Осип Мандельштам
Писать о Борисе Алексеевиче Чичибабине трудно — во-первых, потому, что еще очень больно, а во-вторых — не устоялись и литературные оценки творчества поэта, за которыми столь легко было бы спрятаться. Да и социальные пристрастия в нашей стране продолжают бурлить, а потому не остывают и эмоции — «Куда нам всем идти? Та ли дорога ведет к храму?» — а ведь это и было главной заботой Бориса Чичибабина.
Поэт-классик, поэт пушкинской традиции — нужен ли он новой Украине, для литературы которой характерно возникновение мощного постмодернистского потока, а цивилизационное развитие все более склоняется в сторону современного постхристианства — вне зависимости от количества вновь построенных или «возрожденных» храмов различных конфессий? Да и к какой национальной культуре отнести Бориса Чичибабина — это русский поэт, живший в Украине, или все же — украинский, но русскоязычный:
C Украиной в крови я живу на земле Украины,
и, хоть русским зовусь, потому что по-русски пишу,
на лугах доброты, что ее тополями хранимы,
место есть моему шалашу?
Думается, что однозначные ответы на эти вопросы найти сегодня столь же проблематично, как и решить, к какой национальной традиции и культуре относятся, например, «Малороссийские повести» Николая Васильевича Гоголя. Анализ литературоведов и время расставят все по своим местам, а мы давайте просто вспомним замечательного поэта, человека необычной и нелегкой судьбы, стихи которого не могут оставить равнодушными настоящих любителей слова и уже стали частью нашей духовной культуры…
Самое нормальное советское детство, совершенно обычная, хочется даже сказать «пионерская» биография мальчика, воспитанного в семье советского офицера, да еще и не в столицах. Детские и ранние годы Бориса (тогда еще Полунина) текли в районных центрах Украины, где о какой либо литературной интеллектуальной среде для русскоязычного мальчика, говорить просто не приходилось. Даже в областной центр — индустриальный (и в тот период уже научно-технический и студенческий) Харьков Борис попал на постоянное жительство лишь в 17 лет, поступив на первый курс исторического факультета Харьковского университета.
Словом,
Я родом оттуда, где серп опирался на молот,
а разум на чудо, а вождь на бездумие стай,
где старых и малых по селам выкашивал голод,
где стала Евангельем «Как закалялася сталь»…
Призыв в армию, работа токарем, механиком, и лишь в 1945 году Борис восстанавливается в Харьковском университете, на этот раз избрав филологический факультет, откуда начинающий поэт «за антисоветскую агитацию» прямиком отправляется на пять лет через Бутырскую тюрьму на Северный Урал, в «Вятлаг». «За что?» — «А ни за что…, — как мрачно шутили тогда. — Если бы было за что, то получил бы десять».
Значит, откуда-то это вошло в душу, как главное и единственное предназначение всей жизни, — литература, стихи, первый взрыв которых пришелся уже как раз на тюремные и лагерные годы. Откуда же это все взялось? Откуда это вообще берется? От Бога ли («искра Божья») или от все-еще непонятных генов, являющихся по-научному лишь частью химической молекулы ДНК? Никто не знает… Но это время от времени происходит, и тогда как бы из небытия появляется большой поэт, уже во время первых допросов на Лубянке написавший строки, от которых стынет кровь и сегодня:
Кончусь, останусь жив ли, —
Чем зарастет провал?
В Игоревом Путивле
Выгорела трава.
Школьные коридоры —
тихие, не звенят…
Красные помидоры
кушайте без меня.
Что же было в этих стихах — почему «Красные помидоры» сразу стали записывать и заучивать наизусть все политзэки того времени? Что позволило Евгению Евтушенко уже в 1989 г. отнести «Красные помидоры» и «Матерь Смерть» к шедеврам, без которых невозможна отныне ни одна настоящая антология русской поэзии? Да было в них то, что всегда безошибочно отличает Настоящего Поэта — чувство Вечности («…душа моя пред вечностью раздета…»), чувство близости, соприкосновенности к главным вопросам человеческого бытия — Жизни и Смерти. Но «Матерь смерть…» была еще впереди и гораздо позднее появятся эти невероятные строки:
Еще могут сто раз на пожар и на ужас обречь нас,
но чтоб крохотный светик в потемках сердец не потух,
нам дает свой вопрос — ничего не поделаешь — Вечность,
и все дальше ведет — ничего не поделаешь — Дух.
