Гендерный вопрос на заре появления кинематографа развивался весьма вяло. Дамы украшали собой экран в качестве актрис, а в кресле режиссера-постановщика их не видели не только главные творцы «страны грез», но и они сами. Более 50 лет своей истории должно было пройти кино, обретя голос и цвет, прежде чем, в качестве «главнокомандующего» на площадку, ворвались женщины-режиссеры. Одной из первых в Европе стала режиссер из Венгрии — Марта Месарош.
Сегодня в ее «послужном списке» более 20 фильмов, награды Берлинского, Каннского, Венецианского и других известных фестивалей. В ее лентах снимались Изабель Юппер и Марина Влади, Фанни Ардан и... Владимир Высоцкий. Сегодня ей — 85, она заканчивает новую работу, где в главной роли 80-летняя звезда венгерского кино — Мари Теречик. Полна планов, сил, радуется жизни, работе, детям, внукам и правнукам.
На прошедшем недавно Киевском МКФ «Молодость», Мари Месарош стала обладателем «Золотого скифа» — за вклад в мировое киноискусство, и открывала своим фильмом программу «Венгерская рапсодия».
«КОММУНИСТЫ ОЧЕНЬ ТЩАТЕЛЬНО ХРАНИЛИ СВОИ ТАЙНЫ»
— Марта, начну, пожалуй, не с творчества, а с того, что все события в вашей жизни попадают на пиковые моменты общей истории, начиная с приезда вашей семьи в СССР, когда расстреляли отца. Потом — обучения во ВГИКе, 1956 год, тоже мощный перелом — «оттепель», а в Будапеште — советские танки. Каково это — жить «в эпоху перемен»?
— Мой отец не был коммунистом. Писали, что был, потому поехал в Союз, но это неправда. Он был очень талантливым молодым скульптором, его интересовала Азия, хотел переехать в Азию или Китай. Он не думал, что по дороге встретит Сталина и тот его убьет. Отца арестовали, как шпиона. Долго лгали нам, что он в ГУЛАГе, не давали документов, а потом, уже в 1990-х, оказалось, что отца расстреляли...
— Каким образом вы вернулись в Венгрию?
— Мы не могли вернуться на родину. Моя мать болела, потом обратилась в больницу и за день там умерла. Ее, наверное, тоже убили. Она просто исчезла. Была война, голод... Мы были в Киргизии, приехало много людей, все терпели. Моя жизнь не была трагичней, чем у других, потому что у всех были трагедии. Все были голодные, полубездомные, в ужасном состоянии. Потом приехали венгры — это уже были коммунисты. По окончании войны, одна женщина, которая была венгерской коммунисткой, став моей «приемной матерью», каким-то чудом добилась разрешения привезти меня на родину. Как ей это удалось, я так и не узнала, потому, что коммунисты очень тщательно хранили свои тайны, но я приехала в Венгрию, училась я школе. Эта моя история в Киргизии, и история с моими родителями — судьба или Бог хранил, мой мозг как-то закрыл эту часть жизни. Наверное благодаря этому не стала психологически надломленным человеком.
В Венгрии я жила с мачехой, и как-то сказала, что хочу стать режиссером. Почему — не знаю, т.к. моя жизнь не протекала в творческой среде. Одна кинематографическая картина была передо мной, когда жила в Киргизии был страшный голод, холод, а в кинотеатре «Алатау» шел фильм «Богдадский вор». Это было сильнейшее потрясение для меня, поняла — хотела бы жить, как герой фильма. Я не любила свою мачеху, хотя позднее, уважала и очень ценила ее, она спасла мне жизнь. Она была правдивой, прямой, правильной коммунисткой, но психологически, мы были чужими.
— Каким образом решились вновь поехать в страну, лишившую вас семьи?
