У азбук, как и у людей, тоже есть свои отцы и дети со всеми
поколенческими проблемами с ними связанными. На смену дедам-букварям, которые
открывались кудрявым путти — Володей Ульяновым, а на букву «Л» был «Ленін»,
на «М» — «Москва», а на «С» — поучительный рассказ о любви к труду «Ленін
на суботнику», пришло абсолютно развязное поколение украинских азбук. Среди
них были такие, в которых, например, на букву «У» могли быть полуукраинские
уродцы наподобие «утюг» или «узор», а в других, более заумных, на «У» —
были «українці», на «Ц» — «церква», а на «І» — «Ісус». Сейчас Иван Малкович,
вспоминая первое издание своей «Української абетки» (1992), из которой
приведены последние примеры, смущенно улыбается:
— Первое издание — это, в общем-то, была очень смешная
азбука. Но нужно понимать, это была азбука времени.
— А какова идеология последнего издания?
— Хорошие стихотворения. И я знаю, что это одновременно
и правда, и нет. Просто потому, что лирика — это самая лучшая в мире идеология.
И как это ни странно звучит, но ее нужно заслужить — должно что-то измениться
в самих людях, чтобы стало очевидным, что когда на «Л» нет «Леніна», то
на «І» необязательно должен быть «Ісус».
В новом издании и правда ничего такого нет. Его стихотворения
— это вечная детская классика. Парадокс заключается в том, что ее нужно
было добывать из-под культ-просвет-наносов с настойчивостью археологов.
Так на букву «О» появился лирический Олененок (В лісочку на галявці озерце
синє є, маленьке оленятко водичку з ньго п'є...), на «Ц» остроумная история
о том, как «бородатий цап півдня вчив лічити цапеня», а малыш, святая простота,
«схрумав математику», на «К» же — чудесное стихотворение Платона Воронько
«Падав сніг на поріг, кіт зліпив собі пиріг...» Но за всем этим позиция,
что аполитичность — это тоже политика. Тем более аполитичность детской
книжки, тем более — азбуки. Потому что те клише, которые усвоит ребенок
одновременно с буквами «Української абетки» — это нежность, чуткость, остроумие
и, может самое главное, вкус, который проявляется не только в хорошо подобранных
стихотворениях, но и в чудесных иллюстрациях Костя Лавра. И еще — рассматривая
эту книжку, понимаешь не только то, что ребенком быть интересно, но и то,
что «интересно» — это норма жизни, которая именно от этого становится прекрасной.
Сознайтесь, нас этому не учили.
Есть у этой книжечки, которая, кстати, выходит в год десятилетия
«Закона о языках в УССР» (согласно которому, напомню, именно сейчас должен
был бы наступить период «полной и бесповоротной» украинизации в Украине),
один специфический адресат. Те, кого обычно называют «украинцами в первом
поколении» — преимущественно жители больших городов (как говорил мой отец,
«жертвы русификации»), которые сами имея «русскоязычное» детство, стремятся,
чтобы у их детей родным языком все-таки был украинский. Каким бы искренним
это стремление ни было, трудно удержаться от того, чтобы не научить ребенка
«Сорока-ворона кашку варила, деток кормила...», «А рассказать ли тебе сказочку
про белого бычка...» или «В лесу родилась елочка...» — того пласта текстов,
который давно стал «устной» традицией, в том смысле, что передается из
уст в уста. И даже зная, что это не чисто русские тексты, что должны быть
какие- то украинские аналоги, но не станешь же учить ребенка незамысловатым
переводам «собственного сочинения»? Именно поэтому, азбука Ивана Малковича,
в которой и настоящая украинская «Сорока-білобока на припічку сиділа...»,
и кумулятивная сказочка «Пішов Мартин у Яготин, купив собі телятко...»,
и песенка про елочку «У лісі, в лісі темному, де ходить хитрий лис...»,
является не только «азбукой букв», но и азбукой текстов.
Кстати, создавать украинскую азбуку основных текстов мировой
культуры — это одна из задач (или скорее всего, принимая во внимание жесткость
условий выживания на украинском рынке, сверхзадач) «А-БА-БА- ГА-ЛА-МА-ГИ».
В связи с этим появилась серия «Жемчужины мировой литературы студентам
и школьникам», в которой уже вышли в свет чудесные украинские переводы
сказок Гофмана и воистину сенсационный «Тарас Бульба» Николая Гоголя. Что
касается последней книги, то именно этот перевод в прессе упрекали в националистических
перегибах и искажении оригинала. Не повод ли это вернуться к вопросу об
идеологической заангажированности детской литературы?
