Украинский художник Вальдемарт Клюзко (так он предпочитает себя называть) стал известным в художественном сообществе в мае этого года, когда здание Украинского института Америки — одна из архитектурных жемчужин Нью-Йорка — было превращено им в масштабную инсталляцию под названием HOME EAST. Вальдемарт и его помощники заклеили все окна дома красно-белой лентой — той самой, которой ограждают места катастроф и разрушений. Таким образом, Украинский институт превратился в один сплошной знак тревоги, точно, без лишних объяснений, указывающий на ситуацию в нашей стране.
В действительности большинство работ Клюзко искусно сбалансировано между искусством, политикой и социальной проблематикой. Строит ли он из той же ленты «Дом» на «Гогольфесте», выкладывает ли под Киевом карту Крыма с помощью пластиковых вилок, воткнутых в песок (фестиваль «Весенний ветер»), устраивает ли символическую распродажу земель столицы в мешочках по сто граммов земли под деревом, которое «расцвело» бумажными магазинными ценниками («Як тебе не купити, Києве мій»), — послание его работ всегда выходит за чисто художественные пределы, затрагивает широкий круг реалий, которые волнуют аудиторию здесь и сейчас. Последние полтора года отдельное направление активности автора — тесное сотрудничество с нью-йоркской группой Signerbusters — представителями украинской диаспоры, которые проводят удачные и меткие протесты против путинской агрессии, буквально преследуя своими пикетами российских гастролеров (актеров, музыкантов, режиссеров), которые поддержали эту агрессию. Не в последнюю очередь эти акции имеют эффект благодаря ярким, провокационным плакатам Вальдемарта. Большое впечатление на окружающих произвел майский перформанс «Putin Mouse», когда протестующие, вооруженные нарисованными Клюзко большими масками Путина в виде некоего вампирического Микки-Мауса, прошлись по самой людной, переполненной туристами, площади Нью-Йорка — Таймс-сквер с издевательской песенкой местной поэтессы и музыканта Сузан Гванг о российском президенте.
Одним словом, разговор с художником давно назрел.
«В ДЕТСТВЕ Я РИСОВАЛ НА СТЕНАХ ПЛАСТИЛИНОМ»
— Помните свое первое произведение?
— Этого не помню, но родители рассказывали, что я в детстве рисовал на стенах пластилином (со смехом). Впоследствии я так же использовал разные методы, а тогда это была одна из первых попыток. Вообще ничего не осталось, потому что мы меняли места проживания. Бывает, нахожу ранние эскизы, и просто интересно посмотреть, что я такое когда-то делал. Но сантиментов нет.
— А когда вы поняли, что становитесь художником?
— Этого момента до сих пор нет. Мне нравится слово «митець».
— Кого вы можете назвать своими учителями?
— Всех, чьи работы я когда-то видел. Из мировых художников самое большое влияние на меня оказали Марк Ротко (американский живописец, ведущий представитель абстрактного экспрессионизма, один из творцов живописи цветного поля. — Д.Д.), Энди Уорхол, Сальвадор Дали, Дэмиэн Хёрст (известный британский художник-постмодернист. — Д.Д.), Анри Матисс. Из украинских — Анатолий Криволап (современный мастер украинской нефигуративной живописи. — Д.Д.), Александра Экстер.
— Почему именно они?
— Те работы, которые я видел, воздействовали на меня энергией, вложенной в них авторами. Они творили новый мир, в котором мы живем сейчас.
«ПЛАКАТ — ЭТО ШТЫК В ИСКУССТВЕ»
— Какое место в вашей работе занимают плакаты?
— Плакат — это штык в искусстве. Когда заканчиваются заряды далекого действия, остаются лезвия для близкого. Этот жанр активизировался, когда был Майдан, ведь здесь самая быстрая реакция: плакат можно смастерить собственноручно из куска картона и цветного скотча или нарисовать в компьютере за 20 минут, распечатать и пойти на протест. Когда я во время Майдана был в США вместе с группой нью-йоркского протеста, то мы реагировали достаточно быстро, и именно плакаты тогда оказывались очень кстати. В последнее время я активно использую эту форму.
— Плакатов ныне рисуют много — не происходит ли таким образом нивелирование жанра?
— Чем больше их делают, тем лучше. Может, в этом общем потоке качество падает, но вот в Харькове группа «4 блок» делает Биеннале плакатов — и там все на высоком уровне. Что же касается моих работ, то на конкурсе «Стоп цензуре» мой плакат получил номинацию, а плакат из нью-йоркских акций есть в коллекции «The Voice of Peace».
«АКЦИЯ МОЖЕТ БЫТЬ НА 15 УЧАСТНИКОВ, НО ШУМА БУДЕТ КАК ОТ НЕСКОЛЬКИХ СОТЕН»
— Собственно, поводом для нашего разговора стало ваше интенсивное сотрудничество с упомянутой нью-йоркской группой Signerbusters. Как это началось?
— Мы в какой-то момент вышли на улицу и там остались... Я живу в Киеве, но имел возможность попасть в США с театральным коллективом. И когда были какие-то перерывы, мы могли уходить с репетиций, чтобы заняться чем-то другим. Все началось с Майдана. Протесты так же проходили в Нью-Йорке, там есть несколько поколений украинцев, но складывалась странная ситуация: люди приходили к украинскому посольству протестовать против России. Поэтому сформировалась новая группа, координировали протесты через интернет. Некоторые акции организовывались за считанные минуты, проходили просто в обеденный перерыв. Майдан победил, но началась другая история — Крым, оккупация. На эти протесты ходило меньше людей, но это не означало худшего протеста. Акция может быть на 15 участников, но шума будет как от нескольких сотен. Мы использовали плакаты как форму, чтобы на нас обратили внимание, поняли, кто мы. И это срабатывало, например, возле Метрополитен-оперы во время гастролей Гергиева. Приходили провокаторы, чтобы сделать новости, что мы их бьем. Полиция нас защищала.
