И без его новейших идей, с которыми можно соглашаться, можно не соглашаться, но игнорировать которые способен самый последний глупец.
Что Олесь Гончар — незаурядный писатель, было хорошо известно с послевоенных времен. Что он является выдающимся публицистом, показали выступления времен перестройки и первых лет независимости. А вот Гончара-мыслителя открыли нам три тома его дневников, упорядоченных Валентиной Гончар. Причем по сути (а не декларативно) христианского мыслителя, который размышлял и действовал в смысле не евразийской, а Шевченковой веры евангельско-украинской.
Олесь Гончар осмысливал многие проблемы. На две из них сегодня, как по мне, стоит обратить наибольшее внимание — на проблемы имперского возвышения России-СССР и колониального статуса Украины в составе этой сверхдержавы.
Длительное время прямо обозначать и называть эти проблемы Гончар избегал даже в дневниках, разве что делал это намеками. Даже о «классической» Российской империи прямым текстом писал редко. Оно и понятно: официальная линия была другой — «воссоединение Украины с Россией». А дневники невесть куда могли попасть, тем более, что во второй половине 1960-х, после появления романа «Собор», на московском политбюро с подачи «ревностных малороссов» всерьез обсуждался вопрос об аресте Гончара. Но и без ареста дневники могли исчезнуть или быть сфотографированы с определенными последствиями не только для самого писателя... Тем более нельзя было писать о колониальном статусе Украины в Российской империи. Хотя до войны, в студенческие свои годы, Гончар не мог не читать книг, где об этом статусе прямо писалось, даже в первом издании «Большой советской энциклопедии». Однако такой статус не отмечали тогда даже некоторые видные эмигранты и их потомки из числа профессоров ведущих западных вузов! Но намеками об этом писалось... Вот в самом начале 1985 года Гончар записывает: «Читаю Пикуля «Фаворит». Богатейшее знание истории. И одновременно — брутальный шовинизм, махровый, неприкрытый. Оправдание вероломства Екатерины по отношению к Сечи и даже непонятное в устах писателя злорадство. А ведь уничтожались остатки свободы, остатки республики». Что ж, главное сказано...
Переломным становится, пожалуй, 1989 год — вещи начинают не только описываться, но и прямо называться своими именами. Так же в начале года Гончар пишет: «Гоголь, конечно, знал об украинской истории гораздо больше, чем о ней писал. Как потомок казацкой старшины, не мог он не знать, какую резню учинил в Батурине Меньшиков, какие зверства творил по всей Гетманщине верховный самодур Петр, ликвидируя казацкие вольности, внедряя на Украине колониальные порядки... Тот, кого Пушкин так превозносил, в глазах Гоголя должен был быть палачом, потому что Гоголь был из той среды, которая хорошо знала свою недавнюю историю, знала, с какой жестокостью была потоплена в крови независимость Украины». Впрочем, здесь открытым остается вопрос о выборе Гоголя — хоть и с определенными оговорками, однако служение империи-колонизатору, империи-палачу. К этим сюжетам, посвященным усердным малороссам, даже с незаурядными талантами, Гончар обратится чуть позже...
В этом же году Гончар начинает прямо писать и о советском империализме и колониализме, которые находят воплощение и в переводе ряда ведущих вузов УССР в непосредственное подчинение Москве («В союзное подчинение втихаря забрали университеты Харьковский и Днепропетровский. Чем не колониализм? Нам — университеты, а Украине оставим фермы и свинокомплексы»), и в том, что в союзный комитет конституционного наблюдения не был введен ни один этнический украинец («от Украины двое инонационалов»), и в попытке накинуть УССР крайне реакционный закон о выборах в Советы («самый реакционный, в дремуче-брежневском и коварно-щербицком духе», и в зверском разгоне в Киеве, на тогдашней площади Октябрьской революции, а ныне Майдане, студенческого митинга («Все начиналось мирно, студенты пели «Заповіт», и вдруг откуда-то налетели, набросились эти молодые спецпалачи... Стали бить людей без разбора, с исключительной жестокостью... (...) Вот это перестройка, вот это социализм с человеческим лицом» и множестве других ситуаций». В прошлом году, кстати, был своеобразный «юбилей» этого действа, о котором почти никто и не вспомнил — общество и медиа обсуждали новые выходки «Зе-команды»...
