Кто он такой — Иван Федоров — по национальности и гражданству, когда и где родился, откуда, когда и как оказался в Москве, почему не пытался вернуться или хотя бы установить связи, если Москва на самом деле была его родиной? Этих вопросов могло и не быть, если бы нынешний «монополист» на Ивана Федорова сподобился ответить хотя бы на часть из них. Однако и сегодня, кроме русской фамилии «Федоров», аутентичность которой никак не доказана, и трех книг, отпечатанных им в Москве, у русских нет убедительных доказательств на эту «монополию». Тем не менее, это не мешает им утверждать русское происхождение Ивана Федорова и очень обижаться, если кто-то сомневается в этом.
Вот как, например, рассматривал эту проблему главный русский советский федоровед профессор Евгений Львович Немировский: «Величественную фигуру русского и украинского первопечатника пытались представить, с одной стороны, как сусального, рассудительного «дьякона Николая Чудотворца Гостунского», верного слугу царя и церкви, апологета русской великодержавности и, с другой стороны, как этакого украинского националиста «Хведоровича», эмигранта и убежденного противника Москвы».
В приведенной цитате, кроме тоски по желательному «единомыслию», легко просматривается «тонкий» намек на работу И.Огиенко «История украинского книгопечатания», где он именно так писал фамилию печатника, называл его «великим эмигрантом» и констатировал, что Иван Федоров «выбрал себе Украину родиной и навеки упокоился на украинской земле».
Вскоре ему пригодился «некий», как сам пишет, Степан Бендасюк со своей книгой «Общерусский первопечатник Иван Федоров и основанная им Братская Ставропигийская печатня во Львове» (Львов, 1935 г.). Как признается Е. Немировский, «ничего особенно нового и примечательного в книге не было, если не считать редчайшей для этих мест откровенно пророссийской позиции автора. Бендасюк резко критиковал книгу «История украинского книгопечатания» профессора Ивана Огиенко, изданную во Львове в 1925 г. Книга Огиенко, который в послевоенные годы перебрался в США, где принял постриг и стал митрополитом Илларионом, пылилась в спецхране; для меня в ту пору она была недоступна».
Как видно из вышеприведенного, Немировский решительно ничего не знал достоверного об Огиенко. Так как он никогда не «перебирался в США», не принимал там постриг и не становился митрополитом. А православным митрополитом Илларионом стал в годы эмиграции в Польшу (после уничтожения большевиками УНР, где он был министром образования и вероисповеданий).
Так что неудивительно, что его не заинтересовало (а могло и обеспокоить!), почему эта «откровенно пророссийская позиция» — «редчайшее» явление для «этих мест», то есть для Западной Украины? Ведь, ответив на этот вопрос, несомненно, можно было бы лучше понять не только истоки этого «редчайшего» явления, но и позицию Ивана Огиенко, да и самого Ивана Федоровича в годы его жизни и деятельности на украинских землях.
Тем более, что ответ уже был в ряде печатных источников. В частности, в «Истории украинского писательства» Сергея Ефремова, с которой, кстати, Немировский как уроженец Украины (Елисаветград — Кировоград) мог даже быть знаком. Ведь эта выдающаяся работа впервые была издана еще до революции и до конца 20-х годов выдержала еще четыре переиздания.
В ней об «освободительной» миссии Российской империи на западноукраинских землях во время Первой мировой войны Ефремов писал: «С помощью русской администрации и того воронья, которое отовсюду слетелось на теплый труп добитой, казалось уже, Галичины — поднялась там настоящая оргия обрусительства. Где появлялось русское войско — там сейчас же замолкали украинские издания, исчезали школы, уничтожались «Просвіти» и все другие, даже сугубо экономические организации, по ветру и с дымом пожара пускались покромсанные украинские книжки... Руина — это слово так знакомо из нашей истории — не только материальная, но и руина культурная шла вслед за победной армией русской; пустыня воцарилась на месте бывших культурных очагов... А среди той пустыни москвофильское воронье «насаждало» православие и русскую школу, силой перетягивало несчастных галицких хлопов на «русскихъ и православныхъ», прежде согнав с мест и в Сибирь сослав всех значительных украинских деятелей...».
Через четверть столетия, после договоренностей с Гитлером (Пакт Риббентропа — Молотова), то же самое повторилось, только в больших масштабах и более страшных формах, в «освободительном» сентябре 1939 года.
