Жванецкий — король диалога. Даже в книге «Мой портфель (которую он презентовал в рамках телепроекта «Комедийный клуб») его монологи — это диалоги с самим собой. А уж если реальный собеседник, а если их много, а если это довольно языкатые журналисты, где на пять стандартных вопросов приходится два неожиданных... Хотя Михаила Михайловича и банальным можно расшевелить. В этот раз Жванецкий сразу сорвался с места в карьер, он был в предельно боевой форме: размахивал руками, острил «на опережение», а смена выражений его лица конкурировала с аналогичными способностями профессионального мима. Не всякий раз все это можно и ему самому адекватно передать на бумаге, хотя и у писателя, и у составительницы его книг Валентины Сериковой путеводной нитью проходила мысль, что напечатанный текст Жванецкого — самодостаточен. Отчасти — да. Но только отчасти. Поскольку М.М. в своем, так сказать, натуральном виде — это всегда зрелище. Он — гениальный актер театра, где режиссером, драматургом и завлитом (эти его «эпиграфы из себя») работает один человек. И даже если он молчит — это тоже сценка. Бумага такую тишину передает с трудом. О паузах Жванецкого сложены легенды. Поэтому я вам тут дам слова (и как он шутил — и «его буквы»), а паузы Жванецкого вы уж представьте сами.
«СЕЙЧАС УКРАИНЕАПЛОДИРУЕТ И РОССИЯ,И ЕВРОПА»
— Вы больше писатель или артист?
— Я раньше больше фонтанировал. Но я стал находить удовольствие и выжимать что-то из исполнения. Можно сказать: вечером я артист, а утром, днем — писатель.
— Вы часто находите что- то новое для себя в своих старых вещах?
— Всегда. Я попросил напомнить Рому Карцева старую миниатюру, которую они играли с Ильченко. Знаете, — я хохотал, как резаный. Хорошо сделано. А когда глазами читаешь — нужно отвыкнуть от сцены. Думаю, когда люди отвыкнут от моего голоса, они будут читать с большим интересом, чем сейчас.
— Расскажите об оформлении вашей книги. Это ваш настоящий портфель?
— Я долго мучился. Пытался как-то иначе. Но все-таки остался этот образ книги в виде портфеля. Портфель — мой, ему уже 30 лет. И буквы мои. Это мой единственный портфель, он такой истертый, потому что достался еще от отца. Отец ходил с ним на вызовы.
Когда на меня было совершено то мерзкое нападение (несколько лет назад у Михаила Михайловича разбойно захватили джип. — К.Р. ), он не пропал. Происшествие подняло мою популярность раз в десять. Злодюги отчасти сыграли положительную роль. А портфеля тогда в машине не было. Было несколько записных книжек. Шесть из 198 книжек пропало вместе с машиной. Машина найдена. Машину даже вернули. Но не мне.
— Почему вы не презентовали свою книгу в декабре, как было запланировано, хотя и случилась оранжевая революция?
— Струсил! Мне показалось, что залы будут пустые. Кто придет? Кому я нужен? Я покаялся по телевизору, было стыдно за себя. Но я был уверен: кому будет дело до книги в такой переломный момент, когда вся страна вышла на площадь?
— Кто в политике сейчас главные комические персонажи?
— Мы все сейчас комические персонажи. Чего на правительство кивать и ожидать? Я смотрю, как разворачиваются события в Украине. Мы ж не конкретно чего-то желаем. А толпа стоит за окнами с криком: «Хочу перемен!»
Думаю, неожиданные люди пострадают. Из сторонников. Из противников — это понятно. Но вот когда из сторонников начнут страдать — будет смешно. Доброжелательно смешно. Новое МВД ворвется. Может набить задницу первому попавшемуся из сторонников. Будет много интересного. Но ради таких моментов стоит жить.
Все-таки Украина показала! Не хочу говорить страшные слова, но если Украина движется к Европе, — она будет отдаляться от России. Сейчас она выбрала удачный момент. Аплодирует и Россия, и Европа.
«ЮМОР РОЖДАЕТСЯ В ОДИНОЧЕСТВЕ,НО В ЗАЛЕ — КТО-ТО ДОЛЖЕН БЫТЬ»
— Какая основополагающая мысль в ваших произведениях?
— Самая основополагающая: жить должны все. Те мирные граждане, которые населяют земной шар. В чем радость, сила и идея экстремиста? Экстремист — это характер: жить должны не все. И дальше конкретно, аргументированно и убедительно он говорит, кто должен не жить. Это противно.
— В прошлом году в интервью нашей газете вы сказали, что хотелось в политику женщину. Мужчины утомили. Как вы относитесь к нашему новому премьеру?
— Я заметил, когда человек без конца треплется, — он обязательно бывает пророком. Что- то сбывается. Сейчас, конечно, в Украине эта очаровательная бизнес-леди, эти ручки-фонарики. Все совершенно женственное. Все это очень настораживает и пахнет большой кровью. Когда такая женственность — надо быть очень осторожным. Будем ждать. Юлия Владимировна имеет огромный опыт. Как говорится, хотелось бы быть в начале ее пути. Но если не повезет — может быть, и в конце.
