У вас есть комплексы? Хотя бы какие-нибудь, пусть маленькие, пусть полукомплексы — это ныне так модно, сразу чувствуешь себя интеллектуалом. Если есть, идите в театр. Свою «Истерию» вам покажут столичные франковцы. Разнообразные комплексы, фобии, болезни и кошмары здесь показаны изобретательно, есть возможность выбрать по собственному вкусу. Спектакль поставил режиссер Григорий Гладий, который приехал из Канады в покинутую более десяти лет назад Украину, чтобы обратить нам глаза зрачками в душу, дабы мы увидели в ней пятна черноты и вспомнили о ее впечатлительности и тонкости.
А кто наиболее профессионально заглянул в человеческую душу? Угадали — доктор Зигмунд Фрейд. И уже более ста лет его психоанализ мощно влияет на сознание человечества. Мы свободно пользуемся введенными им понятиями: «подсознательное», «эдипов комплекс», «либидо» (сексуальная сила), «вытеснение», «сублимация», естественность войны между мужчиной и женщиной и тому подобное. Кстати, без поправки на фрейдизм не прочитать по-настоящему драматургии Владимира Винниченко, Ивана Франко и Леси Украинки, не понять режиссуры Леся Курбаса и всей галицкой литературы рубежа прошлых веков — ибо она так близка к первоисточнику. Помним, что Зигмунд Фрейд (как и Захер Мазох, автор мазохизма) — уроженец австро-венгерской Галичины, а прославился в столице, в Вене.
Еще смолоду Григорий Гладий, актер киевского Молодежного (теперь Молодого) театра, интересовался запрещенным тогда у нас психоанализом и основанным на нем театральным поиском гениального поляка режиссера Ежи Гротовского, который через актерскую личность пытался заглянуть в бездну человеческого подсознания. Подобная творческая дерзость печально закончилась как для самого Гротовского, так и для кое-кого из его актеров, хотя и проложила путь к обновлению и усовершенствованию актерской психотехники. Поэтому не удивительно, что для своего собственного влияния на сознание зрителя столицы Украины Г. Гладий избрал именно фигуру Зигмунда Фрейда, выписанную в пьесе «художника международного значения», британца по происхождению, драматурга и режиссера Терри Джонсона «Истерия» (перевод с английского Татьяны Некряч). Говорят, пьеса имеет ныне большой успех в Париже. Вот и мы не последние...
Правда, в Европе давно уже поняли, что фрейдизм несовершенен, а иногда и порочен. О его несовершенстве говорил на склоне жизни и сам Фрейд — в этом была его трагедия. И нынешний мир, уже давно перешагнув азы психоанализа, слегка посмеивается над старым профессором, что и отражено в пьесе. Но франковцы вместе с Гладием слишком серьезно овладевают до сих пор неведомым фрейдизмом, давят на трагедийность мощными талантами Богдана Ступки (Фрейд) и Полины Лазовой (Джесика), музыкой Г. Малера и Р. Вагнера, зловещей мистичностью черных очков загадочных персонажей, сверхкрупным телевизионным портретом (3х3 метра) живого рака, который жутко двигает челюстями и клешнями (Фрейд болел раком) и другими химерами. Комедийность возникает там, где от нее не убежать по условиям текста пьесы — в обыгрывании женского белья, перепрятывании в шкафу голой девушки (Оксана Батько), эксцентричности фигуры художника-сюрреалиста Сальвадора Дали (Остап Ступка). Франковцы прикрылись жанровым определением «трагифарс». Но у них получилось не трагическое содержание итога жизни выдающегося ученого в комической форме сновидений, а чересполосица смеха и ужаса: покричали-напугались, пострадали в кресле и на кушетке-дыбе, потом посмеялись-побаловались в прятки, потанцевали еврейские танцы (Фрейд — еврей, что подчеркнуто в пьесе и спектакле), развлеклись выходками Дали.
Знающие новейшие театральные технологии, к которым отечественному театру еще так далеко, режиссер Г. Гладий и сценограф спектакля, также этнический украинец, Владимир Ковальчук украсили старую франковскую сцену ослепительным светом, который простреливает пространство из кулисы в кулису, телевизионной трансляцией на огромный экран над сценой крупных планов актеров и отдельных эпизодов сценического действа (оператор Любовь Богдан еще когда-нибудь овладеет этой техникой). Внешне спектакль выглядит очень элегантно — цветовая гамма белого, черного, зеленого с вкраплениями красного и коричневого (костюм Фрейда), скульптурки работы Александра Сухолита на авансцене — деформированные фигурки людей, похожие то на египетские, то на трипольские, то на скифские, то на нас с вами. И зеркала, зеркала, зеркала. Таинственные, прямые, кривые. Они открывают зазеркалье (видно актеров за кулисами), скрывают мысли и призраков, отражают потаенное, открывают проход в потустороннее.
