Несколько месяцев назад приятельница-историк написала мне: «Подпишись на Скопа в Instagram — он на передовой, постит оттуда... Об этом мало кто знает, а жаль...»
Именно тогда мне пришло в голову, что Украина живет не только художественными дискуссиями, часто воображаемыми, полными саморекламы и переливания из пустого в порожнее. Страна дышит прежде всего благодаря людям дела.
Лев Скоп, которому 9 апреля исполнилось 64 года, один из немногих художников, которые сейчас фактически живут на фронте. В ответ на вопрос, откуда он берет энергию и на войну, и на творчество — легкий кивок головы влево, где на стене висит сине-желтый флаг. Красно-черный, с нарисованной Богородицей, излюбленным мотивом Льва, уже на руках у бойцов.
Лев Скоп без преувеличения — универсальная личность. Сочетает в себе энциклопедические знания, умения анализа и синтеза и дидактический талант. Его аргументация всегда свежая, неординарная, последовательная и убедительная. Он из тех, кого стоит иметь в качестве учителя. На протяжении пятнадцати лет, которые Лев посвятил преподавательской работе во Львовской национальной академии искусств, он воспитал не одно поколение художников. Давал знания и умения, но одновременно позволял идти своим путем, не оставаться в «школе Скопа». Эпигонство не признает и потребность в «школе» как в форме привязки учеников к «линии» учителя художник отвергает.
Бывает, попадаются люди, которые заражают и заряжают своим внутренним горением — к таким относится мой собеседник.
— Пан Лев, как созрело решение пойти на передовую?
— Решение как такового не было. Этот момент пришел сам собой. Это был логичный шаг. Вот представь себе: ты идешь и видишь посреди дороги между машин ребенка — ты его инстинктивно заберешь с дороги, спасешь, да? Так и с войной. На войне я защищаюсь на инстинктивном уровне. Меня туда никто не посылал и я не являюсь частью какой-либо партии или организации... Это мое решение. Такая уж у меня натура свободного кота... Когда был на Майдане, то тоже не принадлежал ни к кому, даже не был в «Мистецькій сотні». Но я жил вместе со всеми, шел против беркутовцев, работал там, рисовал иконы, дарил их... Потом, после столкновения с «Беркутом», попал в больницу... На Майдане мы все делали вместе, но когда ты в организации, то привязан к правилам и распорядку, а это не мое...
Поэтому много порядочных людей ухали на передовую. Я им тогда и говорю — в следующий раз берите меня с собой. Так и случилось.
— Как выглядят на фронте Ваш будни?
— Я здесь, как в большом путешествии, только под пулями. Привыкаешь и к пулям, и к смертям. Первый раз, когда я ехал, был не страх, а определенное волнение. А потом — такое ощущение, что на рыбалку едем.
Главное здесь — люди. Надо мной сначала смеялись, говорили, что я клоун в каске со своими космами, и даже не умею держать автомат. Я, правда, за ответом в карман не лезу... Впоследствии научился держать автомат и многому другому... (Улыбается).
Среди нас есть талантливые организаторы и лидеры, например, Тарас Лужецкий. Умный, энергичный мужчина, для которого нет ничего невозможного. По профессии он врач, владелец стоматологической клиники, но большую часть своего времени он волонтер, как и большая часть работников его клиники. Он является лидером нашей команды, которая регулярно ездит на передовую...
В целом, на войне важно быть выносливым, как и в любом путешествии. Часть наших будней — юмор. Мы все делаем с юмором...
Кроме того, я много фотографирую. Ребята не делают этого, а нужно... Нужно все фиксировать. Во мне живет некий внутренний корреспондент. Имею большой материал, рассортированный по датам. Кое-что выкладываю в Instagram или Facebook.
Постоянно рисую иконы и дарю воинам. Есть список — те нужно нарисовать, те выслать, те передать волонтерам... Недавно флаг где-то пропал с Богородицей, должен новый нарисовать...
