в Москве — в сельскохозяйственной школе и слушал лекции в университете, слонялся по Европе, обычно нелегально. Профессионального революционера из него сделало дезертирство с фронта в 1914 году. Первый арест в 1915 году (шесть лет ссылки и пожизненная Сибирь). После Февральской революции возвращается в Украину, становится членом ЦК партии украинских эсэров, принадлежал к левому крылу (будущих «боротьбистов»). В 1918 году его дважды арестовывали и Центральная Рада, и кайзеровские войска (левые эсеры откровенно высказывали антигетманские настроения и ультрасоциалистические симпатии). Был приговорен к расстрелу, но бежал. В мае 1919 года Михайличенко назначен первым наркомом образования УССР. Однако он не чиновник — он natural born подпольщик. В составе террористической группы отправляется через польскую границу поднимать галицких крестьян на восстание. 20 ноября 1919 года Киев был оккупирован деникинцами. На «Круче» (домик в Киеве около Выдубицкого монастыря, где перманентно скрывался подпольщик Михайличенко, который к тому же еще был и писателем) состоялось очередное заседание литературной группы «Здоровый футуризм». Утром деникинская контрразведка напала на «Кручу» (за два часа до этого с «Кручи» ушел другой великий поэт — Михайль Семенко), арестовала Игната Михайличенко и поэта Василия Чумака, в этот же день обоих расстреляли.
О Михайличенко написано мало, потому что его и читали мало. Единственное издание в Украине, двухтомное полное собрание его произведений, было подготовлено к 10-летию гибели писателя. Однако издали только первый том. И хотя первый нарком образования в своем докладе «Пролетарское искусство» провозглашал идеалы пролеткульта, практическим воплощением которых считал свой «Блакитний роман», однако вряд ли бы нашелся хоть один пролетарий, увлекшийся описанной Михайличенко борьбу между красным и голубым. Загадочность египетских сфинксов, заумность психологического перепроживания и переплавки действительности в сон, изысканная сексуальная агрессивность и суицидальная извращенность, — все это может воспринимать разве что пижонистый эстет, а не пролетарий, которого будет раздражать даже обращение на «вы» друг к другу героев «Блакитного романа». Кровь равняется жизнь, жажда жизни, сплетенье тел на баррикадах, любовь и совокупление всех со всеми среди крови, трупов, могил и женских слез. Иногда «Блакитний роман» напоминает исповедь наркомана («Палала, грала червона заграва. Не стримав себе і напружено стрибнув вперед. Стиснув міцно кулак і загрозливо кинув його в небо. Обсмалене волосся. Подерта одіж робили тебе схожим на печерного мешканця підмікенської доби, а в твоєму глибинному погляді чезли усі надбання новітньої культури. Твоя блакить сполучилася в одноцільну пляму зі спокійно-величною, таємничою загравою. В Тобі вона росла, палала»), который галлюцинирует в ритме пулеметных очередей («Блакитна Іна! Іна блакитна! Я гордий за тебе! Я зараз заграва!»), а иногда автор предстает отстранненно, словно случайный свидетель глобальной катастрофы («Довгі роки точилася нещадна боротьба двох світів. Давно вже вона загубила свої окреслені форми і перетворилася в стихійно уперту масово-криваву боротьбу»). Кстати, в 20-е велись напряженные литературные дискуссии, считать ли «Блакитний роман» прозой, или поэзией.
Современники называли Михайличенко «черным Уитменом», «параноидальным маньяком» и «сумасшедшим автором Завещания Смерти». Владимир Гадзинский, исследователь его творчества, писал: «Он остался стоять величественно, как скала, он не оставил после себя ни литературной школы, ни эпигонов... Остался одиноким и нерушимым». И Михайличенко будто исчез с литературного горизонта, но тот, кто хоть раз прочитал его произведения, больше не мог забыть: сюжет его «Міста» читается между строк «Белой гвардии» Булгакова, а Андрей Головко, помня инфернальное психологическое влияние « Блакитного », называет один из своих заказных просоветских сочинений «Красный роман». Наиболее радикальные украинские поэты 90-х, которые не желали воспевать достижения соцреалистического стихосложения и этику постсоветского лицедейства, выбирали своими кумирами Че Гевару и Михайличенко, ценя в последнем откровенность, неудержимость фантазии и радикализм крови.
