Их имена в книжных аннотациях и театральных афишах пишут мелким шрифтом, а ведь именно благодаря этим людям нам известны имена Мольера и Шекспира, Сервантеса и Шоу... Выходит, переводчик — это еще и проводник, первооткрыватель. А также — первый цензор и соавтор. О «трудностях перевода» и значении своей профессии нам рассказала театральный переводчик Ирина Прохорова, прилетевшая из Парижа в Киев на премьеру «Фальшивой ноты» Дидье Карона, которая состоялась в Национальном театре русской драмы им. Леси Украинки: постановка — Михаила Резниковича, режиссер — Кирилл Кашликов, сценография — Елены Дробной, в главных ролях выступили актеры — Станислав Москвин (Динкель) и Олег Замятин (Миллер).
«ИНОГДА, ДАЖЕ ЗНАЮ, К КАКОМУ КОНКРЕТНО АКТЕРУ ПРИДУ С ПЬЕСОЙ, КАКОМУ РЕЖИССЕРУ ЕЕ ПРЕДЛОЖУ»
— Как становятся переводчиками драматургии?
— Эмигрировав в Париж, я вовсе не собиралась специализироваться на театре, хотя мой диплом переводчика позволял заниматься и этим тоже. Но я увидела потрясающий спектакль «Загадочные вариации» Эрика-Эмманюэля Шмитта и набралась наглости, пришла в агентство и сказала: «Меня зовут Ирина Прохорова. Я блестяще владею английским. Французский язык только учу, но у меня хорошая база. Хочу перевести «Загадочные вариации». Сотрудница агентства, к которой обратилась с этой просьбой, просто ошалела: «Вы знаете, сколько человек просят у нас права на перевод этой пьесы»?! Но, видимо, я произвела на нее хорошее впечатление, потому что мне разрешили перевести страниц десять на пробу, ни на что особо не рассчитывая.
— То есть, агентство, прежде чем подписать контракт с переводчиком, проверяет качество его перевода?
— Если человек — новичок в этой сфере, конечно. Тем более, если речь идет о таких именитых авторах, как Шмитт... В общем, я перевела эти десять страниц, отправила их и спустя несколько дней получила ответ. Я до сих пор храню это письмо. В нем было написано, что мой перевод соответствует тексту автора, что они находят его очень интересным и поэтому дают мне шанс. Речь, конечно же, не шла об эксклюзиве, ведь у меня не было еще ни опыта, ни имени, но все-таки... Так началась моя переводческая карьера.
— Как вы определяете, что та или иная пьеса достойна того, чтобы быть переведенной?
— Поначалу просто ходила по парижским театрам, смотрела спектакли, и если какой-то из них меня «трогал», если я понимала, что русскоязычному зрителю это будет интересно, то приходила в агентство и говорила: «Знаете, если раньше я просто сама просила разрешение на перевод, то сегодня у меня есть уже имя и частенько сами авторы присылают мне свои пьесы с просьбой перевести, если она мне понравится. Это, наверное, нескромно с моей стороны, но у меня уже есть имя, которое на меня работает, и я вправе выбирать.
— Именно это меня и интересует: как именно выбираете? Только ли по принципу «понравилось — не понравилось»?
— Нет, так было только в начале моего переводческого пути. Я переводила то, что было мне близко, особенно задумываясь о том, нужно ли это русскоязычным театрам. В итоге в моем столе лежит несколько переводов очень хороших пьес, которые, увы, невозможно продать...
Сегодня я уже знаю рынок, понимаю, кому смогу предложить тот или иной продукт и перевожу уже целенаправленно. Иногда, даже знаю, к какому конкретно актеру приду с пьесой, какому режиссеру ее предложу. Более того, сейчас драматурги обращаются ко мне сами: «У нас есть хороший материал, — посмотрите. Если понравится — переведите». То есть, раньше я была просителем, а теперь — наоборот.
— Как к вам попала «Фальшивая нота» Дидье Карона?
— Два года тому назад, проходя мимо Театра Мишель, увидела афишу этого спектакля. Название меня зацепило, может быть еще потому, что я музыкант по второй профессии — работаю в консерватории в Париже. Я пришла, посмотрела и сразу поняла, что должна это перевести...
