«День» уже писал о писателе в рубрике «Украина Incognita» (в № 195 за 2002 г.) о Зерове — преподавателе Златопильской гимназии (1914—1917 гг.). В этот раз предлагаем читательскому вниманию несколько страниц из жизни поэта-неоклассика, переводчика и профессора-златоуста, касающиеся 1917—1937 годов.
У «СТОРОЗТЕРЗАНОМУ КИЄВІ»
Вернувшись из Златополя в Киев, Мыкола Зеров с 21 сентября 1917 г. начал работать преподавателем латыни в только что открытой Второй украинской государственной гимназии им. Кирилло-Мефодиевского братства. Как окажется, жизнь Зерова будет связана с этим заведением в течение целых трех лет. Над Софийской площадью уже прозвучал «золотой гомон»; начала свой отсчет история Украинской Народной Республики. В январе 1918 г. ученики Зерова защищали Украину под Крутами, и ему пришлось провозглашать речь над их могилой, сравнивая «крутян» с защитниками Термопил.
Он разрывался между гимназией — и Архитектурным институтом, где тоже преподавал в вечерние часы, между Академией наук — и многочисленными «одноразовыми» обязанностями. А в марте 1919 г. из рук Василя Королива (Старого) Зеров принял редактирование журнала «Книгар». Тринадцать номеров этого чрезвычайно интересного журнала, который выходил в экстремальных киевских обстоятельствах вплоть до марта 1920 г., — это тоже часть творческой наработки Зерова. А он же еще умудрялся заниматься и литературным трудом.
Выходило, что жизнь Мыколы Зерова крутилась в небольшом квадрате, эпицентром которого были Золотые ворота. Ведь и до Второй гимназии отсюда рукой подать, и редакция «Книгаря» размещалась неподалеку, в доме №42 на улице Владимирской. Так же неподалеку, в Георгиевском переулке, проживал художник Георгий Нарбут, вокруг которого объединялся круг киевских интеллектуалов. Среди них — Павло Тычина, Лесь Курбас, Вадим Модзалевский, Михайль Семенко, Якив Степовый, Юхим Михайлив, Сергий Ефремов, Пилип Козицкий, Федир Эрнст.
Своим человеком в нарбутовском кружке был и Мыкола Зеров. В 1920 году увидела свет «Антологія римської поезії» в его переводах, — обложку «Антології» выполнил Георгий Нарбут. Катулл, Вергилий, Гораций, Проперций, Овидий, Марциал — вот кого Мыкола Зеров «заставил» заговорить по-украински. Открывался сборник трогательно простодушной поэзией Катулла, в которой шла речь об оплакивании «горобчика милої моєї». Можно лишь представлять, как эти Катулловы печали над воробышком и над заплаканной милой отзывались в сознании тех, кто читал строки славного римлянина в Киеве в 1920 году. Картина почти сюрреалистическая! Изувеченный город, в котором кто только не «хозяйничал» в течение последних трех лет: Центральная Рада, Красная армия с полковником Муравьевым и номинальным «командармом» Юрием Коцюбинским, опять Центральная Рада, поддерживаемая теперь войсками кайзера, гетман Скоропадский, Директория, большевики (5 февраля — 31 августа 1919 г.), деникинцы (почти до конца 1919-го), опять большевики и опять УНР (теперь уже в союзе с Пилсудским). А 12 мая 1920-го в Киеве воцарилась советская власть, — на целых 70 лет!
Что пережил за это время переводчик римской поэзии, преподаватель латыни, редактор «Книгаря», автор сонетов и элегий Мыкола Зеров? Об этом еще надлежит написать его биографам.
13 февраля в 1920 г. Зеров обвенчался с сотрудницей Книжной палаты Софией Лободой, племянницей профессора Мыколы Ивановича Лебеды, ректора Института народного образования. Познакомились они еще в 1912 году, в студенческой столовой (на нынешней улице Леонтовича). Проживали на Большой Подвальной, 36 (в настоящее время Ярославов вал), и, казалось бы, все должно было войти в колею размеренной семейной жизни. Однако обстоятельства 1920 года были жестокими. 23 мая не стало Георгия Нарбута. Деникинцы расстреляли поэта Василя Чумака и прозаика Гната Мыхайличенко. Умер историк Вадим Модзалевский, друг, родственник и сосед Георгия Нарбута. От рук красных в течение короткого времени погибли художник Александр Мурашко, педагог Владимир Науменко, гетманский «министр» Петро Дорошенко.