Будни войны имеют еще и другие лица. Я сотрудничаю с волонтерами — прекрасными людьми, самоотверженными. Иногда между ними случаются внутренние конфликты, но я не примиряю их, а стараюсь выждать. Хотя, конечно, лучше без ссор.
Вот не люблю фразу: «Я устал волонтерить». Это все равно что сказать: «Я устал делать добро». Слово «оптимизм» хотя немного и дурацкое, но на войне без него никак, как и без юмора.
Жаль, когда бывают случайные смерти. Помню, когда ребята подорвались на фугасе, и их потом хоронили во Львове, было так горько... Сократили себе дорогу, называется... Но это тоже война.
Я в ней уже свой. И в Станице Луганской я свой. И когда рисовал луганскую роспись, выйдя наверх без бронежилета — он только мешает и не защищает, — чтобы нарисовать восьмиметровое произведение на пятнадцатиметровой стене, зная, что с той стороны за мной наблюдают...
Сейчас я внутренне постоянно на войне.
— Не боитесь смерти?
— Нет, не боюсь смерти. Где она?.. Я, конечно, не фаталист, но страха смерти нет. Не было и тогда, когда на Майдане мне беркутовцы порвали легкие и отбили почку.
— Случались ли на передовой события, которые изменили Ваше отношение к жизни?
— Война меня не изменила. Я такой, что пытаюсь вычислить все заранее. Я знал, на что иду.
Лишь почувствовал бешеную радость, когда увидел, что рядом такие люди, такая украинская молодежь! Что она существует! Я открыл для себя большую семью. Я прошел два Майдана от начала до конца, и сейчас на войне. И вот последний Майдан подарил мне просто друзей — понимаешь, он дал мне большую семью. Семью! Я увидел, что есть украинцы, о которых я до тех пор не знал.
— Если бы Вы нарисовали войну, как бы выглядела эта картина?
— Война — не тема для рисования. Думаю, здесь нужны перспективы времени, чтобы прошло несколько десятков лет. Я бы не хотел это рисовать...
Сейчас я создаю цикл портретов людей, прошедших войну. Так сказать, война в портретах.
Работа над портретом — тоже часть войны. Мое общение с воинами, когда они приходят и садятся, остаются стоять передо мной, а я их рисую — эти моменты также война. Это моя война.
Кстати, об этом проекте будет снята телепередача.
Меня больше интересует не столько сама война, сколько война и мир рядом. Вот мир, а вот здесь — война. Именно поэтому я люблю Хемингуэя — он точно изобразил сосуществования войны и мира.
Война — это прежде всего люди. Я записываю истории на видео, и когда их просматриваю, то становится понятно, что человек на войне разный.
— Пан Лев, в интеллектуальных дебатах мы все еще ищем формулу национальной идеологии, которая бы с одной стороны предложила теоретические основы самовосприятия нации, а с другой объединила бы нацию по определенным параметрам. Как Вы видите вопрос идеологии?
— Он крайне важен. Факт таков, что каждая империя подавляла национальную идеологию. Мой ответ на твой вопрос прост: я — украинец, вот и вся идеология. От меня зависит все. Не от соседа и не от власти. Независимо от ситуации и результата — от меня зависит все! Каждый сам себе создает идеологию и служит другим примером.
Я не люблю обобщать и не подвержен тотальной критике. Встречаюсь с большим количеством людей как на западе, так и на востоке Украины, которые первыми начинают творить эту идеологию. Им сложно. Их бьют. Им разное говорят... Но поверь, даже если этих людей всего лишь трое — а напротив или против них большая серая масса, то все равно, эти три человека — это много.
Да и откуда у нас могла быть идеология? Чтобы посадить пшеницу, нужно сначала пробить бетон. Это процесс.
— Что Вы думаете об утверждении некоторых украинских писателей о том, что Донбасс нужно отдать, что он не стоит того, чтобы за него умирать, что это «раковая опухоль» на теле Украины?