Знаете, когда услышала, что ставить будет Римас Туминас, у меня был легкий шок. Театр им. Вахтангова — это, все-таки, имя. Для моей творческой биографии это... престижно.
«ТАКОЕ ПОНЯТИЕ КАК «АВТОРСКОЕ ПРАВО» ЕЩЕ НИКТО НЕ ОТМЕНЯЛ»
— А театр имеет право переписывать пьесу на свое усмотрение?
— Ну, во-первых, такое понятие как «авторское право» еще никто не отменял. В договоре написано, что ни переводчик, ни режиссер не имеют права менять что-либо в тексте без разрешения автора. Тем более, если речь идет о кардинальных переменах. Ведь одно дело, когда в Театре им. Леси Украинки появляются персонажи, составляющие единое целое, нисколько не вступая в диссонанс с идеей, заложенной автором, не мешая восприятию спектакля; и совсем другое, когда автор спектакля отрезает финальные сцены, искажая этим суть произведения, меняет сюжет. Конечно, без разрешения автора этого делать нельзя. Но, наверное, есть театры, которые считают себя вправе так поступать. Во всяком случае, меня никто не предупреждал, я пришла и увидела то, что увидела...
— Каковы в таких случаях рычаги влияния? У вас, у автора?
— Тут два пути: либо начинать судиться и закрывать спектакль, либо смириться.
— И вы пошли по второму?
— Да, это единственный театр (им. Вахтангова), с которым я пошла на компромисс. Давно с ними общаюсь, у них тоже идет Шмитт. Не хотелось с таким крупным театр начинать всю это возню. Хотя мне было очень неудобно перед автором — Дидье Кароном. Это был его первый выход за пределы Франции. И что я должна была сказать после премьеры: «Давайте закроем спектакль»? Пришлось пообещать ему, что это был первый и последний раз, что больше мы никому спуску не дадим...
— Очевидно, после этого инцидента на премьеру в Киев вы ехали с опасением?
— Да. И именно — из-за инцидента. Киевская постановка — это было приятное потрясение...Я знаю текст, и — да, в какой-то момент мне могло бы стать скучно... Более того, был момент в начале, когда действительно почувствовала момент пресыщения, что ли... Но потом меня так захлестнуло, увлекло и поймала себя на мысли, что слушаю с удовольствием, как будто в первый раз. Это эффект безусловно хорошо сделанного спектакля. Блестящая работа артистов, режиссура — все это сошлось, и, знаете, меня нисколько не смутило появление персонажей (Кейтель-сын, Кейтель— отец и Динкель-отец), которых не было в пьесе! Я даже прослезилась в момент, когда Динкель и Миллер играют вдвоем на скрипке. По драматургии это очень эмоционально мощный момент, и он потрясающе решен режиссером. Это пробирает. И то, что я, зная текст, увлеклась и даже не заметила, как пролетели эти полтора часа — верный признак того, что спектакль удался.
«В СПЕКТАКЛЕ, КАК И В ПЬЕСЕ, НЕТ ТОЧКИ»
— Был ли для вас в этом спектакле какой-то момент открытия?
— Да. Помните, в пьесе есть момент, когда Миллер хватает револьвер и требует отдать ему фотографию, которую принес Динкель? В пьесе это не прописано, а в спектакле появляется очень резкий переход от вот этой напуганной, плачущей жалкой жертвы — к палачу. Резкое превращение в фашиста, в эдакую сволочь. Выходит, до этого момента Миллер все время притворялся, а не искренне раскаивался? Мне-то казалось, что он, беря в руки оружие, весь дрожит, с трудом может говорить, а тут... Такой поворот мне интересен. Столь резкий переход здесь оправдан. Вообще, как мне кажется, в этом спектакле самое ценное то, что ты до конца не понимаешь, кто жертва, а кто палач. Вот в Вахтанговском театре с первой сцены ясно: палач — Миллер. Изначально он — фашист, это видно по его поведению, повадкам, по тому, как он сидит, как говорит. А этого не должно быть. Ведь он — дирижер. Интеллигентный человек. В спектакле Михаила Резниковича есть загадка...
