Лесь Санин один из тех, кто может похвастаться принадлежностью к современной кинематографической элите Украины, если такая существует. В своей творческой деятельности ему удается сочетать вещи не сочетаемые — создавать удачные в коммерческом отношении проекты не теряя при этом сознательной общественной позиции.
— Ваш последний проект, документальный фильм «День седьмой» в котором рассказывается о седьмом дне оранжевой революции, когда возникла угроза вмешательства военных в события, недавно был выпущен на DVD. Небывалым для украинского рынка прецедентом стала продажа за четыре дня половины тиража фильма. Чем вы объясните такой успех, ожидали ли вы его?
— Интерес покупателей был для меня абсолютным сюрпризом. Я еще до сих пор в это не верю, это — феномен для всех. Во время работы над фильмом, над его формой и содержанием, я ориентировался на максимально широкий круг зрителя. Пытался, чтобы всем все было понятно. Я думаю, успех «Седьмого дня» должен быть поводом для того чтобы задуматься над тем, что даже документальный фильм собственного производства становится в Украине прокатным и прибыльным и продается на равне с «Ледниковым периодом-2».
— С чем, по вашему мнению, это связано?
— Наверное люди хотят немного больше понять себя, увидеть кто они. Люди соскучились по национальному продукту, любого жанра. Во время проката фильма в регионах, я несколько раз приезжал в города, где шли показы, меня поразило, что залы были переполнены. Очень хорошо фильм прошел в Донецке и Днепропетровске. Там люди заинтересованы в том, чтобы узнать, что же действительно происходило во время революционных событий 2004 года.
— В вашем творчестве прослеживается генетическая связь с традициями украинского поэтического кино. Кого вы считаете своими учителями?
— Все свои чувства к украинскому поэтическому кино я выразил в фильме «Мамай». Я двигаюсь далее. Я отдал дань уважения своим учителям, школе украинского поэтического кино, однако причисление меня к этой школе — ошибочно, я пытаюсь создать собственный творческий метод на своем пути к зрителю.
— Украинская киноиндустрия сейчас — еще не сформированная инфраструктура: старая система государственной поддержки уже давно не дееспособна, в то же время западная система кино как бизнеса еще не прижилась. В этой ситуации абсолютной неопределенности какой из путей развития украинского кино был бы по вашему мнению наиболее оптимальным?
— Никогда не было рецептов для жизни, а тем более для кино. Все меняется настолько, что продюсеры седеют. Например, ты начинаешь снимать фильм, и вдруг небоскребы падают, наводнение, война или еще что-нибудь, и все твой фильм уже не актуален, его уже никто не хочет смотреть. А другой, что был в тени взлетает на пик славы. Это похоже на игру в рулетку. Поэтому нельзя предвидеть ни одного ноу-хау, потому что твое видение мира может оказаться абсолютно ошибочным. Чем больше людей убежденных в том, что именно их рецепт — наиболее верен, тем лучше — большая достоверность того, что этот рецепт удастся.
— Почему в своем будущем проекте «Кобзаре» вы делаете акцент на мировой прокат? Вам мало успеха среди украинской аудитории?
— В кино режиссеры — творческая составляющая, продюсеры же делают бизнес. Однако в Украине сейчас сложилась такая ситуация, что средние коммерческие проекты исключительно на внутреннем рынке не возможны, они возможны только на рынке, который покрывает больше чем Украину, потому что у нас недостаточное количество кинотеатров, незначительная телевизионная касса для того, чтобы окупить любой проект, даже самый скромный.
— В свое время вы очень активно поддержали постановление Кабмина №20 о квотировании дубляжа прокатной продукции на украинском языке. Не считаете ли вы, что подобного рода постановления накаляют атмосферу вокруг языкового вопроса что и без этого — проблемная зона украинской общественности?
— Мы живем в стране, где примерно 70% населения считают себя украинцами, а украинский язык — своим родным. Почему эти люди должны быть лишены возможности смотреть фильмы на украинском языке. Поддерживая это постановление я боролся, в первую очередь, за свои гражданские права. За права своих детей. Когда я прихожу в магазин и спрашиваю мультфильм на украинском языке, мне отвечают что таких просто не существует. Это — не запрещение русского языка, или американских фильмов, просто тут идет речь о том, что на украинском рынке должен присутствовать гарантированный процент фильмов дублированных на украинском языке для украинцев, которые являются большинством населения нашего государства. Против этого выступали люди, занимающиеся бизнесом от кино. Не те, которые занимаются производством фильмов и прокатом собственной продукции. А те, кто занимается посредничеством и распределением прибыли от проката фильмов других государств. Понятно, что лишние расходы связанные с дублированием дистрибютерам не нужны. Никому не нравится платить налоги, платить за тепло газ, мобильную связь, однако это делать необходимо. К тому же, деньги с внутреннего рынка оживят процесс развития собственного производства.
