Затея эта с самого начала была выигрышной — потому что, во-первых, современное российское кино у нас имеет стойкую популярность, а, во-вторых далеко не все фильмы фестиваля можно было назвать авторскими или арт-хаузными.
Например, то что организаторами (киевская прокатная компания «Арт-хауз Траффик») подавалось как специальное событие фестиваля, — полнометражная анимация «Незнайка и Баррабас», созданная режиссерами Владимиром Гагуриным и Светланой Гроссу, а также озвученная (оцените имена) Эммануилом Виторганом, Геннадием Хазановым, Спартаком Мишулиным, Юрием Гальцевым, Матвеем Ганапольским, — какой же это арт-хауз? Это, как и все подобные фильмы для детей — стопроцентно коммерческий проект.
Для детской анимации это вообще событие, ибо «Незнайка и Баррабас» — своего рода возвращение к истокам знаменитой сказки — к рисункам канадского писателя и художника, Палмера Кокса (1840— 1924 гг.) Кокс написал цикл стихов «Брауни» про маленьких лесных человечков и сам его проиллюстривровал. А уже в России, его творчество очень вдохновило писательницу Анну Хвольсон, что перевела все это в прозу — рассказов «Приключения лесных человечков». Более того, она сочинила и новые истории, и новых персонажей, благодаря чему ее книжки обрели колоссальную популярность в дореволюционной России. Однако и после революции маленький народец не забыли — все мы знаем про Незнайку по чудесным рассказам Николая Носова и мультфильму «Незнайка на Луне». Именно часть творческой группы последнего инициировала создание «Незнайки и Баррабаса». Получилось вполне мило, хотя, на вкус блюстителей союзмультфильмовского детства, излишне американизированно.
Вот что действительно можно отнести к арт-хаузу, к однозначно авторскому эксперименту, так это «4» Ильи Хржановского (Россия—Голландия, 2004 год, 125 минут). Сценарист картины — скандальный, одиозный, ненавидимый путинскими ревнителями нравственности Владимир Сорокин, в одной из главных ролей непутевого настройщика — не менее скандальный Сергей Шнуров (Шнур из группы «Ленинград»). В общем, полный комплект для так называемого культового статуса.
Вообще, это уже третий фильм по сценарию Сорокина после «Москвы» Александра Зельдовича и «Копейки» Ивана Дыховичного. Складывается любопытная тенденция — Сорокина экранизируют преимущественно 30—40-летние, чья юность пришлась как раз на конец 1980 х — начало 1990-х, время выхода Сорокина из там- и самиздатовского подполья к широкому читателю. Однако, как представляется, именно Хржановскому удалось достигнуть максимального соответствия специфической сорокинской стилистике, со всеми вытекающими отсюда достоинствами и недостатками (и первые, и вторые суть врожденные). У его предшественников это не получалось в силу, быть может, большей привязанности к этической, морализующей традиции российской культуры; даже актеры в их фильмах не могли естественно, без напряжения произнести нецензурную брань, в текстах Сорокина занимающей заметное место. Потому, очевидно, Хржановскому и понадобился Шнур, который подавляющее большинство своих песен строит именно на матерщине.
Но дело тут не только в крепких словечках. Хржановскому удалось достичь особой отрешенности героев от происходящего, какими бы ужасными или абсурдными эти события не были. У него, как и у Сорокина, действуют не люди, а силуэты людей — без особых примет характера, без внутренних сложных рефлексий, без полутонов. Их задача — принять участие в неких действиях, от них, по большому счету, не зависящих, стать расходным материалом в унылом среднерусском гиньоле. С такими — двухмерными персонажами режиссеру действительно можно творить все что заблагорассудится. Потому фильм так и выстраивается — сначала как своего рода черная комедия, когда трое персонажей встречаются в ночном баре (четвертый — бессловесный бармен) и с серьезнейшим видом плетут довольно изощренные небылицы. Затем линии героев расходятся, и дальше на каждого наваливается всеохватывающий, бесконтрольный абсурд: настройщика арестовывают и по невнятному обвинению бросают в тюрьму, торговца мясом встречает дома странный суетливый старик, помешанный на чистоте, а девушка по вызову отправляется на таинственный «полигон» — в далекую богом забытую деревню, хоронить только что умершую сестру-близнеца. Вот, собственно, деревенские сцены и являются центральными в фильме. В этих эпизодах и сконцентрирован тот самый знаменитый сорокинский ужас: человек отвратителен, потому что физиологичен. Оргии пьяных старух, которые Хржановский снимает и прорисовывает ярко, во всех деталях — это зрелище, выдержать которое способен далеко не каждый (некоторые в зале и не выдерживали). Обжорство, обнажаемая старческая плоть, свиньи, пожирающие зажаренную голову своего собрата по хлеву — таких образов на грани патологии хватает. Но люди в этом грубом, преувеличенном трагифарсе — не герои и не жертвы, а всего лишь часть пиршества, функциональные винтики в расчетливой машине разложения. То есть дистанция между человеком и человеческим, между «мясной избушкой» и смыслом, любым смыслом — просто-таки космическая. Свой эффект это дает: «4» несомненно, по-своему целостный, завершенный фильм. Сделанный очень рационально, с особым таким даже профессиональным холодком. Но, как представляется автору этих строк — работа Хржановского, в конечном счете, не дает ничего ни «головной» части аудитории, ни, тем более, жаждущим каких-то эмоций. Общий знаменатель — несколько кривых ухмылок, смех, который действительно уместен в цирке уродов. Такое кино, разумеется, необходимо — как своего рода нигилистическая прививка от излишнего крупнобюджетного пафоса, который грозит раздавить кинематограф. В конце концов, и «Золотого ягуара» на Роттердамском фестивале дали ведь не только за наличие голландских денег в смете фильма...