— Вы спрашивали Д. Карона, почему спустя 70 лет после Холокоста его заинтересовала эта тема?
— Карон — еврей и для него эта тема болезненная. Тем более, что во Франции до сих пор, время от времени, возникают антисемитские настроения. Помните, например, нашумевший случай, когда в еврейском районе Парижа в лавке устроили стрельбу, были раненные. Был момент, когда многие евреи решили, что надо бы уезжать. Потом были акты вандализма в синагоге, на еврейском кладбище... Так что чувство страха, некоего неуюта присутствует и сегодня... тема универсальная. Не буду называть страну, но ко мне недавно обратился продюссер с просьбой поставить пьесу, изменив героя с еврея на русского! Я была в шоке...
— А как обстоят дела с современной французской драматургией?
— Шмитт для меня сегодня номер один. Он, в общем, и является у нас одним из лучших драматургов. Мне также очень нравятся пьесы Эрика Ассуса, Жана Франко, Жана Мари Шевре. И я активно их перевожу. А вообще, во Франции, как и в других странах, ныне острая нехватка качественной современной драматургии. Потому что публика требует зрелищ, «развлекухи». То есть драматурги не стремятся написать пьесу, подобную «Фальшивой ноте» или «Загадочным вариациям», которая зацепит зрителя, заставит его задуматься. Гораздо проще и выгоднее написать что-то, над чем публика похохочет и уйдет домой довольная.
— Подождите, а можно умно похохотать?
— Конечно, когда юмор не ниже пояса. Сегодня я не вижу драматургов уровня, скажем, Жана Ануя. Кроме драматургов, перечисленных мною выше. В основном, на плаву авторы кассовых пьес. Такие, как недавно ушедший из жизни Камолетти, пьесы которого на постсоветском пространстве не ставил разве что ленивый. Когда мне в очередной раз звонят и просят права на постановку «Пижамы на шестерых», меня начинает просто трясти! Я говорю: «Ребята, у того же Камолетти есть еще множество прекрасных пьес»...
— Переводя пьесу, вы строго следуете букве автора, или все-таки делаете некие поправки в соответствии с ментальностью зрителя, на которого это рассчитано?
— Все зависит от пьесы. Она может быть гениальной настолько, что менять там ничего не надо. Хотя, конечно, невольно привносишь свою индивидуальность — никуда от этого не денешься, это же не подстрочник, а перевод. А в так называемой бульварной драматургии могу что-то поменять, разумеется, с разрешения автора. Надо признать, договориться с автором получается не всегда. Одному драматургу я предложила обойти сцену, в которой мужчины целуются, но он был непреклонен... В итоге у меня «в столе» лежит блестящая пьеса.
— Скажите, а что французам известно о сегодняшней Украине?
— Только то, что им рассказывают в новостях, прессе. В отличии от российской прессы, которая пишет, что все у вас плохо, а французские СМИ ищут и находят позитивные моменты...
— То есть пересекали границу без опасений?
— Абсолютно. Мы недавно с мужем в Бейрут поехали, в Ливан. Все говорили: безумие, куда вы едите! Мне кажется, в целом у народа впечатление об Украине позитивное. Во Франции очень много украинцев... В Киеве я уже не первый раз. Мне очень нравится ваш город. Во многих украинских театрах идут пьесы в моем переводе...
Следующий показ «Фальшивой ноты» состоится 13 апреля
СПРАВКА «Дня»
Ирина Прохорова — переводчик, продюсер. Выпускница факультета романо-германской филологии Воронежского государственного университета (английский и французский языки). Более двадцати лет живя в Париже, Ирина Прохорова успешно работает театральным и литературным агентом французских и английских драматургов, является переводчиком более тридцати французских и английских театральных пьес, которые с успехом идут на сценах театров разных стран, в частности, и в Украине, Белоруссии, Латвии, Казахстане, России, Франции. Она совмещает эту свою творческую деятельность со своей второй специальностью, музыканта, работая в консерватории Парижа.