— Первый вопрос: каким образом ваше выступление «подклеили» к съезду украинцев в России? Получилось, что вы поддерживаете Януковича? И второй вопрос: насколько сегодня в России востребована профессия сатирика, если что — может, обратно в Одессу?
— Поддерживал ли я Януковича? Честно говоря, я поддерживал идею двойного гражданства. Мне это остро необходимо. Я живу в Одессе. А что касается переезда в Одессу — я построил там дом. Я живу там четыре-пять месяцев в году. Я живу здесь, для меня это важно. Вот сейчас многие в Москве засуетились с квартирами: путь через Украину в Европу. «Миша, узнай, можно ли купить квартиру?» Единственное, чем я горжусь: я часто ошибался и в проведении линии партии, и даже в ее обозначении. Но тут я не ошибся. И говорю им: «А почему вы не следили за мной, когда я строил дом в Одессе? Тогда это стоило пустяки». Сейчас цены взлетели. Народ вспотел и помчался. Не буду говорить, кто. Потому что Москва настолько загадочно-непредсказуема, там все время что-то такое под ковром...
— А вы считаете, что сейчас у русского языка в Украине могут быть проблемы?
— Я пишу по-русски. Митьке моему девять лет. Я сам учил украинский. Он был предметом обычной жизни. Но что касается Митьки, я бы хотел, чтобы он знал хороших русских писателей. Чтобы русский язык был такой же родной, как и для меня в 45-46-м годах. Когда моим учителем русского был Борис Ефимович Друкер. А украинского — Лидия Евменьевна.
— Во времена Советского Союза было интересно творить, потому что все было нельзя, а сейчас, когда все можно, — вам интересно?
— Когда что-то нельзя, именно этого и хочешь. Во времена Советского Союза все мы были единомышленниками, все были антисоветчиками. Антисоветски были настроены все члены Политбюро. Когда ты читал против советской власти, тебе аплодировала все страна. Тихо, конечно, в штанах. Руки под одеялом. А сейчас труднее определить: что интересней, что выгодней?
— Вы хотели бы, чтобы вас перевели на украинский?
— Вы себе это представляете? Ведь у меня странное письмо, фразы. Хотя сначала лучше бы перевести на английский. Если переведут на украинский — это еще не мировая слава. Хотя, с другой стороны, и это необходимо.
— Как вы себе представляете вашего читателя?
— Сейчас прежде всего это тот, кто знает мои вещи наизусть. Меня недавно пригласили выступить. Посадили в кресло, именинник читал мне мои произведения. Потом заплатили, посадили в машину и отправили. Я приехал разбитый, уничтоженный. Я говорил: «Ребята, ну хоть одно произведение могу прочитать?» А они: «Отдыхайте». Я послушал и отвалил.
Кто мои читатели? Те, кто успели захватить то время. Кому сейчас 40 — 50. Помнят, цитируют. Для них это — больше справочник. Они знают наизусть. Но иногда хочется освежить в памяти — как правильно.
— С кем вы смеетесь на эстраде?
— Приятно смеяться с симпатичным человеком. Да и не смеюсь я сейчас. Это получается смешно. Я страдаю сильно. Вызывают смех только мои страдания. Они тогда были смешные, а сейчас больше грустные. Просто вам надо побывать на концерте. А насчет с кем... Это дело одинокое. Юмор рождается в одиночестве, но в зале — кто-то должен быть.
«ПОКА В СФЕРЕ КУЛЬТУРЫ ТО,ЧТО ОТДЕЛЯЕТСЯ ОТ МОСКВЫ, — СТАНОВИТСЯ ПРОВИНЦИАЛЬНЫМ»
— Есть ли разница в восприятии вашего творчества мужчинами и женщинами?
— Это как разница между женским и мужским смехом. Хохот вызывает мужчина. Женщина настолько смешной быть не должна. Женщина не должна вызывать смех, у нее масса других возможностей воздействовать. Она вызывает другие чувства. Она должна, может быть, вызывать смех текстом. Но не поведением, не гримасой, не одеждой. Например, Джульетта Мазина. Она вроде бы женщина- клоун, но в то же время мы не можем отделаться от ее обаяния и симпатии к ней, как к ребенку. У ребенка и у женщины кожа одинаковая. Отношение к женщине и ребенку — такое же. Хохотать там не над чем, ты испытываешь нежность.
— Скажите, сколько у вас выходило книг?
— Во времена советской власти — тоненькая книжка «Руководство для самодеятельности». Когда уже заканчивалась советская власть, вышел сборник «Год за два». Потом четырехтомник. И сейчас эта — «Мой портфель». Больше всего мне нравится эта книга. Тут все отобрано, отредактировано. Сам я не могу отбирать. Либо все забракую, либо все напечатаю.