И все же жизнь продолжалась — и в ней находилось место и для тех Катулловых «плачей» над воробьишком, которые пробивались к переводчику сквозь толщу двух тысяч лет.
«БУЛА ТА САМА НАВІСНА ПОРА»
В октябре 1920 г. Зеровы оставили Киев и переехали жить в Баришивку. Голодный и холодный Киев пустел. Улицы города зарастали травой. В Баришивке же было более легко: Мыкола Костевич преподавал историю в социально-экономической школе, где можно было рассчитывать на «паек» (мука, пшено и сало), а также на дрова и керосиновые лампы вместо каганца.
В 1922 году в издательстве «Час» увидел свет сборник М.Зерова «Сонети і елегії», посвященная Сергею Ефремову. На этот раз поэт предложил своим читателям не только переводы любимых римлян, но и плоды оригинального творчества. Удивительно: очень скоро Зерова, как и других «неоклассиков», с «правильным» идейным блеском в глазах будут корить за отрыв от современности. А, между тем, сквозь пелену античных аллюзий в сонетах Мыколы Зерова как раз и просматривается не что иное, как современность!
Весьма красноречивым является также эпиграф к этому сонету: «А навколо злидні, як гудина, як гич». Комментаторы пишут, что это — слова из разговора Мыколы Зерова и Освальда Бургардта, вместе с которым Зеров спасался от голода в Баришивке, этой, говоря словами Виктора Петрова, «болотяній Лукрозі».
Все здесь — игра, такая характерная и для Мыколы Зерова, и для завсегдатаев нарбутовского кружка. Поэт не особенно и скрывает своих аллюзий: слегка прикрывая свою иронию печали античным пологом, он рефлексирует по поводу того, что открывалось его глазам и душе в поросшем травой Киеве, в Баришивке, во всей большевизированной Украине. Напоминание о Сократе, который «виявляв профанів», о «сміху Аристофанів» также о многом говорят: шла речь, очевидно, прежде всего об авторских самоустановках.
Потому что разве не «сміх Аристофанів» слышится в другом сонете Зерова, «Nature morte»? В финале его Маркс, озадаченный «вертепищем», в котором торжествует Хам, озадачено допытывается у немецкого социалиста Фердинанда Лассаля: — «Лассалю! Та невже одвіті мы /За ці криві й понівечині крісла, /За ці брудні й потерті килими?»
Очень симптоматична эта «аристофанівська» реакция М. Зерова на первую большевистскую политическую практику!
А в сонете «Обри» легко угадывается голодная украинская реальность начала 20-х:
«І в селах плач. Герої саг і рун
Воскресли знов аварин, гот і гунн
Орава посіпацька, гадь хоробра.
Сільської ситості останній трен,
Усюду лемент — крик дулібських жен
Під батогом зневажливого обра».
Наступит время — и большевистские «обри» узнают себя в этих «парнаських» строках поэта-неоклассика. А в сонете «Нова українська поезія» Зеров выразил свой эстетичный манифест: последние три строки этого сонета часто цитируются в связи с историей киевской поэтической неоклассики:
«Леконт де Лілль, Хозе Ередія —
Парнаських зір незахідне сузір’я —
Зведе тебе на справжнє верхогір’я.»
Ориентиры названы абсолютно выразительно: строгие классические формы — в противовес «старосвітчині» и «повітовому смаку».
В заданных обстоятельствах Мыкола Зеров выбирал внутреннюю эмиграцию».