— Вы поддерживаете тесные связи с украинской диаспорой. Существует ли на ее территориях автономный культурный процесс?
— Я абсолютно убежден в том, что в диаспоре не существует украинского культурного процесса. То что они делают, называется художественная самодеятельность. Люди, которые собираются раз в месяц, чтобы послушать родную музыку и поговорить на родном языке, не могут осуществлять культурного продвижения.
— Существует ли какая-то материальная помощь культуре в Украине со стороны диаспоры?
— Я не знаю ни одного случая. Наоборот, Украине нужно помогать диаспоре, а не ожидать, что диаспора поможет Украине. Возможно в начале независимости и были какие-то поступления, казавшиеся советскому человеку чем-то существенным, хотя, на самом деле, это были не такие уж и большие деньги. Сейчас наоборот: много молодых людей воспитанников диаспоры, приезжают сюда работать и жить, потому что тут лучше.
— Насколько мне известно, именно вы создавали заставки для прошлогоднего «Евровиденья». Почему ролики-репрезентанты нашей страны были проникнуты довольно грустным настроением? Вы не боитесь, что они работали на создание достаточно мрачного образа Украины в глазах мировой общественности?
— Именно этот «образ» получил награды на международных фестивалях. Но скорее не своей мрачностью, а своей незаангажированнностью. Эти ролики, снимались, в первую очередь, для европейского зрителя, уже уставшего от глянцевых историй. Знакомясь с Украиной они ожидали увидеть тоталитарную помпезность: специально построенные живописные хатки, вышиванки, казаков с «оседцями». Организаторы «Евровиденья» очень переживали по этому поводу, они хотели видеть настоящие лица, настоящую Украину, абсолютно разную, абсолютно неожиданную. Наша страна — не золоченная писанка Фаберже. И то что в кадре появлялись живые люди, а не выдрессированные куклы, было воспринято очень хорошо. Это говорило о том, что мы перестали быть тоталитарным государством, что мы быстрее всех избавились от советских замашек. У нас действительно такие люди ходят по улицам. Многие из героев этих роликов попали в кадр случайно, кое-кто из них счастлив и улыбается, другой, возможно, в это время грустный, однако — это все наша Украина. Я очень рад, что мне удалось избавиться от образа Украины сформированного сквозь призму эстетики ансамбля Вирского.
— Что для вас быть украинцем? Есть ли какие-то специфические черты что бы выделить нас среди других?
— Если вы говорите о стереотипах, то, по моему мнению, образ современного украинца еще не сложился. Его формирование — работа медийных людей. Тех, кто занимаются телевидением, кино. Тот визуальный образ, что был раньше, конечно же имел под собой какую-то основу, но он уже не интересен. Я также над этим работаю. Ролики «Евровиденья» как раз являются примером этого продвижения. Я искал определенный коллективный портрет украинца, но он так и не сложился. Тысячи людей, попавших в кадр, и есть украинцы, но они все очень разные. Еще два года назад сказать что-то об образе современного украинца было довольно трудно, однако сейчас у меня уже есть определенные идеи.
— Есть ли у вас темы-табу?
— Я бы никогда не касался пропаганды жестокого насилия. Я осознаю, что моя профессия публичная. Я не делаю кино сам для себя. Нельзя построить мост через реку к самому себе. Если ты строишь дом, то в нем должны жить люди. И главное, чтобы этот дом стоял. Я уже достиг достаточной финансовой свободы, чтобы иметь возможность отказываться от не интересных для меня проектов. Я делаю то что считаю нужным, а уже моя личная позиция, мой взгляд, могут оказаться для кого-то интересными.
— Какова цель вашего творчества?
— Я думаю, что цель каждого художника в том, чтобы сделать мир вокруг себя немножко лучше. Я верю в то, что люди, занимающиеся искусством, способны как никто влиять на общественное мнение. Поэтому мы должны работать на улучшение человеческого духа. Я видел большое количество людей богатых, но несчастных. Искусство — это то, что может сделать людей счастливыми, хотя бы на какой-то момент. И я хочу, чтобы когда человек соприкасался с тем, что я делаю, то становился от этого немножко лучше.