А пока что — «Вятлаг», где Б. Чичибабин пишет «Смутное время», «Махорку», «Еврейскому народу», «Битву», уже пытаясь формулировать свой жизненный и творческий манифест:
В поэзии, как в свадебном лесу,
но только тех, кто цельностью означен
земные страсти весело несут
в большую жизнь —
к паденьям и удачам.
Ну вот и я сквозь заросли искусств
Несусь по строфам шумным и росистым
На милый зов, на роковой искус —
С великолепным недругом сразиться.
И после освобождения в 1951 г. начинается длительное смутное время уже для самого поэта — безработица и безденежье и, как большой жизненный успех — работа бухгалтером в жеке, автопарке, а затем в трамвайно-троллейбусном управлении и жизнь в крохотной комнатушке- мансарде под крышей на старой Рымарской. И это — на многие годы, и это — без просвета и каких-либо перспектив.
Интересный психологический феномен — тонкие и ранимые натуры очень часто оказываются невероятно стойкими там, где дело касается главных жизненных принципов и судьбоносных решений. И поэтому несмотря на всю внешнюю несообразность окружающего, при всем при этом, и — несмотря на все это! — именно в эти годы продолжается становление большого поэта Бориса Чичибабина — возникают такие шедевры, как «Родной язык», «Клянусь на знамени веселом (…не умер Сталин)», «До гроба страсти не избуду…», «Федор Достоевский».
Но душевные силы человека не безграничны… И в 1967 году появляется вот это:
Сними с меня усталость, матерь Смерть.
Я не прошу награды за работу,
Но ниспошли остуду и дремоту
На мое тело, длинное как жердь…
…Мне книгу зла читать невмоготу,
а книга блага вся перелисталась.
О матерь смерть, сними с меня усталость,
Покрой рядном худую наготу.
Судьбоносным событием этого периода, огромной жизненной удачей стало для Бориса Алексеевича вхождение в его жизнь Лилии Семеновны Карась-Чичибабиной — Лили-Лильки-Лилит — поэта, любимой, верной жены, друга на всю дальнейшую жизнь, Музы его последующих элегий и сонетов, «человека высшей пробы доброты и благородства» (Ю. Милославский, 1996).
Возлюбленная! Ты спасла мои корни!
И волю, и дождь в ликовании пью.
Безумный звонарь, на твоей колокольне
В ожившее небо, как в колокол, бью.
В последующие 70-80-е годы происходит и близкое — творческое и человеческое — знакомство Бориса Чичибабина с духовно родственными ему представителями московской литературной интеллигенции. Особенно теплые отношения сложились у Бориса и Лилии с Зинаидой Миркиной, Григорием Померанцем, Александром Галичем, Александром Шаровым, что не только играло значительную роль в духовной жизни поэта, но и, безусловно, способствовало прорыву стены забвения, на которую он был в течение многих лет обречен литературными чиновниками. Формируется и круг близких людей среди творческой интеллигенции Харькова, а позднее и Киева — Иван Дзюба, Микола Руденко, Юрий Шанин…
Именно эти годы оказываются наиболее плодотворными для Бориса Алексеевича. Поэт живет полноценной жизнью, несмотря на «давление среды», он не стал мизантропом, он полон оптимизма, радуется природе, деревьям, звездам, его сердце с «обезоруживающей детской улыбкой» (из воспоминаний Е. Ольшанской, 1995) открыто хорошим людям. В этот период создаются лучшие произведения Б. Чичибабина, навсегда определившие его достойное место в ряду лучших поэтов-лириков ХХ века. Прочтем хотя бы вот эти пронизанные внутренним светом, звеняще тонкие строки:
В лесу, где веет Бог, идти с тобой неспешно…
Вот утро ткет паук — смотри, не оборви…
А слышишь, как звучит медлительно и нежно
В мелодии листвы мелодия любви?…
Критики уже отмечали поразительную способность Б. Чичибабина как истинного поэта находить Высокое, Божественное в простых, обыденных, даже, казалось бы низких, вещах — картошке, помидорах, водке («Ода русской водке»), борще, который готовит любимая женщина и пр. — тема издавна не чуждая русской поэзии — вспомним классическое «о пивной кружке» у Державина и Пушкина в статьях четвертой и пятой о русской литературе В. Г. Белинского. Не о том ли и позднейшее ахматовское:
Когда б вы знали, из какого сора
Растут стихи, не ведая стыда…?