Знал ли и хотел ли знать об этом Немировский, прогуливаясь (после заседаний на научной конференции) по улицам Львова осенью 1958 года? Сомнительно. Тогда Немировский пошел искать не «недоступную ему» книгу И.Огиенко, а творца антиогиенковского опуса, и после трехчасовой беседы с ним узнал: «Смолоду Степан Бендасюк считал, что судьба Украины навсегда связана с Россией. Иронически относился к украинской, как он говорил, «несамовитої мови». Написал грамматику русского языка, которая еще в прошлом веке выдержала несколько изданий. В Австро-Венгрии, которой тогда принадлежала Западная Украина, Бендасюка обвинили в шпионаже в пользу России и осудили к смертной казни. К счастью, ему удалось бежать». В завершение Бендасюк подарил уважаемому гостю из Москвы и грамматику, и книгу об Иване Федорове, написав на титульном листе: «На память дорогому другу Евгению Львовичу Немировскому».
Ничего удивительного: встретились единомышленники, по меньшей мере, по «украинскому вопросу».
Последним толчком к попытке ответить на, кажется, впервые поставленный нами вопрос о роли Украины в становлении Ивана Федоровича как книгопечатника европейского уровня, стала изданная Национальным университетом «Острожская академия» книга Игоря Мицько «Иван Федоров: жизнь в эмиграции». В этой, новаторской по смыслу научной работе, по-новому интерпретируются основные этапы творческой деятельности Ивана Федорова и его многолетние связи с Украиной.
После совместной работы на белорусских землях у гетмана Ходкевича, в результате которой в 1569 г. было отпечатано Учительное Евангелие, Петр Мстиславец отправился в Вильно, где успешно организовал печатное дело, а Иван Федоров пока оставался у гетмана, издав в следующем году Псалтырь с Часословцем. Когда же возможности гетмана в поддержке кириллической печати были исчерпаны, Иван Федоров в конце 1572 г. отправляется во Львов, который в то время был крупнейшим экономическим и культурным центром Украины, где можно было рассчитывать на благоприятные условия для книгопечатания.
Укажем, что до этого Иван Федоров уже побывал (1566 г.) на украинских землях, в частности, в Виннице, где встретился с Филоном Кмитой Чернобыльским. Который, как пишет И.Мицько, не мог не вызвать у Ивана Федорова особого интереса. Ведь этот прикиевский шляхтич, кроме того, что был активным участником боевых действий на территории Московии, в том году был назначен старостой белорусского города Орша, где имел своеобразную «резидентуру» для сбора военно-политических сведений о Московском княжестве от специально засланных разведчиков и информаторов...
Во Львове для Ивана Федорова крайне важным был уровень развития украинского общества (московский «опыт» не прошел даром). Несмотря на значительную дискриминацию коренного населения со стороны польских и полонизированных немецких колонистов, украинцы все-таки смогли организовать на то время влиятельный культурно-идеологический центр, где, в частности, культивировалось уважительное отношение к книжности. Содействовало этому и учреждение в 1539 г. во Львове православного епископата, формирование прицерковных мещанских братств, которые со временем стали авторитетными религиозно-общественными и культурными организациями. Уровень культурно-образовательных запросов львовских мещан-украинцев подтверждает также их небезуспешная борьба за право обучения своих детей в средних и высших учебных заведениях.
Однако львовский дебют Ивана Федорова оказался значительно сложнее, чем он надеялся, о чем печатник рассказал в послесловии к Апостолу. В частности, серьезным испытанием стало изготовление печатного станка, которое обернулось для него настоящим хождением по мукам из-за крайне забюрократизированной системы цеховой организации львовских ремесленников.
Трудности были обусловлены преимущественно объективными причинами (неурожай 1571 г., масштабная эпидемия 1569 — 1573 гг., большой пожар 1571 г.), которые не могли не повлиять на поведение возможных кредиторов Ивана Федорова. Поэтому как раз небогатые горожане — священники, ремесленники из предместий пришли на помощь Ивану Федорову. Именно эти (и такие) люди стали надежной опорой Ивана Федорова в его первых непростых шагах по налаживанию книгопечатания во Львове.