— Как вам удается соблюсти баланс художественного и политического в своем творчестве, чтобы они не вредили друг другу?
— Нет баланса. Единственный момент: религию не стоит трогать. Не имеешь права обижать веру: люди имеют чувства и верят в тысячелетние традиции. А политика — краткосрочная вещь, сегодня одни политики, завтра другие. Если брать плакаты, уличные акции, то можно говорить, что это уличное искусство. Просто оно продолжается недолго. Да и вообще, каждую политическую акцию такого образца можно считать перформансом.
— Например, «Putin Mouse».
— Это как раз был чистый перформанс, а не политическая акция. Надеюсь, не последний.
«ЭТО ОГРОМНАЯ ИСТОРИЯ НЕ ТОЛЬКО ДЛЯ УКРАИНЫ»
— Как вы пришли к жанру инсталляции?
— Мне интересны разные формы, и каждая работа — это эксперимент. Однажды я попробовал этот жанр, и он мне стал близким. Инсталляции — так же краткосрочная вещь. Они после выставки разбираются, разрушаются. Таково же уличное искусство. Это повторить нереально, можно лишь воспроизвести.
— Да, трудно себе представить повторение инсталляции Home East, сделанной вами в Украинском институте в Нью-Йорке
— Home East видело невероятное количество людей, даже те, кто не хотел это видеть. Мы приглашали зрителей внутрь.
— И что там?
— Такой дом — это символ всех тех домов, которые оставили беженцы. Смысл был в том, чтобы показать, что дом пустой. Поэтому внутри ничего не было: мы вынесли всю мебель, которую возможно вынести. Зритель видел только заклеенные красно-белые окна. Так же люди заклеивают окна, когда есть угроза бомбардировки... Это выглядело и визуально очень ярко, потому что солнечные лучи, когда попадали на окна, просвечивали ленты и так возникал эффект витража.
— Должен заметить интересную параллель. На фестивале «Гогольфест» в прошлом году вы сделали вертикальный дом-контур, начертив его такой же лентой. Иначе говоря, в Киеве эта лента пусть условно, но создает жилье, а в Нью-Йорке, напротив — уничтожает.
— Да. На «Гогольфесте» дом был доступен. Ты мог стоять около него, зайти в него, но он в то же время и отдалялся от тебя, потому что был в двух измерениях. Это мечта, которую у тебя забирают, когда начинается война: ты строил дом, но ты его не закончишь, потому что то, что ты строил все это время, уничтожено; в то же время я также хотел визуализировать эту мечту, показывая, что есть надежда на возвращение и восстановление. В Нью-Йорке уже изменилось смысловое наполнение, потому что конфликт нарастал. Это как раз была демонстрация не для тех, кто в состоянии войны, а для тех, кто живет за пределами Украины, чтобы объяснить, что в действительности происходит. В США живут люди, которые приехали туда по разным причинам, и очень многие — потому что в их странах шла война. Они тоже часть востока.
— Что вы имеете в виду?
— Америка — всегда запад. А все, что за водой, за океаном — это восток, где бы оно ни было, в Европе или в Азии. И потому это — огромная история не только Украины, но и всех конфликтов, которые происходили последнее время. Можно вспомнить, в частности, падение польского или малайзийского самолета, когда место катастрофы ограждали красно-белой лентой... Лента — это такой символ опасности, страха и горя, беды, слез, боли не только украинской.
«КАЖДОЕ ДЕЛО — ИСКУССТВО, ЕСЛИ ОТНОСИШЬСЯ К НЕМУ СООТВЕТСТВЕННО»
— А что такое дом для вас?
— Это там, где мои родные. Где я чувствую себя безопасно. Мой дом — Киев.
— Вопрос о доме возникает, потому что в нашей культуре до сих пор существует проблема важности национальной идентификации художника. Художник — гражданин мира?
— Конечно. Если он делает искусство, которое говорит не только с какой-то категорией людей, а с миром вообще, если показывает на вещи, которые можно понять без политических уточнений, — это гражданин мира. Важный показатель искусства — это его, так сказать, экспортность, то есть, если оно понятно только тем людям, вокруг которых сделано, — это искусство того круга, а если его можно показать за рубежом — то это искусство общечеловеческое. Скажите, братья Кличко кому принадлежат?
— По-видимому, мировому спорту.
— Так же и здесь. Если художник понятен там — то это мировой уровень.
— Вспомнил кстати максиму Йозефа Бойса: каждый человек — художник.
— Да, но кто-то может гениально забить гвоздь в стену — и это искусство, а кто-то — испечь такой вкусный пирог, что это тоже будет искусством. Каждое дело — искусство, если относишься к нему соответственно.
— Отсюда вытекает еще один каверзный вопрос: коммерция и искусство — друзья? Враги? Партнеры по необходимости?
— Все вместе. Искусство можно делать только на продажу или только ради искусства — все рядом. Если не продается сейчас — продастся когда-то. Но сделать интересный проект без денег очень трудно, так что каждое искусство так или иначе является коммерческим.
«ЕСЛИ ТЫ МОЖЕШЬ НЕ ЗАНИМАТЬСЯ ИСКУССТВОМ, ТО И НЕ НУЖНО ИМ ЗАНИМАТЬСЯ»
— Неожиданно простой вопрос в завершение: зачем вы этим занимаетесь?
— Если ты можешь не заниматься искусством, то не нужно им заниматься. Выходит, я не могу им не заниматься.
— А еще какие-то увлечения у вас есть?
— Наверное, искусство как раз и есть хобби. Вещь, для которой ты можешь найти время.
