Суть этих наблюдений я бы осмелился обобщить следующим образом.
Во-первых, освобожденное посттоталитарное искусство наших дней и нашей «части света» в подавляющем большинстве не перестало быть ни конъюнктурным, ни конформистским. В конце концов, это нормально. Собственно говоря, представление о том, что искусство должно быть нонконформистским и неконъюнктурным, целиком и полностью принадлежит еще к ранним, откровенно антибуржуазным стадиям модернизма. Впоследствии самими же художниками было обнаружено, что эту антибуржуазность можно успешно и выгодно продавать. Нынешний критерий успеха — тот же: умение продаться. Я даже не вспоминаю здесь о «рейтинговых личностях» — об этой своего рода творческой элите, со всех сторон обхаживаемой дилерами и ограниченной юридически однозначными контрактами относительно максимально возможного количества художественных самоповторов, иными словами, выдавливания максимума «капусты» из благоприятной, хотя и всегда преходящей рыночной ситуации.
Я, однако, имею в виду иной конформизм и иную конъюнктурность. Я имею в виду тот «средний класс» нынешних художников, преимущественно живущих заполнением аппликаций — в фонды, центры, институты и банки (а в наших украинских и, до недавних пор, «восточноевропейских» условиях — еще и западных посольств). Ведь получение стипендий или грантов невозможно без конъюнктурных попыток понравиться и конформистского «попадания в струю». Существенная переориентация значительной части нынешних художников на акцию, перфоманс, на публичное (независимо от количества «публики» или публичной огласки) действие диктуется, на мой взгляд, той же зависимостью от грантодателя. Трудно представить себе фонд, который даст деньги на что-то весьма призрачное, скажем, простое написание определенного количества живописных работ. На то он и фонд, чтобы быть скупым. Зато он обязательно клюнет на какое-нибудь «осеннее пожирание свиньи» — это, как говорится, можно пощупать, «свинью» удобно вложить в смету, да и с идеей гражданского общества как будто все в порядке.
И отсюда — из этой необходимости убедить грантодателя, в аппликативно-вербальной форме выиграть конкурс — другой признак нынешнего искусства — его концептуальность. Причем концепция должна быть ясной (функционерам фонда должно быть предельно понятно, на что пойдут деньги), укладываться в несколько предложений и комментировать определенную социальную проблему. Австрийка Эльке Криштуфек достигает оргазма публичной мастурбацией — комментарий к «обобществлению» женского интима в сексистском обществе. Другой австриец Герман Нич обляпывает громадные белые плоскости тоннами свежей крови, доставленной из самых крупных венских боен — комментарий по поводу поедания мяса как формы убийства. Олег Кулик кусает дамские икры перед входом на юбилейную выставку дадаистов — комментарий по поводу коммерциализации дадаизма как явления. Можно вспомнить еще множество «экологических», «экуменических», «политологических» или «психофизиологических» комментариев.
Концептуализм подобных акций фактически исключает критерий «невысказанности», остранения, еще с раннесредневековых времен названного как imponderabile, что, собственно, и считалось сакральным признаком «настоящего», чистого, всегда несколько затемненно-герметичного искусства. Быть может, впервые в истории визуального искусства происходит «революция», когда собственно визуальность отступает на задний план. Зато побеждает вербальность. Деактуализуется старая истина о том, что «лучше один раз увидеть». Акционистское искусство не обязательно видеть, чтобы оценить сполна его творческий продукт, достаточно о нем услышать или прочитать его подробное описание. Художнику наших дней превыше всего важно не общение с произведениями как таковыми, а «информация о них». Видеофиксация существует также скорее в качестве формы описания, к тому же невозможная без вербального сопровождения. В связи с этой вербализацией можно говорить о новых мифах или, по крайней мере, новых анекдотах. И вправду — больше всего шансов на успех имеют концепции, сформулированные остроумно, легко пересказываемые другим собеседникам. Как, например, идея с наращиванием ледовой шапки над Джомолунгмой до высоты ровно 9 тыс. метров.
Остается еще констатировать беспрецедентную вялость отечественных «акционистов» — таких удобных случаев, которые предоставляет им наша шизофреничная действительность, их коллегам на Западе еще поискать. Лично я с преогромной радостью стал бы свидетелем или даже участником какого-нибудь «оббрасывания тортами депутатов Верховной Рады». К сожалению, приходится только мечтать.
