Украинская артистка Мария Малыш-Федорец была соперницей легендарной Марии Заньковецкой. Критики ее называли женщиной-вамп и Марией Второй...
История, особенно творческая, состоит из памяти о делах художника — добрых или злых. Иногда время кладет на весы какие-то новые доказательства — «за» или «против». Наверное, наиболее объективную и, что важно, корректную характеристику Марии Евгеньевны как актрисы в дореволюционном пространстве театральной истории дал Василий Василько, который хорошо знал ее по сцене, в своей книге «Николай Садовский и его театр»: «Ученица Садовского, работала в театре со дня его основания (1906) до 1920 года и после ухода Л. П. Линицкой стала премьершей труппы. Имела прекрасные внутренние и внешние сценические данные. Это была красивая женщина среднего роста, пластично выразительная, с интересным подвижным лицом, черными глазами, приятным грудным, от природы поставленным сильным голосом. Ей, актрисе глубокого сильного темперамента, покорялись роли пылких натур и кокеток. В лирических ролях она была сладковатой, а иногда впадала в мелодекламацию. Хорошо играла в комедии. Исполняла оперные партии: Золовки («Утопленная»), Юноны («Энеида»), Н. Лысенко, Одарки («Запорожец за Дунаем» С. Гулака-Артемовского). Ее лучшие роли: горничная Анна («Не так склалось, як жаждалось» М. Старицкого), Юленька («Тепленькое место» А. Островского), Мария Антоновна («Ревизор» Н. Гоголя), Наташа («Суета»), Варка («Бесталанная»), Ванина («Житейское море») И. Карпенко- Карого, донна Анна («Камінний господар» Леси Украинки), Марина («Заколдованный круг» Л. Риделя). Как все «нутряки», Малыш-Федорец играла неровно, мало работала над образами. Сначала, пока роль ей еще не надоела, играла хорошо, потом теряла интуитивно найденный рисунок, иногда теряла и чувство меры»...
АНФАС И В ПРОФИЛЬ
... Оценивая ее сценические работы, ломали копья дореволюционные газетные театральные обозреватели. Одни не могли оторвать глаз от ее обольстительного лица женщины-вамп, дрожали при звуках исполняемых ею вокальных партий, другие не прощали ей легкомысленности в отношении к искусству и отсутствия той степени интеллигентности, духовности, за которую, особенно в новом репертуаре, боролся украинский театр начала ХХ века.
По-разному была оценена, например, одна из наиболее сложных для тогдашнего театра постановка драмы Леси Украинки «Камінний господар» и, в частности, исполнение роли донны Анны Марией Малыш-Федорец.
«Прекрасный спектакль, он поражал и глубокой интеллигентностью постановки и игрой артистов, — писала Л. Старицкая- Черняховская в «Раді». Иного мнения был корреспондент журнала «Музы» К. Невский: «Пропала роль донны Анны в исполнении Малыш-Федорец. Выступая в такой классической роли, нужно отрешиться от малорусского быта. Этот смех, эта развязность, эта простота в манере себя держать совершенно не подходят донне Анне. Это — не дивчина из «Вечорниц»...». Будучи женой Северина Паньковского, интеллигентного, образованного артиста, Малыш-Федорец вписала себя в историю закулисной жизни как «причина», по которой были окончательно разорваны и без того шаткие в то время основания супружеских отношений между М. Заньковецкой и Н. Садовским. Эта позиция не сделала ее Марией Второй, а только подчеркнула недосягаемую моральную и творческую дистанцию между ними. Серьезно (т.е. жертвенно) любить Николая Карповича, старшего ее на 30 лет, эта женщина не могла, поскольку тогда нужно было принять все сложные проблемы, которыми была преисполнена жизнь великого мастера. Подобное поведение, или, как сказали бы сейчас, «жизненная позиция» спровоцировала историческое отторжение симпатий к артистке — коллег, общественности, зрителей. Она посягнула на счастье национальной святыни и была за это приговорена к «пожизненному недоверию».