— В Венгерскую школу кинематографии меня не приняли. Потому что, во-первых, девочек не принимали на режиссерский факультет, во-вторых, я тогда еще плохо говорила по-венгерски. Оказалось, есть возможность — получить стипендию для учебы в Советском Союзе, туда было легко попасть, потому что венгры не стремились в Страну советов. Плюс — русский язык, — очень трудный. Я же знала его, пошла на комиссию, прочитала отрывок из «Евгения Онегина», они обрадовались, что есть кто-то, кто знает русский язык, и дали направление.
Во ВГИКе профессионалы испугались: приехала, ничего не знает, и вообще — девчонка! Первый год училась у профессора Михаила Чиаурели, потом были — Александр Довженко, Иван Пырьев, Сергей Герасимов, Лев Кулешов. Вообще чудесные люди были, и очень хорошие другие профессора, которые тогда преподавали. Все это было очень хорошо, только не было денег на пленку и аппаратуры, потому, что дело было после войны. Так что мы теоретически учились, без практики. Летом я поехала в Венгрию, обратилась на студию документальных фильмов. Конечно, венгры меня испугались: в Москве учится, говорит по-русски. Тогда у нас страшно боялись этого «напора коммунизма». Тем не менее мне дали оператора, мы начали ездить по стране и делать маленькие документальные фильмы, оказалось, они — идут, живут. И когда я это привезла в Москву, все упали в обморок. Так стала режиссером.
— Любой творческий человек в своих произведениях, прежде всего, говорит о себе — о своих эмоциях, любви, впечатлениях. Если проецировать на происходящее сегодня в нашей стране, то время 1956-го Венгрии — диктат другой страны, очень четко ложится на наш сегодняшний день, равно, как трагедия, случившаяся с вашим отцом, на сегодняшних украинских узников в России. Вы в своих фильмах говорите об этом прямо, жестко, недаром они были оценены на многих фестивалях. Теперь эта тема закрыта для вас, или считаете ее исчерпанной?
— Для меня в каком-то смысле она закрыта. Венгрия — абсолютно не похожа на славянские страны. Говорю не понаслышке, жила в Кракове и в Будапеште, ездила туда-сюда, очень люблю поляков и все славянское. Я в Россию вернуться никогда не хотела, ведь моих родителей убили русские. Знаю, что и многих русских убили, но они как-то забывают об этом. Хотя ВГИКу благодарна. Мой первый муж — Янчо Миклош — делал фильмы об истории Венгрии. Он ее хорошо знал. Там было мало революций, мало восстаний и очень много конформизма в политике. Я хорошо помню и то, что Венгрия была фашистская страна: за полгода — 500 тысяч венгерских евреев в Освенцим вывезли. Не немцы, как нам врали, а — венгры! Ярый антисемитизм, который до сих пор есть у нас. В Венгрии живет больше полмиллиона цыган в ужасных условиях. Они всегда так жили, их ненавидят венгры. Многого я не могла и не могу принять. Трудно говорить о нашей истории, и очень долго о ней не говорили сами венгры. Каждый новый режим выбрасывает историю предыдущего, пропадает историческая преемственность.
«МЕНЯ ИНТЕРЕСУЕТ ЧЕЛОВЕК, ЛЮБОВЬ, СМЕРТЬ, РОЖДЕНИЕ»
— Однако именно вы сделали фильм об Имре Наде — «Непохороненный мертвец», который демонстрировался на недавно прошедшем фестивале «Молодость»...
— У нас, например, сейчас 1956 год — великий праздник. Фильм об Имре Наде я сняла 10 лет назад, никто не хотел дать и копейки на него. Потом оказалось, что будет год 50-летия революции, тогда дали немного денег. Режим Яноша Кадара, повесил Имре Надя, а не Никита Хрущов. Такова венгерская история, Кадар его убил, потому что боялся конкуренции. Об этом нельзя было говорить. Когда обратилась к Виктору Орбану за деньгами на фильм, он сказал: «Нет, Марта, Надь Имре — не наш герой». А премьеру фильма смотрели так — в одном кинотеатре правительство, а в другом — Орбан. Он мне написал потом письмо, что был неправ. Имре Надь все-таки наш герой! Признал, но денег же не дал... Уже был готов фильм. Он не любит кино и вообще не любит культуру. Он спорт любит.
