— В истории искусства, помнится, были мастерская П.Филонова,
где все «филоновцы», мастерская М.Матюшина — все занимаются цветом, мастерская
К.Малевича — все супрематисты. Возможна ли сейчас такая художественная
целостность?
– Возможна. Но какой в ней смысл? Мастерская моего педагога
В.Шаталина традиционно отличалась демократичностью, свободой живописи.
Он не стремился, чтобы в ней штамповались «шаталинята». Я сохранил преемственность
— традицию разнообразия. Может быть, кто-то из руководителей других мастерских
подсознательно борется за узнаваемость почерка, я — наоборот.
— Преподавательство не мешает вашему личному творчеству?
— Я не задумывался над этим, поскольку преподавал еще будучи
дипломником. Даже не представляю, как это — не преподавать.
Уверен, педагог всегда должен быть «играющим тренером».
Студенты должны видеть его работы и верить в него. В моей мастерской много
талантливых ребят, они стимулируют меня, «наступают на пятки». Главное
сохранить индивидуальность каждого.
— Не мешает ли студентам в работе рынок, соседство Андреевского
спуска?
— Мешает. Но стипендии в 12 гривен не хватает, приходится
зарабатывать. Холст, краски — дороги. Студенты пишут по четыре раза на
одном холсте, записывают старую работу — какая уж тут технология, да и
работ прежних не остается. Материалы в академии выдают, но очень лимитировано.
— Для того поколения, которое выросло на реализме, был
серьезный момент перелома. Вы переживали кризис?
— Я не чувствовал кризиса. Появилась на поверхности та
культура, которую раньше не показывали. Но мы-то о ней всегда знали. Потом
это искусство хлынуло на выставки, формируя конъюнктуру нового толка. Теперь,
слава Богу, все утряслось и стало на свои места: сильные и слабые работы
есть и в реализме, и в абстракции.
— А как вы оцениваете современную художественную ситуацию?
— У нас сейчас очевидно тяготение к фигуративизму. Десять
лет авангарда — этим нужно было переболеть. А на Западе процветает концептуальное
искусство. Художник должен стоять перед работой и рассказывать: что он
хотел и что получилось. Я же считаю, что каждый зритель должен чувствовать
сам. У них же главное подвести теорию. В образовании нет ремесла, организации
холста. Западная школа сугубо концептуальна. У нас подход иной — профессионализм.
Нужно уметь рисовать, работать с натурой, изучать композиционные закономерности,
пластические, иметь представление о законах живописи. А выучившись, можешь
работать как угодно, в любом стиле.
Я был в колледже искусств в Штатах. Большой зал, народу
много, натура стоит очень высоко. Кто рисует, кто лепит, кто маслом пишет.
«Что это за факультет?» — спрашиваю. Вопрос не был понят — утрачена градация
и видов искусства, и жанров!
— А за что же они получают дипломы?
— За концептуальные работы. Обучение 4 года. Заплатил и
может учиться, поступление — чистая формальность. Начинают почти с нуля.
Колледж, высшее учебное заведение при университете, готовит и сценографов,
и живописцев, и актеров. Художники вместе с театралами раскрашивают актеров
— это и есть защита дипломов. Зашел я в мастерскую к декану факультета
изобразительного искусства и аж испугался: стоит там гробов штук 15, один
с ручкой, один без ручки, третий с дырочкой и там глаз натуралистичный.
Когда я показал там слайды работ Евгения Прокопова, Анатолия Куща, Алексея
Кантемирова, у них был один вопрос: какого века эти работы? Они думали,
что это музейные вещи. Потом сами же студенты попросили меня прочитать
им лекцию. Сейчас этот колледж взял программу в нашей академии, но, видимо,
им придется приглашать и наших преподавателей — у них уже нет таких специалистов.