Однако центральным событием фестиваля стал, конечно показ «Настройщика» Киры Муратовой. И «День», и иные газеты уже писали о нем достаточно много; хотелось бы лишь отметить отрадную деталь — на всех показах счет свободных мест в зале шел на единицы, и разношерстная, отнюдь не киноманская аудитория смотрела картину, затаив дыхание. Похоже, Муратова — наш, одесский режиссер, — прямо на глазах обретает статус живой легенды, ее кино просто входит в моду — прекрасный ответ тем, кто все хоронит и хоронит отечественную кинематографию.
Еще одно известное имя «Непростого кино» — петербуржец режиссер Александр Сокуров. На фестивале показали сразу два его последних фильма — «Солнце» и «Отец и сын». О первом — исторической драме, посвященной императору Японии Хирохито, — наша газета также писала довольно подробно; что до «Отца и сына» (сделан в копродукции с Германией), то это часть трилогии, начатого фильмом «Мать и сын», последней картиной станет «Брат и сестра». Сюжеты всех фильмов цикла построены на непростых семейных отношениях, это драмы на двоих в исполнении хороших актеров. Атмосфера, как и положено в сокуровском кино, — мизантропичная, хмурая, пропитанная ощущением близкой утраты; но, как ни странно, поклонников даже у таких историй хватает.
«Время жатвы» (режиссер — бывший документалист Мария Разбежкина) предназначен более массовой аудитории, хотя сюжет здесь тоже довольно печальный. Более всего картина напоминает мрачную хохму периода послевоенной разрухи. Комбайнеру-ударнице вручают переходящее Красное знамя, которое тут же начинают есть мыши. Вот и пашет бедная крестьянка чуть ли не круглые сутки на поле, позабыв о муже и детях, — только, чтобы знамя оставалось у нее, чтобы никто не обвинил в небрежном отношении к сакральным символам. Весь конфликт, честно говоря, кажется попросту высосанным из пальца, в духе разоблачительного перестроечного кино. Ладно бы была хоть толика иронии, пусть даже и мрачной — но нет и этого. Снято все красиво, даже чрезмерно красиво, прямо в духе хрестоматийных «Трактористов». Получается своего рода экскурсия для современных зрителей в стр-р-рашную сталинскую эпоху — без особого желания самого режиссера в этой эпохе как- то разобраться.
А вот «Пакостник» Татьяны Деткиной, напротив, весь построен на непрекращающемся стебе. Сторожа Пашку уволили. А он остался, ибо влюблен в хозяйку дачи, красавицу Наташу. Вместо нее приезжает ее отец, угрожает Пашке собакой. Помирать, так с музыкой! — решает сторож, и готовится взорвать хлопушку в зубах псины. Зашивает самодельную бомбу и кусок печенки в плюшевого медведя по имени Алоизиюс, и оставляет игрушку на участке. А также устраивает множество иных пакостей, на которые постоянно натыкаются хозяева дачи. В конце концов муж Наташи, человек в целом покладистый, узнает об измене, а дети сообщают, что сторож так и сидит в машине неподалеку. Взрывоопасного медведя находит не собака, а шестилетний Наташин сын Васька. Васька лечит медведя и ведет с ним беседы о смысле жизни, такие же серьезные, как он вел со сторожем. Все бы сошло Пашке с рук, успей он вовремя уехать, но он все ждет и ждет возрождения чувств в сердце Наташи. И однажды ночью она приходит к Пашке — с мужем, отцом, собакой, канистрой солярки и зажигалкой. А еще прибегает Васька. А у Васьки в руках — медведь, которого, если потрясти, он непременно взорвется. Но в итоге все остаются живы, кроме собаки. Мальчика Пашка спас, а сам исчез без следа. Но в последние минуты короткой Пашкиной жизни он успел побывать счастливым и бесстрашным. А что жизнь когда-нибудь да кончится, они с Васькой и так знали. Настоящий парад странных людей со странными привычками, изредка смешной.
В целом, несмотря на очевидную размытость критериев, на неровность программы, фестиваль можно считать удавшимся. Да, в России делают много кино — но полноценного, то есть насыщенного оригинальными приемами, невиданными ранее идеями и образами, арт-хауза там, скорее всего, негусто. Но кое- что иногда попадается. Немного искусства в море поп-корна, так сказать. Ситуация, до боли знакомая.