— Это убожество. Это печально и противно. Мне не понять, как такое можно говорить. Удивительно, что эти писатели, не побывав на фронте, живут в мирной части Украины и провозглашают кремлевские лозунги. Когда мне такое говорят в повседневной жизни какие-то дяди, я никак не реагирую, потому что понимаю, что передо мной нравственный калека, совок... Но когда это говорят публичные люди — это действительно затрагивает. Хочется пойти и умыться от этой грязи. На такое должен быть публичный ответ.
Свое нужно защищать на уровне инстинкта. Понятно, что в Европе границы в контексте глобализации являются относительным понятием, но существует красная линия, которую переходят разве что лишь самоубийцы. Сейчас это уже поняла и сама Европа.
— Кремль использует языковой вопрос в Украине и в других странах для оправдания своей великорусской имперской агрессии. Вместе с тем он допустил роковую стратегическую ошибку, рассчитывая на поддержку русскоязычных украинцев, считая их представителями «русского мира». На Ваш взгляд, возможен ли переход в будущем на украинский язык большей части украинского населения?
— Русский язык для меня и моей семьи — язык смерти. Это язык оккупанта. А с началом войны и российский народ стал для меня народом-оккупантом.
Язык — важнейший вопрос для Украины. Несмотря на все, должен сказать, что языковой вопрос в Украине — очень деликатная тема. На ней не нужно делать слишком большой акцент.
Да, большой ошибкой Путина стало отождествление русскоязычных украинцев с российской идентичностью. Именно поэтому, считай, Россия проиграла войну.
Если брать лично, то в своем окружении я не вижу проблемы. Бойцы всех военных частей общаются со мной на украинском языке, и я нигде не сталкивался с конфликтами на почве языка. Это же касается и мирного населения на востоке Украины.
Русификация принесла свои плоды, но вот ты говоришь, что украинцы быстро русифицировались. А я бы не сказал, что быстро. Не забывай, что русификация была тотальной и жестокой. И, несмотря на все это, она все равно провалилась...
А то, что многие украинцы, которых мы красиво называем «интеллигентами», и для которых Ленин имел более удачное определение, выехали в Россию и творили там советскую культуру, или же насаждали «русский мир» в Украине... Ну что ж — это такая бацилла. Малороссийство существовало веками, и оно не стало сейчас меньше, не стоит питать иллюзий. Одни малороссы умерли, другие родились.
Несмотря на все, говорю тебе из опыта — молодежь у нас изменилась. Она внутренне выросла. Кроме того, малоросс в СССР был частью империи, и она его, как малоросса, питала и поддерживала. Сейчас сам человек является государством. Теперь формируется гражданское общество, и в нем малоросс теряет весомые рычаги влияния.
В целом, внутренний стержень нас, что ни говори, спас. Происходит серьезный процесс украинизации, и его не стоит недооценивать.
— Поговорим о Вашей исследовательской работе. Недавно в издательстве «Коло» в серии «Бібліотека Драґанівських читань» вышла Ваша новая книга «Датування галицьких ікон XIV-XVI століть». На эту тему в Украине совсем нет исследований.
— Да, это первое в Украине научное исследование на эту тему. Моя книга — своеобразный ключ к датировке древних икон. Она рассчитана прежде всего на студентов и работников музеев, но написана доступно, поэтому ее могут читать все, кто интересуется темой. Это сравнительный анализ стилистики времени.
В этой же серии опубликованы еще две мои монографии. Это «Майстер мініатюри Пересопницького Євангелія Федуско, маляр зі Самбора», где я анализирую миниатюры Евангелия. Это чисто научная книга для узкого круга читателей, и написана она на основе научной статьи, которую я опубликовал двадцать лет назад. Я имел год, чтобы разработать тему в форме книги к юбилею Пересопницкого Евангелия — это был очень творческий процесс, в котором я сделал много открытий.
А третья книга из этой серии — «Українське церковне малярство у Галичині. Техніка і технологія XV-XVIII століття» — может быть учебником в вузе. Это также тема, которую исследуют в Украине. В книге я подаю технику и ментальность украинских художников, генетический код художников, воспроизведенный в их работах.