Дальше возник вопрос об определении первопечатных книг, которые соответствовали бы духовно-образовательным потребностям их потенциальных потребителей. С этой целью Иван Федоров, вероятно, познакомился с местными священниками как потенциальными заказчиками его изданий и с их книжными собраниями, которые хранились в храмах, при церковных и монастырских библиотеках и в частных собраниях. Тем паче, что большинство приходов были настоящими книжниками. Так, например, библиотека Успенской церкви (при которой впоследствии возникло известное Ставропигийское братство) в 1579 году насчитывала 53 книги, а подчиненный ей Святоонуфриевский монастырь — 30. Среди них были и заблудовское Учительное Евангелие и уникальный краковский Часословец Швайпольта Фиоля.
Найдя кредиторов и сделав печатный станок, ознакомившись с традиционной украинской книжностью Львова и его предместий, Иван Федоров определился и со своими первоизданиями. Ими, как известно, стали Апостол и Букварь. Причем, возможно, в обратной последовательности. Ведь, как справедливо пишет И. Мицько, «...не исключено, что Букварь увидел свет раньше Апостола. Печатники довольно часто, готовя большие издания, выпускали значительными тиражами малоформатные популярные книги. Это позволяло довольно быстро вернуть значительную часть средств».
Как бы там ни было, но можно с уверенностью утверждать, что Иван Федоров окончательно определился со своим постоянным местожительством и дальнейшей печатной деятельностью. Это был Львов! Ведь именно здесь Иван Федоров попал в среду, где уже знали незаурядную духовную и образовательную силу рукописной и печатной книги, испытывали постоянную потребность в ней. Особенно в тогдашние времена борьбы украинского народа за свою национальную, религиозную и социальную независимость.
Со своей стороны Иван Федоров с пониманием отнесся к свободолюбивым устремлениям украинского народа и органично влился в процесс первого периода культурно-национального Возрождения Украины, который пришелся на вторую половину XVI — начало XVII в., период наиболее интенсивный в истории духовной жизни Украины и Беларуси, которые находились в составе одного государства — Великого княжества Литовского, жили общими духовными интересами.
Среди основных задач этого возрождения было разворачиванние кириллического книгопечатания, начатого Швайпольтом Фиолем (1491 г.) и поддержанного белорусским первопечатником Ф.Скориной (1517 г.), без чего было невозможно успешно бороться против насильственного окатоличивания и полонизации. Иван Федоров, который усматривал свое призвание в продолжении дела славянских просветителей — духовные зерна по миру сеять и всем по чину раздавать, не мог не поддержать культурно-просветительское движение на белорусско-украинских землях.
Новое видение Ивана Федорова перспектив своей печатной деятельности отразилось, прежде всего, в его «послесловию» ко львовскому Апостолу. Написанная в традициях старинных «житий» (Житие Константина-Кирилла Философа), она отражала уверенность ее автора в правоте своего дела: безграничную веру в силу слова, данного Богом, гордость за причастность к Божьему делу, стремление осуществлять просветительскую миссию чистыми руками, отказываясь от «нужд телесных» ради высокого призвания.
Для такой настроенности у Ивана Федорова были свои основания. Ведь в Москве он печатал Апостол по заказу вельможи, а во Львове — тот же Апостол и первенец Букварь — для жаждущей своей христианской веры и знаний львовской общины. Поэтому становится понятным, почему такого оптимизма и веры нет в послесловии Ивана Федорова к московскому Апостолу. Да и его издание было лишь разовым заказом «грозного» царя, продиктованным далеко не гуманистическими мотивами. Так что как бы ни трубадурили нынешние российские книговеды о чрезвычайно высоком образовательном и культурном уровне населения тогдашнего Московского княжества, запоздалое восприятие им печатного станка остается непреложным фактом, каковым является дата издания первой, точно датированной русской печатной книги, — 1564 год.
Что же побуждало внедрять печатный станок? Оказывается, то, что «собиратель земель русских» Иван Грозный, завоевав Казанское ханство, решил свою вооруженную победу закрепить обращением «неверных» в православие. А здесь без книг не обойтись. (Для сравнения: когда в XIV в. большинство украинских и белорусских земель было присоединено к Великому княжеству Литовскому, его Великий князь Ольгерд и другие князья в своих грамотах объявляли, что «старину не рушат, новости не вводят».)
Авторы изданной по «Федеральной программе книгоиздания России» «Истории книги» так объясняют эту ситуацию: «Огромные пространства, населенные неправославными народами, оказались под властью московского царя. Органичное включение их в государство требовало христианского образования, и вскоре появилась Казанская епархия, которой требовались богослужебные книги». Как все просто: «неправославные народы», «оказались» (вместо «завоеваны»), «органическое включение» (вместо «насильственное присоединение»)... Никакого чувства вины или хотя бы неловкости. Вот какую «общую историю» нам предлагают...