Хотя не только эта история, но и сам характер Малыш-Федорец в целом в дальнейшем, в конечном счете, стал причиной ее творческого застоя и постепенного забвения. После революции она отстранилась от серьезных театральных коллективов. Не были настолько заслуживающими внимания ее спорадические выступления на случайных сценах, чтобы заинтересовать историков театра. До конца ее «золотым запасом» остался вокальный талант — у нее было законченное профессиональное образование и в этом жанре она была более дисциплинированной.
В частной жизни Марию Евгеньевну удовлетворило боготворящее отношение к ней предельно скромного — и внешне. и внутренне — вокалиста Ивана Миколаенко. За него она вышла замуж в 1920 году, когда Н. Садовский уже был в эмиграции. Кажется, во всем она вошла в свой естественный «калибр»... А эта «несимпатия» продолжала давать о себе знать и далее. Автор книги «В старом Киеве» Григорий Григорьев писал: «Уже в 1946 году я услышал, что Малыш-Федорец и Миколаенко остались в 1941 году в Киеве, встречали фашистов с хлебом-солью, активно участвовали в спектаклях для гитлеровских солдат. Вместе с гитлеровцами они с мужем сбежали в Германию. Захотелось, видно, дожить на чужбине свою собачью старость».
Мне посчастливилось долгое время общаться лично, а потом переписываться с Елизаветой Алексеевной Хуторной. Она вместе с М. Малыш-Федорец входила в ту группу молодежи, о которой заботилась в 1906 году Мария Константиновна Заньковецкая, живя в Нежине, и которую пригласил в состав своего новообразованного театра в тот же год Николай Карпович Садовский. О творчестве Е. Хуторной мною была написана книга, где широко использована ее переписка с М. Заньковецкой, которая уважала эту образованную и интеллигентную молодую актрису. У Лизы Хуторной были не такие яркие сценические данные, как у М. Малыш-Федорец, однако она всю жизнь наращивала творческие возможности неустанным трудом и всем можно было бы позавидовать ее высокой нравственности, уважению к коллективным основам театра. Именно в таком плане контрастного сопоставления вошли в мои рукописи определенные факты биографии Марии Евгеньевны.
Это был 1984 год. Перед сдачей материала в набор редактор спросил: «Надеюсь, что нежелательных фамилий здесь нет?» Я ответил: «Наверное, нет. Хотя, Малыш-Федорец во время войны эмигрировала из оккупированного фашистами Киева сначала в Германию, потом в Австралию, но ведь ее имя упоминается в десятках послевоенных книг по истории украинского дореволюционного театра». Редактор приказал: «Выбросить!».
Сейчас известно, что артисты, которые по различным причинам не эвакуировались из украинских городов и вынуждены были работать на оккупированной фашистами территории, создавали национально достойный театр, он был утешением для миллионов украинцев. Что касается Марии Евгеньевны, то она как раз в то время вообще была вне театра. Относительно «встречали хлебом-солью», «доживать на чужбине свою собачью старость», то мы были мастерами подобных эмоций...
Уже позже Мария Малыш-Федорец почти как в детективе была замаскирована под псевдонимом Анастасия Мартынюк. Она стала одной из персон моего поискового исследования истории украинских лагерных театров на территории Германии (1945—1950), а также театральной жизни украинской диаспоры в Австралии (с 1950 года).
АКТРИСА РАССКАЗЫВАЕТ
Переписка с Антоном Рыбицким, который живет в Мельбурне (после войны получил театральное образование в студии при украинском лагерном театре в Ганновере на территории Германии и был актером в нескольких диаспорских театральных коллективах в Австралии), стала для меня драгоценным источником культурной информации издалека и, в частности, сведений о жизни в Австралии М. Малыш- Федорец и И. Миколаенко.
Из Германии они эмигрировали за океан под фамилией Мартынюки. Мария Евгеньевна изменила и имя, став Анастасией Мартынюк. К подобному тогда прибегали многие, боясь преследований со стороны «семьи» и депортации. Прежде всего, хочу познакомить читателей с фрагментом публикации писателя Дмитрия Нытченко «Из воспоминаний артистки М. Малыш-Федорец. Люди большого сердца», вышедшей в Мельбурне в 1981 году. Этот материал прислал мне Антон Рыбицкий.