Вот этот совершенно поразительный чичибабинский переход от повседневного, сиюминутного, даже бытового к эмоциональному крещендо, завершающемся на уровне громового звучания заклинаний древних пророков:
Живу на даче. Жизнь чудна. Свое повидло…
А между тем еще одна душа погибла…
Я только-только дотяну вот эту строчку,
а кровь людская не одну зальет сорочку…
Не зря грозой ревет Господь в глухие уши: —
Бросайте все! Пусть гибнет плоть. Спасайте души!
«Мой Бог начинается не «над», а «в», внутри меня, в глубине моей, но в такой дальней, такой недоступно сокровенной… моей глубине, когда она, не переставая оставаться моей глубиной…, Божьим замыслом меня, становится одновременно и такой же Вашей глубиной, и глубиной всех других людей, живущих и живших на земле, и глубиной всех животных, всех растений, божественно-всемирной глубиной», — этими словами охарактеризует впоследствии сам поэт свое понимание единения личности с миром и с Богом.
С ранней юности душа Бориса Чичибабина была обожжена окружающей несправедливостью и болела болью всех людей («Я почуял беду и проснулся от горя и смуты, и заплакал о тех, перед кем в неизвестном долгу…»). Б. Чичибабин — тончайший лирик, но он и «поэт- гражданин» некрасовского толка и некрасовского уровня реакции на окружающую социальную, политическую, национальную несправедливость — («…не в Абхазии, так в Карабахе каждый день убивают меня»). В его стихах неизменно звучит «Слово совісне і добре», как справедливо определил творчество поэта мудро-интеллигентный Иван Дзюба.
В конце 80-х годов, с началом перестройки, как и все правоверные диссиденты, Борис Чичибабин радостно приветствует конец коммунистической эпохи, активно включаясь в новую политическую жизнь Харькова — он выступает на митингах, участвует в выборах в первый демократический Верховный Совет СССР, выдвигая от харьковчан поэта (!) Евгения Евтушенко, с гордостью носит на своем пиджаке значок Руха… Борис Алексеевич вдруг оказывается социально востребованным, его восстанавливают в Союзе писателей, следуют бесчисленные приглашения на встречи с читателями, литературные вечера в Москве, Киеве, Харькове… Праздниками для поэта становятся его участие в литературных чтениях, посвященных 110-летию Н. А. Некрасова, Первом празднике К. Г. Паустовского в Тарусе.
Поэта Бориса Чичибабина, «пострадавшего от советской власти», начинают «раскручивать» различные политические силы. Но отрезвление наступает очень быстро. Христианская праведность поэта, его обостренное чувство социальной справедливости не нужны новым хозяевам жизни. Распад Союза воспринимается Борисом Алексеевичем болезненно, и, не привыкший скрывать своих истинных чувств, поэт публикует «Плач по утраченной Родине», мгновенно вызвавший отрицательную реакцию в украинских радикальных кругах. Можно было бы, конечно, порекомендовать тем критикам поэта прочесть хотя бы такие его вдохновенные строки о «земле Кобзаря»: «Пойте всю мою ночь, пойте весело, пойте о славе, соловьи запорожских времен», но — живущие редко бывают справедливы к еще живому гению, который никогда не вписывается в общепринятые политические рамки. Б. Чичибабина начинают обвинять в приверженности коммунистической идеологии, у чуткого, ранимого поэта- философа очень скоро появляется предчувствие беды: «Опять пришла ненависть… потому что опять все делалось без любви, без Бога, без желания добра каждому отдельному человеку».
«…Непримиримый враг отъезжающих (я даже Галичу не простил его отъезда), я сейчас едва ли не готов уехать», — с тяжелым чувством признается поэт. Сказываются долгие годы тяжелой жизненной борьбы, здоровье становится все хуже, и 15 декабря 1994 г. Бориса Алексеевича Чичибабина сражает болезнь. Поэта хоронят на старом Харьковском кладбище, и в 1997 г. благодаря финансовой поддержке зарубежных соотечественников на его могиле устанавливают памятное надгробие. На гранитном памятнике высечены слова: «Сними с меня усталость, Матерь-Смерть».