Надеюсь, когда-то эти книги будут переведены на иностранные языки и станут доступны для международного сообщества.
Здесь должен подчеркнуть особую роль издателя, директора издательства «Коло» Николая Походжая, который понимает важность этой темы. Это настоящий профессионал с широким полем деятельности. Он является одновременно и лидером, и организатором, и исполнителем многих проектов, как в мирной части Украины, так и на войне. На востоке Украины, фактически среди войны, он организует концерты, вертепы и различные акции. Николай является выдающейся личностью...
— Вообще, какое сейчас положение в Украине с учебниками и справочным материалом в области художественного искусства?
— Отсутствие полное. Я не шучу. Те книги, которые вышли в Киевской художественной академии, все написаны сталинистами. Вот нарисовал некий партийный служака соцреалистический рисунок для учебника — его и берут за основу. А рисунок — это серьезная штука, понимаешь? Это важный для художника предмет. Значит, не берут за основу, скажем, итальянцев, а берут передвижников и соцреализм. Это абсолютно сталинская школа!
— И какой выход из ситуации? Возможно, нужна соответствующая политика Министерства культуры?
— Очевидно, что в своем цивилизационном развитии мы еще не настолько далеко ушли, чтобы иметь Министерство культуры. Оно не выполняет свою функцию. А если так, скажи, кому оно нужно? Нет профессионалов; нет кадров, нет понимания, нет умения, и структуры остались советские.
— Как Вы оцениваете образовательную систему в Украине?
— Возможно, это звучит радикально, но я считаю, что не нужно бояться резать по живому. Неправда, что чья-то формула не подходит для нас. Ее нужно искать. Конечно, мы можем идти эволюционным путем, и он может быть успешным, собственно, процесс уже движется, частично даже независимо от нас.
И все-таки необходимо найти способных молодых образованных людей, которые бы составили и ввели план реорганизации учебных заведений с учетом европейского и американского опыта. Кроме того, я бы отменил государственную форму обучения — в постсоветском обществе это почва для коррупции. Учебные заведения должны быть частными, недешевыми и качественными. Система образования должна нивелировать момент коррупции.
Нужна люстрация преподавательских кадров. В Украине царит тотальный совок, это люди, которые служили системе, особенно что касается педагогической образовательной системы. Не может человек иметь научную степень, если он писал маразмы в угоду компартии.
Но повторяю, что образовательная реформа — задача молодых профессионалов.
— Вы мыслите в историческом контексте и требовали от студентов глубоких знаний по национальной культуре, причем видите Украину в рамках европейских культурных традиций. Почему именно такие акценты — история и европейскость?
— Потому что тогда человек видит себя в контексте времени. При сравнении подсознание диктует качественную продукцию на европейском уровне. Философия и история важны. Я заставлял студентов писать статьи — по вертикали залезать в то время, которое их особенно интересует, и изучать, вникать в него. На творчество это влияет. Это формирует тебя как личность. Вот, например, Михаил Бойчук и его ученики тоже писали статьи, они были интеллектуалами. Потому что без этого нельзя. Это касается и знаний о других видах искусства. В тридцатых годах художники любили заниматься музыкой, а музыканты учились рисовать. И сейчас этот подход нужно восстановить. Да, это такая забава, но она конструктивная. Кроме того, должны быть созданы циклы лекций, которые дают возможность всесторонне углубиться в определенное время.
Люди искусства, которые учатся таким образом, имеют шанс в национальном контексте создать продукт мирового значения. Нет интернациональной культуры. Это компьютер может выдать что-то безродное. Нет интернациональной готики или международного барокко. Есть контекст времени и генетический код художника со знанием культуры и истории, который творит что-то свое, отдельное. А генетический код художников всегда связан с национальными традициями и прошлым.
— Вышла ли Украина в культурном пространстве за пределы провинциальности, которую когда-то так критиковал Юрий Шевелев? Насколько современное украинское искусство можно назвать качественным?