— Вы не можете озвучить все-таки, кто собирается перебираться из Москвы в Одессу? Не заполучит ли Украина вас к себе окончательно?
— В Москве жизнь становится тяжелее, и эта «озвучка» скорее будет напоминать донос. Теперь что касается меня. Все, что произошло в Украине, — речь идет об экономике. То, о чем говорю я, — речь идет о культуре. Пока в сфере культуры то, что отделяется от Москвы, становится провинциальным. Вы можете поехать в Ригу, Таллинн. Только что были громкие театры, народные артисты, звезды. Где они? Москва высасывала все лучшее из республик — и все это в ней оседало. Я не могу пока пожертвовать ее великой атмосферой: творческой, художнической, литературной. Поколения, которые идут на смену, — тоже этим питаются. Поэтому экономически Украина должна показать пример, а культура — это другое.
— Вы можете объяснить, что произошло в юморе? Почему такой низкий общий уровень?
— Низкая культура упала в рыночную экономику. Или рыночная экономика упала на низкую культуру. И все! Сейчас самое печальное — зрители. «Аншлаг», этот зал. И грустно, что в условиях рынка артист должен это продавать. Он постепенно опускается, он ищет свою публику. Часто великолепный, прекрасный артист, который в вагоне поезда проявляет эрудицию, энциклопедические знания — выходит на сцену и несет муру собачью. Надо оставаться тем, кто ты есть.
Почему мы иногда не верим женщинам-актрисам? Мы верим Степаненко. Степаненко — это ее натура, она своя. Она в образе буфетчицы. Не думаю, что выходя за пределы кулис, она меняется. А многие актрисы, выходя на сцену, меняются: становятся пошлее, проще. Но публика им не верит — не своя. Если бы я стал примитивнее — мне бы никто не поверил. И я держусь! Мне поэтому трудно выступать в сборных концертах. Мне сложно конкурировать там. Они смешнее, но не веселее. Веселье вызывается неизвестно чем. Вот я сейчас сижу — мне весело. Мы тут не шутим, — но мне весело. Мне внутри хорошо. А от этих примитивных шуток страдаешь, как от зубной боли. Как с этим бороться? Все начинается со школы. С преподавателей языка. Я, к сожалению, всерьез говорю. Дети у нас были из разных семей. Только школьные учителя, их было пять-шесть, только они могут воспитать. Они скажут, что читать, что не читать.
«Я ТОЛЬКО ОТ ЖЕНЩИН МОГУ УЗНАТЬ О МУЖЧИНАХ»
— Ваши произведения проникнуты идеей любви. Как часто вы испытываете огорчение от того, что мы, ваши читатели, не меняемся?
— Очень тяжело всегда на душе. Проявления антисемитизма. Только было это телешоу с генералом Макашовым, и вся страна поддерживала его. И это только 10% огорчений. Огромное огорчение бедностью. Я могу жить лучше, потому что популярен. Тебя пропустят без очереди, тебе заплатят, ты сможешь жить. Ты живешь лучше потому, что тебя любят. Но 20 — 30% огорчений потому, что ты не можешь справиться с этой общей бедностью...
Хочется как-то быть чистыми! Чтобы улицы были чистые, ботинки, машины, туалеты. Я не могу понять, почему в Канаде, в Финляндии чисто? Климат похож. Надо снять грязь с ботинок, с машин. Чаще бывать под душем!
— Как вы относитесь к оранжевой революции?
— Когда я увидел палатки, оранжевое море людей — тут же схватил штаны и помчался сюда. Конечно, я мечтал о двойном гражданстве, статусе русского языка. Но это ерунда по сравнению с тем, как хлынули люди. Отсутствие мата, водки, перегара. Доброжелательная толпа. Бунт совершенно не бессмысленный и не беспощадный. Не то, чему нас учил Александр Сергеевич Пушкин. Слава Богу, он оказался плохим пророком. Абсолютно другие люди! Ну какой нормальный человек не присоединится к этому? Конечно, я присоединился.
— Что, по-вашему, является сутью любви?
— Разница. В том числе разница между полами. Я имею в виду ту любовь — двустороннюю. И эта любовь для меня не заканчивается. Какая-то трагедия, какой-то ужас! Что я об этом только ни писал, как ни старался, все хотел успокоиться. Я все время тонко чувствовал женщин. Интеллект женщины! Безумно остро, до сумасшествия чувствую интеллект красивой женщины, физически чувствую красоту женщины без интеллекта и всегда огромная тяга, когда есть интеллект у не очень броской женщины. Все равно есть тяга! Потому что там — огромный опыт. Я только от женщин могу узнать о мужчинах. А я им могу рассказать о женщинах. Самый интересный разговор с любимой женщиной — о ее мужчинах. Это минное поле. Но это самое интересное. Если удастся, конечно, ее спровоцировать. Более острого и более захватывающего, чем подобный разговор «на минном поле», — я не испытывал.