По всему видно, что нынешние российские книговеды не способны к взвешенному и самокритичному рассмотрению истоков своего книгопечатания. Поэтому такое самоуверенное и легкомысленное жонглирование именем Ивана Федорова как своей безусловной собственностью. Не имея документальных подтверждений основных биографических данных Ивана Федорова, его настырно провозглашают не только русским, но и украинским первопечатником, хотя, как известно, украинское книгопечатание было начато Степаном Дропаном задолго до прибытия Ивана Федорова во Львов.
Что касается фамилии Ивана Федорова, то Я.Исаевич (как, кстати, и Е.Немировский) указывал, что «Федоров» — это не родовая фамилия» печатника. И даже советовал: «Поэтому не следует писать «И.Федоров» или просто «Федоров», что производит впечатление, будто бы Федоров — фамилия в современном понимании слова». Правда, это предостережение не помешало Немировскому подать в упоминавшейся энциклопедии «Книга» его «паспортные данные» таким образом: «Федоров Иван (Иван Федорович Москвитин)». (Вот что значит, когда Иван Федоров — «Мой Федоров»!) Ведь, например, на его издательской марке четко написано: «Иван федорович печатник москвитин», то есть печатник московский.
Не меньше формальных биографических данных человека значат его жизнь и деятельность: кому, какому народу он посвятил свой сознательный труд? И здесь не может быть двух мнений: наиболее продуктивные 11 лет печатной деятельности Ивана Федорова состоялись на украинских землях и, разумеется, в первую очередь, для украинцев. Поэтому прав профессор П. Кралюк, указывая, что Иван Федоров на украинских землях «украинизировался», став Федоровичем. И «в этом смысле он, бесспорно, выдающийся деятель украинской культуры».
Неотъемлемость Ивана Федоровича от развития украинской культуры второй половины XVI в. давно понимали как украинские, так и некоторые российские книговеды. Так, например, академик Я. Запаско подчеркивал, что «украинский период деятельности великого мастера проникнут напряженной творческой работой, тщательными поисками новых средств оформления и новых форм изобразительного языка, старательным изучением достижений местной и западной книжной и вообще художественной культуры».
Новая культурная среда, говорил он, не могла не повлиять на творческие поиски печатника, а острожский период вообще считал качественно новым этапом его издательской деятельности. «Острожские книги Ивана Федорова, — писал Яким Прохорович, — оригинальные и своеобразные. Именно в них в наибольшей мере получили творческое воплощение местные художественные традиции и достижения печатного искусства того времени».
А завершает Запаско статью таким важным выводом: «Уважение и любовное отношение московского первопечатника к национальным традициям украинского народа, к его культуре и искусству содействовали чрезвычайно большой популярности художественного наследия выдающегося мастера на Украине, заботливому ее сохранению и многолетнему использованию».
В связи с этим следует упомянуть изданную Научным обществом им. Шевченко в 1925 г. во Львове монографию И. Огиенко «История украинского книгопечатания» с посвящением Ивану Федоровичу по случаю 350-летия выхода его Апостола. В ней, в частности, отмечалось: «Судьбе было угодно, чтобы эта [львовская] типография Хведоровича стала у нас началом уже постоянного украинского книгопечатания — и в этом как раз и заключается большое значение Хведоровича в истории нашей культуры. Хведорович не был обычным печатником — он первый заложил нам постоянное книгопечатание во Львове и Остроге, он был тем мужем, который начал нам уже новую эпоху в истории украинской культуры (подчеркивание наше. — М. Н.)».
Непосредственную причастность Ивана Федорова к украинской духовной жизни в свое время признавали и некоторые российские специалисты. В частности, А.Милевский в работе по случаю 375-летия московского Апостола писал, что «на чужбине, в Западной Украине, первопечатники приобщились к числу украинских и белорусских деятелей, боровшихся против полонизации, которую проводили сторонники унии».
Возвращаясь к монографии И. Огиенко, укажем, что раздел об Иване Федоровиче он завершает пожеланием своим последователям «написать о Хведоровиче такую нужную научную монографию».