— Сейчас никто не может дать оценку современному искусству — качество охарактеризует исключительно время. Он покажет, кто создал что-то вечное. Я тебе откровенно говорю, что не имею представления, что такое хорошее искусство. Знаю только одно — оно должно быть искренним, результатом исихазма, о котором я говорил своим студентам.
А что касается провинциальности... Я не согласен здесь с Шевелевым. Понимаешь, провинциальность имеют все государства, это не национальное явление. И сам факт, что мы говорим на эту тему, означает, что мы имеем способность посмотреть и на себя, и на других со стороны.
Мы не стоим ниже или выше Западной Европы. Нам нужно только сделать все, чтобы нас признали.
— Как Вы смотрите на непопулярность украинского искусства за рубежом? К примеру, уже упомянутая мной историк Анна Крачковская из Львова пыталась организовать в Австрии выставку картин украинских художников и столкнулась с проблемой необходимости в «денационализации» искусства. То есть, чем больше художник показывает свой «космополитизм», тем быстрее его заакцептируют. Подчеркивание украинскости, или вообще национального, не воспринимается ни представителями художественных инфраструктур, ни потребителями на художественном рынке Запада. С похожей проблемой я столкнулась, когда в разговоре со мной немецкий издатель «забраковал» роман «Місто» Валерьяна Пидмогильного как специфически «украинский» и отказался его издавать.
— Знаешь, я бы не связывал непопулярность какого-либо искусства с национальностью. Возможно, в Австрии или Германии есть определенная идеологическая специфика, не исключаю этого. Но встречный вопрос: английское искусство у французов очень популярно? Нет. Американское искусство в Европе не сильно, потому что в Америке сейчас поднялась мощная волна неореализма, а его в Европе не очень любят.
Признание и популярность можно очень просто нарастить. Этот вопрос умелого маркетинга на государственном или частном уровне. Кроме того, не забывай, что украинские художники хорошо продаются на «Сотбис» — вспомним только Александра Ройтбурда или Анатолия Криволапа.
Если есть хороший арт-менеджер, у которого есть хоть немного денег, если он делает раскрутку регулярно и привлекает к ней профессионалов, то ему это удастся. А если этот менеджер еще и украинец, и решит выставить в Европе, например, Григория Смольського, Бойчука Михаила и Тимофея, Василия Седляра и Ивана Падалки, Карла Звиринского и Романа Сельского, тот неизвестный миру пласт нашего искусства 30-60-х годов, то это взорвется как бомба в Европе. Она и не опомнится, как влюбится в эти работы.
Нужно брать пример с таких как Александра Экстер, которая, по собственному выражению, в Париже всем уши прожужжала петриковской росписью. Или с Дмитрия Горбачева, который ездит по миру с лекциями об украинском авангарде. Его книга «Український авангард», изданная в 1996 году, стала настоящим событием. В Европе нужно подчеркивать, что такие, как Казимир Малевич и Александр Архипенко — столпы мирового искусства — из Украины, что они украинцы.
— Некоторые украинские художники провоцируют тематикой своих произведений, особенно что касается темы женщин и сексуальности, где провокация часто является оскорбительной или воспринимается таковой. Нужна ли хорошему художнику провокация?
— Не нужна. Это дешевый пиар, который преимущественно удается. Не стоит обращать на это внимание. А если художник в таком пиаре обыгрывает тему женщин, то это преимущественно проявление сексуальной неполноценности самого художника. Не может здоровый человек осквернять женщину.
— Отличаются ли творчество и условия творчества украинских художников от западных?
— Наши художники немного сильнее, поскольку у нас академическая школа сильнее. То есть те, что с одной стороны приняли академию, а с другой все-таки остались художниками — это мы.
Но на Западе нет тоталитаризма в отношении художественного искусства, а тут тебе каждая доярка скажет, как рисовать, а если нет, что хорошее, а что не очень... У нас очень много советского осталось в этом плане.