Но то, что собственно происходит в этих декорациях в течение трех актов и четырех с половиной часов, трудно поддается пониманию зрителя. Как трудно понять чей-то кошмарный сон, ненароком в него заглянув. Спектакль перенасыщен причудливыми знаками, намеками, метафорами, из которых дешифровке поддается мизерная часть. Можно воспринять многофункциональную лестницу (железная дорога, дыба, носилки), женщину, скорченную в тесном проволочном ящике — сумасшедшем доме, знаменитые острые усы Сальвадора Дали на палочке, способные становиться дыбом, фонтан выбрасывания книжек, даже обнаженного культуриста с нимбом в проволочной тоге на котурнах, с вилами и колокольчиком. Но большинство сложноподчиненных метафор могут понять и истолковать разве что профессиональные психиатры. Ибо эти знаки и символы очень похожи на примеры из учебника психиатрии, или из неизвестных широкой публике профессиональных работ Фрейда. Образные ассоциации создателей спектакля не вызывают соответствующих ассоциаций у рядового зрителя. Раздраженность непонимания порождает в нем не стремление подняться до сакрального мышления посвященных участников «Истерии», а психологическую самозащиту ее отторжения. И зритель уходит из театра. Когда вернется?
Спектакль, построенный в стиле сюрреалистического действа, может показаться «заговором необразованных дураков», как определял сюрреализм Фрейд. Или слишком образованных умников, скажем мы. Что, в принципе, одно и то же. Если вы так же деформированы, как фигурки на авансцене, если вам регулярно снятся кошмары, если вы увлекаетесь толкованием сновидений, любите японские кроссворды, ребусы и шарады, у вас «сдвиг по фазе» — а кто ныне не такой? — «Истерия» ваш спектакль. О больном мире для больных людей.
Однако в спектакле работают прекрасные актеры. Пусть Полину Лазову и Оксану Батько в роли Джесики (персонаж все время удваивается и подменяется) трудно понять — не их в том вина, это текст такой заумный и режиссерские задачи головокружительные. Зато какое неистовство темперамента, какая смелость и красота, какая выносливость так кричать и бегать, обнажаться и распинаться четыре часа подряд!
Едва ли не лучшую свою роль сыграл недавний юбиляр- франковец Александр Заднипровский. Созданный им образ Егуды, друга и оппонента Фрейда — выразительный, тактичный, целостный. Старый врач, он едва двигается короткими шаркающими шагами, жесты его нешироки, речь неспешна. Егуда, как и Фрейд, озабочен поиском подлинной правды, понятной и простой, как укол морфия, которым он спасает своего друга Зигмунда от Боли, Богоотступничества и от Жизни. Только Фрейд ищет структуру духа, а Егуда природу тела. А какой молодецкий темперамент и жажда познания бурлит в этом старом еврее!
Мощь своей личности проявил и сам Фрейд в исполнении признанного лидера нашего театра Богдана Ступки. У актера есть редкий дар непрерывного мышления на сцене, который ему очень пригодился именно в этой роли. Сидя в кресле-качалке, надев очки или склонив набок голову, Фрейд думает, бредит, ищет ответ на неизвестное, догадывается о чем-то ему одному известном — мы не в состоянии прочесть его мысли, но верим мощи процесса его мышления. Он тоже немолод, но как красиво держит на руках голую блондинку, пока их опутывают веревками. Контраст его темпераментного мышления и внешне неспешного поведения высекают ту искру трагичности, в которую можно поверить. Особенно поражает сцена смерти Фрейда. Ему на голову женщины (!) набросят большой платок из теста, а он постепенно порвется на нем, выглянет глаз, пылающий ужасом и отчаянием, покажется немой рот, искривленная щека — возникнет жуткий образ тленного разложения человеческой плоти.
Генетическая эксцентричность актера Остапа Ступки оказалась очень уместной для образа самого скандального живописца ХХ века Сальвадора Дали. Артист придумал для него множество комичных парадоксальных выходок, его легендарные острые усы живут отдельной жизнью на палочке, служат кистью и тому подобное. Художник называет Фрейда-Б.Ступку отцом. Отцом сюрреализма, эстетического направления, которое делает наглядным подсознательное. Но выдающийся психоаналитик легко разоблачает абсолютную рассудительность и расчитанность его живописного эпатажа, отбирает у Дали веру и надежду на творческую плодотворность подсознательного. И тогда спадает с актера О. Ступки-Дали маска скандального обезьянничания и возникает одна из немногих в этом спектакле сцен потрясающей силы — отречения художника от своего творческого кредо, отказ от дела жизни, живописи. Но Фрейд возвращает Дали к мольберту и только ставит ключевой вопрос, как контрольный выстрел — сможет ли он работать, не веря в то, что делает?
— Смогу. Еще как смогу. Без проблем, — со страшной силой убеждения отвечает Дали не Фрейду — залу. Жестко. Современно. О нас.
В претенциозном нагромождении сценических зашифрованных метафор слишком трудно, но все же прослеживается процесс самоанализа Фрейда на пороге смерти, трагедия человека, который ревизует собственную жизнь и деяния и приходит к выводу — пройденный путь, который казался прямым, светлым и перспективным, оказался исполненным ошибок, поражений, обмана. Это действительно трагедия. И современная, и вечная.
В финале «Истерии» умерший Фрейд садится на инфернальный поезд и, прищурив хитрый глаз, свесив ноги на одну сторону, пыхтя, как паровоз, дымом сигары, уезжает... Куда? В безвестность? В будущее? Куда уехал Зигмунд Фрейд? Куда вы едете, Богдан Сильвестрович, мастер психоанализа своих ролей, машинист франковского паровоза?
«Пусть легким окажется путь»...