«Мария Евгеньевна была полная женщина с сильным характером и на наших, даже известных нынешних артистов смотрела немного свысока»... Она умела интересно и восторженно рассказывать. Обладала хорошей памятью.
Вот один из многочисленных сюжетов.
— В 1936 году Московский военный округ пригласил труппу театра оперы при Киевском доме Красной армии поехать со спектаклями на север, — вспоминала актриса. — Во время этого путешествия получали тройную оплату. В репертуаре были «Запорожец за Дунаем», «Наталка Полтавка», «Сорочинская ярмарка», «Майская ночь», «Катерина», «Сватанье на Гончаривке» и др.
Когда начали играть увертюру к «Наталке Полтавке», по залу прошел стон. Ведь в зале большинство зрителей были сосланные из Украины, высланные на поселение. Когда была сцена разговора Терпилихи (эту роль играла я) с Наталкой, и я сказала: «Убожество и старость моя заставляют меня поскорее отдать тебя замуж...», я увидела, как много даже мужчин залились слезами. В зале слышны были рыдания. На сцене артисты не могли играть, речь прерывалась, а в зале слышно было всхлипывание. А когда Петр запел: «Ой, умру ж я, мила, а ти будеш жива, чи згадаєш, мила, де моя могила?», — стон еще больше всколыхнул зал: вместе со стоном и плачем раздались аплодисменты. Ведь здесь, на ссылке, ежедневно умирали сотни наших людей от голода и непосильной принудительной работы и издевательств. Я не знаю, как я сама не расплакалась и не испортила свою роль. После третьего акта, когда весь ансамбль пел: «Начинаймо веселиться...», все встали с мест и кричали: «Слава! Слава украинским артистам!».
Потом возили нас по различным «точкам» по архангельским лесам, где разбросаны поселки высланных. Но тех, кто был за проволокой, на наши спектакли не пускали. Видели многих наших людей в украинских свитках, кобеняках. Возили нас на лошадях в повозках, а охраняли красноармейцы, потому что там на людей часто нападают волки. Это было на рубеже 1936— 1937 годов, стояли большие морозы, и нам выдали кожухи. На спектакли приходили люди целыми семьями, преимущественно наши переселенцы. часто приходили женщины с детьми... А в коридорах, возле зала, где мы выступали, лежали сотни лыж, потому что люди на лыжах приезжали из далеких окраин. Все укрыли глубокие снега. Но вот едем в пункт №3. Там построены подземные заводы. А мороз — 50 градусов. Женщины сделали себе из чулков маски, в которых были дырочки для глаз. У театра тысячи людей, а билеты уже все проданы. После концерта выходим из театра. На дворе лунная ночь. На улице видим одноэтажные домики, магазины. Директор театра распределяет нас, где кому ночевать, а было уже 12 часов ночи.
Наконец, заходим в назначенную квартиру неизвестного человека. В доме тепло. Хозяина не было дома, встретила хозяйка. А мы такие уставшие, что попадали на кровати в кожухах, да и уснули. Утром просыпаемся, светит полярное солнце. Слышен треск дров в печи. Открываю глаза и вижу на стене портрет главы НКВД Дзержинского. Ниже фото, на котором группа военных в форме НКВД. Вижу, что это дом военного человека. Завтракаем и идем смотреть город.
Вечером ставим «Запорожца за Дунаем». Люди смотрят и плачут. Одна женщина говорит: «Господи, и хатка на сцене такая, как у нас», а из глаз слезы.
