Антиканоническая, невидимыми коммуникациями связанная со своевольными вихрями авторской экзистенции, живопись Эммы Андиевской для многих зрителей представляет сплошную эстетическую загадку. Для привыкших растолковывать каждый сюжет или символ смысловое пространство ее картин может показаться совсем неподвластным. Ища «зерно правды» в чудаковатом, гротескном мире воображения не на кого не похожего мастера и поэта, кто угодно может заблудиться на необычных просторах и просить у других путников помощи вернуться к истокам этого метафорического пути.
Такой «беспощадной», но и откровенной и является Эмма Андиевская — одна из ярчайших творческих индивидуальностей современности. Мастер за книги «Міста-валети», «Бездзиґарний час», «Шухлядні пейзажі», «Маратонський біг» и «Щодення: перископи» — номинант на получение Шевченковской премии.
Андиевская неделима в своих страстях, категорична в суждениях, смелый первопроходец по тропам вербальных и визуальных форм, которые конфигурируют ее неповторимый нрав, она продолжает восхищать и удивлять, создавая живописные циклы с невиданной скоростью. Сама стратегия живописи для Эммы принципиально отличается от методологии подавляющего большинства профессиональных мастеров, которые планируют, набрасывают эскизы, долго уточняют композицию, кое-где «мучаются» с отбором формальных средств для воплощения опять же заранее осмысленной идеи. Для Андиевской этот путь противоречил бы ее внутренней природе. Рисует она с тех пор, как пишет стихи и рассказы, упрорно преодолевая стереотипы, наименьшие колебания в отношении каких-то «академических правил» в творчестве. Рисует она тогда, когда реактор ее экзистенции выплескивает наружу большую силу энергии, которую нужно конструировать в структурированную поэтическую или живописную форму. Следовательно, уже много десятилетий авторское мировоззрение Эммы Андиевской раскрывается в двух сопутствующих измерениях, представляя ее целостный поэтико-философический образ.
Несколькотысячный (в единицах картин и рисунков) массив живопистного творчества Эммы Андиевской довольно сложно систематизировать по жанровым или по формально-выразительным признаками. Ее искусство целесообразно рассматривать в динамике авторской страсти в целом, когда рождались те или иные ассоциации, выстраивались смыслы, искались новые способы организации мысли. Со времени первой индивидуальной выставки в Мюнхене (1956) и следующей в Нью-Йорке (1989) книги поэзий и прозы опережали занятие живописью, зато именно за этот период рождались большое количество персонажей-аллегорий, которые «комплектовали» среду субъективироной реальности автора-мистификатора на всей территории ее творческих опытов. С конца 1980-х годов пропорция рисования настолько выросла, что параллельно с поэтическими книгами начали выходить альбомы с «визуальной поэзией» Эммы Андиевской — именно так можно было квалифицировать жанрово-тематическую специфику этих изданий.
О чем эти книги, чем они важны для автора, и как квалифицировать живописные полотна Эммы Андиевской? Для ответа на эти вопросы опять же нужно абстрагироваться от привычных подходов к живописным практикам других художников. Мотивационным фактором для мастера является не постановка какой-то профессиональной задачи, а высказывание ею имманентного, свойственного для авторской экзистенции, для определенного эмоционального состояния или иррационального «вслушивания» в метафизику времени или места. Безусловно, миропорядок в художественном пространстве Андиевской является производным от ее мифологического мышления, он подпитан особым поэтическим мировоззрением, а также остротой визуализации невидимого.
Если задаться целью систематизировать темы и жанры живописных произведений Эммы Андиевской, оказываешься перед следующей проблемой: где, когда и как появилась впервые базовая форма, из которой начали вырастать и персонажи, и предметы, и какие-то вычурные существа, которыми автор моделирует определенные мифологические сюжеты? Вымышленные образы, естественно, не являются ни конкретно-эмоциональными, ни декоративными, ни провокативными. Да и символизм их совсем отличается от классического понимания этого историко-художественного понятия. «Население» вымышленного мира Андиевской является прежде всего добрым (зеркальное отражение ценностного императива автора). Мастер с оттенком юмора «описывает» привычный триб своей жизни, описывает рядовые, будничные сцены, гиперболизирует второстепенные (по иерархии значений) детали. В мюнхенском издании 2001 года In Bild, подготовленном совместно с немецким фотохудожником Lisa Pfahler-Scharf, Эмма демонстрирует натурные (автопортретные) парафразы с собственными картинами, чем подтверждает органичность созданного поэтического мира с ее личностным стилем жизни, характерологией, самоиронией, бурлеском. Лишне называть все элементы этого пластического синтаксиса, умело срежиссированого и светом, и цветом. Округлые формы развивались в бесформенные массивы фигур и голов, из которых выглядывали «неправильно» расположенные глаза, добрые и тоскливые. Герметические динамические структуры, усиленные экспрессивным цветом, стали своего рода «банкетом» живописного темперамента Андиевской как самодостаточного, откровенного в суждениях и творческих манифестациях поэта и художника.
В то же время, в другой группе картин Эмма Андиевская изменяет структуру метафорической среды, передавая более усложненные философичные смыслы. Это, в частности, заметно на рисунках цикла «Распятие» (2014—2015), с довольно неожиданной трактовкой новозаветного сюжета, а также «Из 1001-й ночи» (2008—2010). И все же независимо от тематического фактора в живописи, графике, а также в ковроткачестве, к которому тоже обращается мастер, везде присутствует и признак магической, который является союзом разных состояний ее экзистенции, разных уровней реагирования на жизнь, разных интонаций радостей и печали, которыми сопровождается жизненный путь великой украинки. По концептуальным признаками искусство Эммы Андиевской имеет отдаленные формальные параллели с абстрактным экспрессионизмом, лирической абстракцией, информализмом (Art Informel), но ни в одной из этих тенденций искусства второй половины XX века не может найтись такой концентрации поэтической составляющей, которая является квинтэссенцией феномена Андиевской, — неповторимой, непревзойденной, настоящей во всей суммарности платформы ее мироощущения.