А в целом, я бы сказал, что разницы большой нет. Часто и здесь, и там талантливые художники не имеют денег. Сейчас пришло время попсы, обыватель имеет свой вкус и диктует его. Во многих государствах художественное искусство стало редким хобби.
— Как Вы видите проблематику сохранения художественного наследия Украины? Инициативы для этого нужны? Насколько художникам вообще нужна поддержка государства?
— Я бы хотел сделать посыл прежде всего музейщикам. Поскольку лишь время показывает, что является искусством, а что нет, то им нужно ежегодно закупать по крайней мере
200-300 работ современных художников. Как это делал, например, Андрей Шептицкий, или это систематически делают русские. Нельзя игнорировать современных художников.
Роль государства здесь прямая — оно должно брать на себя финансирование и организацию. Например, в Дании постоянно следят за картинами, которые продаются на «Сотбис». Сама королева закупает их для государства, дает распоряжение об организации выставки и открывает ее для граждан. Вот какой подход должны иметь высшие чины государства к искусству! Но у нас, повторяю, невежественный совок, и большинству эта тема безразлична.
— Несмотря на совковую систему образования, повезло ли Вам с учителями?
— Я всегда имел тягу к искусству и хотел учиться. А если ты хочешь научиться, то идешь к учителям. Меня интересует предмет, который я реставрирую. Когда я прочитал книгу Павла Жолтовского «Український живопис XVII-XVIII ст.», то понял, что этот человек станет моим учителем. Для него кроме искусства не существовало ничего. На экспедициях он спас от уничтожения огромное количество культурных памятников. Отсидел десять лет в Сибири — все его потом обходили стороной, как прокаженного...
Жолтовский обладал огромным авторитетом, но был невероятно скромным. Помню наши совместные экспедиции, и для меня переломный момент, когда он признал меня как специалиста, попросив перечитать и откорректировать его монографию «Монументальний живопис в Україні XVII-XVIII ст.», я лучше ориентируюсь в закарпатских церквях, все их объездил. В этой книге Жолтовский выразил мне большую благодарность. Монографию издали после его смерти, но редакторы почему-то изъяли из нее благодарность. Однако слова благодарности учителя остались в моем сердце.
Первым учителем стал Владимир Вуйцик. Он дал мне основы, советовал литературу, указал направление. Это был лучший знаток Львова и ученый европейского уровня.
Очень благородный человек. Не умел просить. Говорил всегда откровенно и имел обостренное чувство собственного достоинства. Никогда не ложился под систему. Помню тот день, когда его «сократили» — он работал в научно-реставрационной производственной мастерской. А он болен был, лекарства нужны, и хлеб за что-то купить... Так и умер в нищете...
Ну и, конечно, Михаил Драган. Это учитель, которого я хоть и не мог знать лично, потому что родился два года после его смерти, но посвятил ему всю свою жизнь. Все, что я делаю — это утверждение его как ученого.
К сожалению, и его, как и Жолтовского и Вуйцика, не хотят в Украине помнить... А если талантливых забывать, то наплывет разный хлам.
Правда, в 2013 году с моей подачи вышла автобиография Павла Жолтовского — у меня хранится первый ее экземпляр. В целом, его забывают — ни в академиях, ни в этнографических музеях ни словом, ни портретом не вспоминают. Что касается Михаила Драгана, то по моей инициативе и при моем участии регулярно печатаются сборники академических статей и проводятся конференции, но все равно этого мало.
— Большую часть своей жизни Вы посвятили молодежи — каковы Ваши главные установки?
— Пытаться видеть предмет со всех ракурсов и в контексте времени. Не иметь авторитетов, но иметь учителя. Быть незашоренным, сохранять свежесть взгляда и впечатлений. Каждую минуту открывать для себя мир, и так — на протяжении всей жизни.
Когда мы разговаривали, в Национальном историко-архитектурном музее «Киевская крепость» как раз открывалась выставка Льва Скопа «Разное», которая продлится до 22 мая. В конце мая художник снова отправляется на передовую.
Леся ИВАСЮК