Еще в феврале 1989 года Гончар делает вывод, что лучше было бы «этой империи разделиться — ровно, бескровно — на суверенные республики», что в ней есть «искусственное сочетание того, что не сочетается». И афористически краткий итог: «Распад империи — только в этом спасение».
А вот более развернутый итог: «Принадлежу к тем, кому пришлось долгими годами жить в аду. И мы привыкали к аду! Даже не представляли другой жизни (хотя, думаю, черным африканцам было легче, чем нам). И так продолжалось не только в сталинщину, ежовщину, ждановщину. Даже в годах 70-х мы оставались на положении колонии». Много ли нынешних профессоров, прежде всего, с западным образованием, зацикленным на «вине белых перед черными», с этим согласятся?
И неполиткорректная, но пророческая констатация: «Над нашей нежной Украиной еще до сих пор нависает грозная, строгая, волосатая горилла...»
При этом отнюдь не выпадает записать Гончара к т.н. «русофобам». Вот как в середине декабря 1989 года он откликнулся на смерть своего коллеги-депутата академика Андрея Сахарова: «Внезапно умер Сахаров. Потеря для демократии огромная, некем ее заменить. Один из величайших гуманистов ХХ века. Для нас, национальных республик, эта потеря особенно ощутима, потому что он последовательно выступал за реальный суверенитет каждой нации; чувство справедливости подсказало ему выступать даже в защиту УГКЦ, не говоря уже о том, скольким украинским правозащитникам он помогал выстоять, сохранить мужество за колючей проволокой концлагерей».
При этом Олесь Гончар демонстрирует трезвый взгляд на постколониальную и посттоталитарную Украину: «Национальное прозрение в Украине еще не коснулось многих. Народ еще только приходит в себя после пережитых терроров. Должны сформироваться целые поколения людей с высоким уровнем самосознания».
В последующие годы Олесь Гончар углубит видение колониального прошлого и постколониальной современности Украины, классического и советского российского империализма. А вместе с тем — и нынешнего состояния украинского народа, и его ближайших и отдаленных перспектив, и необходимых для нации действий. Но кто из не только власть имущих, но и из политиков хотя бы прочитал Гончаровы дневники? Я знал одного, но его уже давно нет с нами. Да и партийным лидером он никогда не был — не рвался к этому, хотя и имел хорошее образование и острый ум.
Отмечу таким образом, что слишком много проблем за прошедшие годы так и остались нерешенными потому, что постколониальный статус Украины, а вместе с ним — необходимость выхода «из тени» бывшей метрополии и необходимость противостояния ее попыткам снова наложить на нас свои лапища, так и остались не осмысленными и властью, и большинством интеллектуальных кругов Украины. Даже больше — колониальный статус «классически-имперских» и советских лет едва ли не с пеной у рта отрицался некоторыми «продвинутыми» мыслителями, а другими, не менее продвинутыми, сводился к статусу языка — мол, «черная кожа» украинцев — это их язык, лишаясь его, они становятся «белыми». Да разве все так просто? Ну, а о западных исследователях я просто молчу — кажется, только Эва Томпсон, американка польского происхождения, основательно разбирается в этом. В то же время признавая историческую вину не только России, но и Польши как субъекта колониальной эксплуатации украинцев...
А заодно, хоть мы уже четверть века без Олеся Гончара, он среди нас зримо присутствует — своими текстами, в которых наглядные его размышления, что, в свою очередь, побуждают нас к собственным размышлениям и помогают расставлять точки над «і». Чтобы Украина никогда уже не была «лишена свободы, колонизирована».