Сняв грим, возвращаемся в свой дом. Двери открывает хозяин. Это низкая коренастая фигура в военной форме. Сразу он говорит: «Милости прошу, заходите. Русское вам спасибо за ваш спектакль. Вы всю нашу душу растревожили своими песнями. Так могут петь только украинцы»... Приглашает к столу. Переодевшись, садимся. Здесь нас встретила прекрасная женщина. На ней все не такое, как у нас. Платье из импортного материала. Приносит графинчик с водкой. Мы сразу увидели, что хозяин большой «мухобой» — выпивоха. Он выпил несколько рюмок одну за другой, и вскоре у него начинает заплетаться язык. А я в это время говорю о своих впечатлениях, что у них в городе все хорошее: и «церабкопы» (магазины), и столовые итеэровские, т.е. для специалистов, инженеров... А он как-то посмотрел в одну точку, как это делают пьяные, а потом говорит мне, обращаясь на «ты»: «Хватит агитировать! Я без тебя агитированный... Если бы вам не полфунта хлеба и не наган, то вы бы нас съели». А через некоторое время снова: «Но все-таки ты удивительно поешь, замечательно играете вы, хохлы». А после паузы переходит на предыдущий тон: «Ты знаешь, за полфунта хлеба ваши хохлы вырыли метро в Москве. Я сам с ними копал. Почва под Москвой паршивая, мокрая, сырая. Например, копаем радиус номер три. Копает каких-то 800 человек, и вдруг в один момент — шарах! — все валится. Засыпало тоннами земли. Откапываем. Где-то полторы недели тянут трупы, а в это время в журнале «Огонек», — тут он снова грязно бранится, — появляется фото Кагановича с лопатой, — как он помогает копать метро... Дурка ты в квадрате! А ты еще агитируешь! Вот какие суки! Меня тогда привезли туда на прорыв. Но меня везли не так, как ты приехала... Пей! — сказал он подчеркнуто, показав пальцем на рюмку с водкой, стоявшую передо мной».
... Как мы уже отметили, во время германо-фашистской оккупации, живя в Киеве, М. Малыш-Федорец не работала в театре. Фамилия И. Миколаенко встречается с апреля 1943 года в труппе Украинского драматического театра. До этого, с 1945 до 1947 года в немецком городе Богторне (английская зона оккупации), а с 1947 до 1950 года в городе Райне в лагерном театре «Ренессанс», организованном выдающимися художниками Григорием Маньком и Михаилом Тагаивым с помощью молодого энтузиаста В. Довганюка, длился последний активный период творчества Марии Евгеньевны. По художественному уровню среди лагерных театров «Ренессанс» считался самого высокого сорта сразу после управляемого Владимиром Блавацким известного Ансамбля украинских актеров, который работал сначала в Аугсбурге, а потом в Регенсбурге.
Украинская пресса на территории Германии сообщала, что за три с половиной года неустанной работы для общества украинских «скитальцев» «Ренессанс» дал 230 спектаклей (не считая концертов и выступлений во время различных импрез), побывав в 33-х лагерях — «даже и зимой в тех тяжелых, если не сказать ужасных, условиях передвижения по немецким железным дорогам. И свидетельствуют они о жертвенном труде артистов, об их общих идейных попытках ставить на страже распыленных украинских «скитальцев» на чужбине родное украинское слово, усиленное творческим исполнением.
М. Малыш-Федорец играла свои испытанные роли — Одарку в «Запорожце за Дунаем», Терпилиху в «Наталке Полтавке», Золовку в «Майских ночах» и др. Имела большой успех. Счастьем лагерных театров было то, что у них был свой преданный национальный зритель, а следовательно и финансовая поддержка. Театры имели статус профессиональных коллективов, актеры получали зарплату.
С переездом за океан положение изменилось. Разные адреса эмиграции перепутали и обескровили творческие составы театров. Всем, кто стремился продолжать творческую деятельность, приходилось ею заниматься только после трудового дня на заводах и предприятиях, часто на черной изнурительной работе — только она давала средства для существования, приобретения одежды, жилья и т. д. Надеяться на то, что сцена прокормит, не было ни у кого никаких оснований. Из-за невозможности ритмично репетировать, отсутствия постоянного места для этого, спектакли готовились очень долго, часто — год. А если все было хорошо, то украинских зрителей в данной местности хватало только на две-три встречи с актерами...
А если к этому добавить еще и преклонный возраст Марии Евгеньевны и тот скепсис, овладевавший ею, когда она поняла невозможность жить с профессии, то вырисовывается трагическая картина, которая напоминает пережитое Николаем Садовским в его послереволюционной эмиграции. Работал только И. Миколаенко-Мартынюк. У супругов не было экономической возможности приобрести даже самое дешевое собственное жилье. Жили приемышами у добрых соотечественников.