— По-видимому мой просчет в том, — отвечает Иван Малкович,
— что я не дал в книге даже короткого послесловия. Тогда бы, возможно,
не возникало вопросов с очевидными ответами. Хотя я не уверен, что, тот
корреспондент, который довольно клинически «уджигнув» меня в уважаемой
газете, прочитал бы его, ведь он даже не досмотрел, что перевод «Тараса
Бульбы» принадлежит Миколе Садовскому, и не прочитал примечания, что при
переводе учитывалась первая гоголевская редакция 1835 года. А это как раз
существенно, ведь вторая редакция 1842 года, несмотря на вообще-то более
высокую художественность, является, по моему, примером начала Великой Конъюнктуры
в украинской литературе.
После нескрываемых насмешек Белинского и К° по поводу его
«малороссийства», Гоголь во второй редакции «Бульбы» значительно «исправляется»
в их глазах. В примерах подтвержденных цитатами недостатка нет: в уста
пылающего на огне Бульбы Гоголь вкладывает слова о величии российского
царя, хотя, как сам пишет, Бульба был сыном «трудного ХV века». Следовательно
бесстрашный козарлюга ХV века экстазно желает величия российскому царю?
Сочетание уж слишком «глюковое». Думаю, если бы Бульба ожил, то после таких
«своих» слов он сделал бы с Гоголем то же, что и с Андреем (собственно,
что не менее важно, Гоголь и ассоциировал себя с ним).
Из второй редакции «Бульбы» выпадает масса благосклонных
высказываний об Украине, например, о постоянной необходимости украинца
оборонятся «против трех разнохарактерных наций». Кстати, упомянутый корреспондент
просто не находит слов от возмущения: «Ну, не писал Гоголь (да и не мог
писать!) о какой-то необходимости защищать границы от трех разнохарактерных
наций... » , но именно так, дословно, Гоголь и написал — прошу заглянуть
в первое издание «Тараса Бульбы»...
Но наиболее возмутительным для корреспондента, был тот
момент перевода, когда украинские казаки, погибая, выкрикивают вечную славу
«Русской земле». Садовский переводит «Українській землі». Если бы переводчиком
мог быть я, то, конечно, перевел бы это словосочетание как «Руська земля».
Но Садовский сознательно обходит такой очевидный вариант. Вот не хотел
он переводить «Руська земля» и все! Как редактор нового издания, я долго
колебался, пока не натолкнулся на ссылку Евгения Маланюка на единственное
уцелевшее письмо Гоголя на украинском языке к Б. Залесскому, «до земляка
дуже-дуже близького, ще ближчого серцем, ніж спільністю Землі». Обратите
внимание, один- единственный раз Гоголь говорит с нами на украинском языке
и, обращаясь к близкому другу, пишет, в частности, «про славу цілої Козацької
Землі». Он не пишет ни русской, ни украинской, а — Казацкой (с большой
буквы)! Следовательно, после этого я с чистой совестью подал в переводе
«Козацька Земля» и, между прочим, считаю это неплохой находкой.
Я также не понимаю неистовства выше упомянутого корреспондента
относительно того, что Садовский абсолютно исторически мотивировано переводит
предложение «бурса составляла совершенно отдельный мир: в круг высший,
состоявший из польских и русских дворян, они не допускались» как «бурсаки
гуртувалися в зовсім осібну громаду: до вищого кола, з польських та українських
шляхтичів, їм было зась». Если принимать во внимания ХV (как на это указывает
Гоголь) или пусть даже ХVI век, то о каких русских дворянах в Киеве могла
идти речь?..
Кстати, именно этим переводом Садовского восторгался Евгений
Маланюк, считавший его «відреставрованістю» украинского Гоголя. На начало
века это действительно был неплохой перевод (который, нечего греха таить,
местами смахивал больше на пересказ, поэтому в таких местах мы с Евгением
Поповичем старались приблизить его к оригиналу). К сожалению, Садовский
не Гоголь, и на сегодня его перевод не всегда художественно убедителен.
Но лучшего пока нет. И наше издание — это скорее приглашение сегодняшним
литераторам к новому, современному переводу Гоголя, ведь кроме конгениального
перевода Рыльского «Ночі проти Різдва» (помещенного в нашем издании) мне,
по большому счету, тяжело назвать еще хотя бы один действительно достойный
перевод. Что и говорить, переводить раннего Гоголя на украинский язык —
это одна из самых сложных задач в практике мирового перевода и один из
самых грустных парадоксов нашей литературы. ***
Есть и еще один парадокс, хотя я бы не осмелилась сказать
грустный, который поймал поэта Ивана Малковича. В истории искусства бывают
случаи, когда творение поглощает своего творца, превращаясь в «текст всей
жизни». Таким текстом для Ивана Малковича стала украинская азбука, работа
над которой фактически не прекращалась с 1992 года. «Это уже окончательный
вариант?» — спрашиваю, заранее зная ответ. «Почти, — отвечает серьезный
издатель Иван Малкович. — Вот еще только шесть замен сделаем, и уже будет
готово». Возможно, поэтому он и является настоящим поэтом, потому что знает
цену буквам — тем, из которых потом возникнут слова.