Думаем, приведенного выше достаточно, чтобы сделать вывод: Украина, более чем любое другое славянское государство, имеет моральное право на творческое наследие Ивана Федорова «украинского», то есть основного периода его жизни и творческой деятельности, а его самого, независимо от национальности и гражданства, которые еще предстоит установить, считать выдающимся деятелем культурно-национального Возрождения Украины второй половины XVI века.
Это не только освободит украинцев от мнимой «задолженности» перед Россией за развитие их книгопечатания, но и побудит самих россиян оставить шовинистическую демагогию вокруг Ивана Федорова и заняться поиском документального подтверждения собственного права на его творческое наследие.
Единственное, что на сегодня совершенно очевидно, так это то, что после того как И.Федоров как вольный художник со своим печатным скарбом навсегда покинул пределы Московии, он и его работа уже принадлежали другим народам и странам. И хотя продолжал называть себя Москвитиным (по мнению Я. Исаевича, не как определение «того города, откуда происходил», а как указание «того города, где он стал известен как специалист»), однако, как известно, не пытался вернуться в Москву как свою родину (например, со своим «пушечным» изобретением) или хотя бы установить с ней какие-то контакты.
Хотя вполне возможно, что до поисков настоящей родины Ивана Федорова и не дойдет дело. Если выяснится, что он — и не русский, и не украинец, а, например, белорус. Этот вариант, кстати, в свое время исключал и Немировский: «Если отождествлять первопечатника Ивана Федорова с Иваном сыном Федора из Петковиц пришлось бы признать белорусское происхождение печатника». Тогда, продолжал он, эта «версия хорошо разъясняет переезд Ивана Федорова и Петра Тимофеева Мстиславца в 1566 — 1567 гг. в Великое княжество Литовское. После осложнения внутриполитических обстоятельств в Московском государстве печатники просто вернулись домой».
Но признать такую гипотезу, писал он дальше, мешает то, что в послесловии ко львовскому Апостолу Иван Федоров говорит, что изгнаны они были из Москвы в «неизвестные страны». Ведь, «если Иван Федоров родился в Белоруссии и учился в Краковском университете, могли ли Великое княжество Литовское и Польша быть для него «неизвестными странами»?
Настали другие времена. Федороведение обогатилось новыми материалами и исследованиями. Например, И. Мицько небезосновательно советует — «под неизвестными краями послесловия нужно понимать не Великое княжество Литовское или Польское Королевство, а Ливонию». Если согласиться с этим, то отпадет и сомнение Немировского по поводу белорусского происхождения первопечатника.
Так что следует оставить царско-большевистские басни об Иване Федоровиче (Федорове) и заняться расшифровкой таинственной биографии печатника. Не отвергая при этом любые гипотезы. Даже, на первый взгляд, невероятные. Которую, например, предложил Александр Орос: «Еще в Краковском университете Иван, сына Федора из Петковец, был завербован польской разведкой для отправки его в Москву под прикрытием печатника книжек с целью подготовки мятежа против московского царя Ивана Грозного».
Довольно смелая гипотеза, но, положив в основу такой (не обязательно именно такой) вариант, становится понятнее, почему, например, беженца из вражеской страны принимают польский король и сенат и почему, прибыв к гетману Ходкевичу, Иван Федоров не начинает печатное дело, а отправляется на Подолье, где встречается с Филоном Кмитой, «резидентом» по сбору военно-политической информации о Московском княжестве.
Поэтому совсем непонятна реакция Немировского на гипотезу А. Ороса, которую он назвал «совершенно вопиющим случаем» и кровно обиделся от имени всех россиян: «Вот так разделываются с нашей национальной гордостью и памятью о людях, которых уважают не только в России, но и во всем мире».
При такой абсолютно безосновательной, по нашему мнению, уязвимости и нетерпимости навряд ли можно достичь чего-то существенного в выяснении основных этапов загадочной биографии Ивана Федоровича (Федорова). Кого-то, возможно, ее таинственность больше устраивает, чем открытость.
Сегодня ситуация выглядит, по меньшей мере, парадоксально: потомки тех, кто, образно говоря, вытолкнул Ивана Федорова за пределы своей страны, сегодня представляют себя единственными и безусловными преемниками его творческого наследия. А те, среди кого и вместе с кем он провел наиболее продуктивные годы своей жизни, создав главные свои работы и став печатником-просветителем европейского уровня, остаются, как всегда, обворованными и игнорированными. Пришло время положить конец этому абсурду!