Города их пребывания: сначала Бонегилла — здесь в переходном лагере проходили их выступления в концертах; далее — Сидней. Из-за невозможности найти там работу и дружескую поддержку — переезд в Джилонгу (вблизи Мельбурна) по приглашению семьи художника Василия Цибульского, квартирование у них в течении года. Миколаенко работает на фабрике Форда. Вместе с Малыш-Федорец они много помогают дочери В. Цибульского Натальи в овладении мастерством вокалиста и драматической артистки. Это дает ей возможность позже организовать и успешно руководить драматической группой в Джилонге (1954—1959), давать собственные вокальные выступления. Потом — переезд в Мельбурн, где М. Малыш-Федорец играет Терпилиху в «Наталке Полтавке» на сцене Театра имени Леся Курбаса (1953, режиссер С. Крижанивский) и организовывает как режиссер Музыкально- драматическую театр-студию при Объединении демократической украинской молодежи. Здесь она как режиссер ставила «Наталку Полтавку», «Майскую ночь» и «Сватанье на Гончаривке».
МИССИЯ АНТОНА РЫБИЦКОГО
Перечитываю письмо господина Антона Рыбицкого из Мельбурна от 15 апреля 2002 года: «... 1950 год. Мы с женой уже в Австралии. Нам заявили: «Здесь много образованных людей, нам нужны те, кто умеет работать лопатой, киркой, ломом, топором... Мы, голые и босые, и этому были рады. Как хороший казак, я орудовал топором налево и направо два года — этот срок предусматривался контрактом. Жена Зоя работала на швейной фабрике. Наняли барак, который уже разваливался. Нам он стоил по 10 шиллингов в неделю. Из старого плота я «слепил» кровать, стол и две табуретки...
Через два года мы переселились в пригород Мельбурна. Зоя продолжала работать на фабрике, а я нашел работу на заводе, где делают скаты к автомашинам. Здесь я проработал физически почти до пенсии. Только последние пять лет занимал должность инспектора. Слава Богу, сейчас живем хорошо!
В Мельбурне в то время зародилась украинская община, и я стал ее членом. В 1955 году в город приехали Мартынюки. Когда я ехал в поезде, услышал украинскую речь — разговаривали между собой двое людей старшего возраста. Особое внимание я обратил на женщину с непростыми манерами. Поколебавшись, все-таки завел с ними разговор. Узнаю, что они живут недалеко от моего дома. Знакомимся.
— Моя фамилия Рыбицкий.
— А наша — Мартынюки. Мы артисты из Киева.
— Я тоже увлекаюсь театром.
— А куда вы едете?
— В украинский дом. Там меня ждут мои знакомые.
Поезд остановился, и мы вместе пошли к дому. Как стало понятно, там Мартынюков уже ждали Евгения Павловская — оперная певица (колоратурное сопрано) из Киева, Михаил Клионовский — будущий музыкальный руководитель Театра имени Н. Лысенко и еще несколько человек. Павловская и Клионовский поцеловались с Мартынюками. Поскольку я был знаком с Евгенией Павловской, то, подойдя к ней, спросил, кто такие Мартынюки. И в ответ услышал, что это выдающиеся артисты-корифеи...
Тогда я пошел к Малыш-Федорец и начал извиняться. «За что?» — удивляется она. «Да за то, что я осмелился вас беспокоить в поезде своими вопросами», — отвечаю. «Не беспокойтесь, все хорошо!» — успокаивает меня артистка и тут же начинает расспрашивать, где учился, где выступал, в каких ролях?.. «А знаете ли наизусть какую- нибудь декламацию?» Я декламирую стихотворение «И снова весна» М. Ситника — нашего поэта в эмиграции. «Очень хорошо!» — говорит Малыш-Федорец. — У вас роль Алексея из «Сватанья на Гончаривке». Проба состоится на следующей неделе в 7 часов вечера. Чтобы вы были обязательно!».