ЗЛАТОУСТ
Трехлетнее баришивское «сидение» закончилось для Мыколы Зерова 1 октября 1923 года, когда он опять вернулся в Киев, где занял должность профессора в Киевском институте народного образования (так тогда назывался Киевский университет). Началось время наибольшей славы Зерова. На лекции профессора Зерова сходились студенты с различных специальностей. Он имел невероятную память, блестящее ораторское умение и просто — человеческую привлекательность, которая по-французски именуется словом «шарм».
В следующем, 1924 году, лекции Мыколы Зерова по истории украинской литературы (1798—1870гг.) вышли из печати под названием «Нове українське письменство».
В средине 20-х не было более авторитетного литературного критика, чем Зеров. Поэтому когда в Харькове разгорелась литературная дискуссия 1925—1928 гг., многие ожидали слова Зерова, которое должно было прозвучать из Киева. И он таки сильно посмеялся над воинствующим невежеством в своих статьях. Чтобы согласится с гелиоцентрической системой мира, вовсе не обязательно иметь истинные данные о социальном происхождении Коперника, — иронизировал профессор Зеров. «Кто перечитывал основоположников марксизма, тот хорошо знает, что классовой точкой зрения никогда нельзя пользоваться как орудиями против общеобязательной логики», — так же иронически писал он в статье 1925 года «Європа — Просвіта — освіта — лікнеп», отстаивая основной свой лозунг: «Аd fontes!» К истокам! Мыкола Зеров поддержал Мыколу Хвилевого, который тоже ориентировался на высокое искусство, на «психологічну Европу», противопоставляя свои лозунги примитивному плужанскому массовизму, который предусматривал активное приобщение к литературному делу... рабочих и крестьян.
Зеров понимал опасность тотального невежества и искал альтернативы «обрами» в людях широкой культуры. Уже тогда, в середине 20-х, он чувствовал, насколько опасными являются «обри» для него самого. И они таки и в самом деле ничего ему не простят. Ни его подозрительной внутренней эмиграции, ни его знаний, ни его друзей, ни его украинства, ни его славы.
В середине и во второй половине 20-х гг. неоклассиков упрекали за то, что они идут «не в ритм з добою». Любовь к античности трактовалась как оппозиционный вызов. Литературные оценки переводились в плоскость политических обвинений. Критические статьи приобретали характер публичных доносов. Все, что писали о неоклассиках такие критики, как В. Коряк, С. Щупак, Б. Коваленко, действительно выглядело как «війна на знищення» (Сергей Билокинь).
Наступит момент, когда в стихотворениях Мыколы Зерова появится предчувствие апокалипсиса. Впрочем, еще в 1921 году, в Баришивке, он написал сонет «Чистий четвер», где были слова, предвещавшие страшные времена:
«Навколо нас — кати і кустодії
Синедріон, і кесар, і претор.
Це долі нашої смутний узор
Це нам пересторогу півень піє
Для нас на дворищі багаття тліє
І слуг гуде архієрейський хор.
І темний круг євангельських історій
Звучить як низка тонких алегорій
Про наші підлі і скупі часи».
1 сентября 1934 года профессора Зерова освободили от преподавательской работы в Киевском университете, а еще через два месяца его лишили возможности заниматься и научной работой. Именно в эти дни Зеровы навсегда прощались со своим единственным сыном Костиком, который умер от скарлатины в десятилетнем возрасте.
Что оставалось 44-летнему киевскому профессору-златоусту? Зеров еще надеется «спрятаться» в Москве, однако через несколько месяцев его все же арестовали как «врага народа». А еще через какое-то время он стал «в’язнем соловецьким».
Соловецкая одиссея профессора Мыколы Зерова — большая и страшная тема. Смотрю на его соловецкий портрет, выполненный карандашом кого-то из заключенных, — и кажется, что вижу за стеклами очков Мыколы Костевича внутренний свет, который пробивается вопреки страданиям и неволе. На Соловках Зеров пытался хоть как-то сохранить свой внутренний мир — последнее, что у него оставалось. В свободные минуты он переводил Вергилиеву «Энеиду».
Мыколу Зерова расстреляли в урочище Сандармох (Карелия) 3 ноября 1937 года. Массовыми расстрелами «врагов народа» большевистские «обри» готовились достойно встретить 20-летие социалистической революции.