В то время артистка организовала Драматический театр-студию при Объединении демократической украинской молодежи в Мельбурне, была здесь режиссером и актрисой. Я обрадовался приглашению, потому что слышал о высоком уровне творческой школы Николая Карповича Садовского, которую в свое времени усвоила Мария Евгеньевна.
И вот я на пробе. Роли были распределены так: М. Малыш-Федорец играла Одарку, Стецька — И. Мартынюк, Ульяну — Е. Павловская, я — Алексея. Прекрасная творческая атмосфера. После каждой такой встречи я рос профессионально. В Марии Евгеньевне чувствую большого мастера сцены. Ее мимика, жесты, сценическое слово, пластика — все было художественно совершенным. Счастьем было и сценическое общение с Евгенией Павловской.
Спектакль «Сватанье на Гончаривке» прошел несколько раз с большим успехом. Второй спектакль «Дай сердцу волю, заведет в неволю» М. Кропивницкого, где я репетировал роль Никиты, не состоялся из- за отъезда Мартынюков в Сидней.
Через большой промежуток времени супруги возвращаются в Мельбурн, и вскоре умирают — сначала жена, а через некоторое время — муж...».
Так письмо за письмом, и мне приходит в голову, что стоило бы поискать архив М. Малыш-Федорец, который, возможно, где-то остался после ее смерти. Кому же этим заняться, как не моему дорогому старшему другу господину Антону... Летело время. Я удивлялся терпеливости и энергии этого человека. Наконец, найден человек, у родителей которого жили в последнее свое время и умерли Мартынюки. Многочисленные обещания поискать «что-то», между которыми проходят месяцы... Ожидание и надежда. Наконец Антон Рыбицкий оказывается в квартире доктора-психиатра Александры Роччи. Это она должна нас осчастливить. Приобретение небольшое по объему — несколько бумаг, несколько фотографий, но обстоятельства, расстояние, временные интервалы (прошло 44 года как умерла актриса!) делают эту находку бесценной, а роль в этом господина Рыбицкого — уникальна и благородна.
В найденном архиве почерком Ивана Миколаенко написаны биографии — его и жены. Очень интересные его жизненные перипетии. Ну, например, такое: «Родился я 20 апреля 1887 года в Киеве, и неизвестными родителями был подброшен в приют на Дорогожицкой улице. Приют отдал меня мамке-кормилице в село Черняхив на 12 лет по 3 рубля ежемесячно. Там я закончил сельскую школу. В 12 лет меня отвезли в Киев и сдали в приют, где я в 17 лет закончил среднюю школу. В 18 лет, получив паспорт, пошел в Украинский театр, который находился в Троицком Народном доме, на пробу к М.К. Садовскому. И меня приняли, чтобы я помогал в хоре петь соло...».
Я бы сказал, что это биография не только Ивана Миколаенко, а частично и Марии Евгеньены. Где-то глубоко в подсознании красавицы и царицы сцены, «женщины-вамп», избранницы красавца и гения сцены Николая Садовского жила девочка впечатлительная, скромная и боязливая. В своей семье она была седьмым ребенком. Мария была самой младшей, и мать во время родов умерла... За крутым характером актрисы эту девочку так никто и не увидел, не узнал. Это было дано только Ивану-сироте, который стал ее нянькой, оберегом и утехой на всю жизнь...
Марию Евгеньевну, которая умерла 8 апреля 1960 года после операции на почках (ей было 75 лет), он пережил на год — больной и парализованный. В ее биографии, им написанной, в самом конце читаем: «Мария Мартынюк некоторое время занималась в Австралии режиссерской работой, поставив «Наталку Полтавку»: в Мельбурне — три раза, в Джилонге — два раза; «Сватанье на Гончаровке»: в Мельбурне — дважды, в Джилонге — один раз. Всего состоялось 14 спектаклей...».
Мы об этой «арифметике» не узнали бы. Поэтому и разыскиваются архивы. Они показывают меру состоятельности художника. В голод — четырнадцать крошек на протянутой ладони. В безнадежности — четырнадцать огоньков, зажженных для людей...