— Назовите мне, пожалуйста, власть, за редчайшим исключением, которая любит культуру и поддерживает ее?
— Это так, но стыдно, когда премьеры говорят громко — не люблю читать.
— Ваши учителя были очень яркими индивидуальностями, каждая из которых вписана в историю мирового кинематографа. Насколько на вас это повлияло, и что вы видите в своем кино от учителей?
— Я, наверное, Довженко тогда не понимала. Сейчас, думаю, он ближе ко мне, ведь показывал, прежде всего, человека во всех своих фильмах — любовь, ненависть, женщина — это мне всегда было интересно. Александр Довженко был человеком очень чувствительным. Сергей Герасимов был хорошим режиссером, но большим конформистом. Довженко — нет, рассказывал все от души, у него все время пульсировали чувства. Моего гениального мужа интересовала всегда политика, харизма политики, а меня интересует человек, любовь, смерть, рождение. Мужчины этого не любят, боятся этой тайны.
— Первенство не хотят отдавать?
— Наверное. Сейчас уже показывают это в кино. Но когда я сделала «Девять месяцев» — фильм обошел весь мир, потому что был первый из фильмов, который показывал рождения человека. К счастью, сейчас это воспринимается уже нормально. И даже мужчины идут и смотрят.
— Падают в обморок, правда, но смотрят. Для вас женщина — начало и основа мира?
— Я делаю историю, в которой есть и женщина, и мужчина, но главный акцент на женщине. Так много фильмов, где мужчины делают карьеру, войну, политику, убивают, любят, и все-все — они! А женщина должна быть красивой, иногда у нее есть характер. Сейчас уже много женщин — режиссеров. Например, какие чудесные фильмы делает Кира Муратова, очень люблю ее творчество. Когда я начинала, нас было трое, — я, Аня Сварда и Кира Муратова — мы были в Европе первые женщины-режиссеры.
— Лариса Шепитько?
— Нет, потом. Она говорила, что я была ее учительница. Печально, что Лариса умерла молодой...
«ХОРОШЕЕ КИНО ОСТАНЕТСЯ И БУДЕТ ВОСТРЕБОВАНО»
— Ваше отношение к украинскому кинематографу?
— Был такой период в моей жизни, когда очень много смотрела кино. Потом был другой, когда нужно было смотреть — фестивали, членство в жури... Сейчас мало смотрю. По телевизору не люблю, люблю кинотеатры. Мне не нравится, что американское кино завоевало весь мир. Я люблю фильмы Френсиса Кополлы, гениального Мартина Скорсезе — лично знаю его, мы дружим. Александр Довженко, Сергей Параджанов, Кира Муратова — великие люди, большого таланта. Если бы они сделали один фильм — это уже история. Сегодняшнего вашего кино я, к сожалению, не знаю совсем. Сегодня вы не покупаете венгерские фильмы, а мы не покупаем украинские... Венгры даже свои фильмы не смотрят. Статистика трагическая...
— Кино по возрасту вступило во второе свое столетие. Век кино, в широком смысле слова, закончен, или есть у него перспективы?
— Я думаю, что с кино будет так, как с литературой. Хорошее кино останется и будет востребовано. Да, и техника идет вперед. Сейчас последний свой фильм заканчиваю. Три-четыре камеры стоят перед мной, сидит актер и я вижу не его лицо, а уже финал фильма... Когда-то пленка была очень дорогая, а сейчас это ничего не значит. Хотя больше устаю сейчас, потому что нужно было привыкнуть к этой технике психологически, ведь с ней могу снимать четыре версии одновременно. Это очень хорошо, но и трудно. Конечно, новая генерация учится быстрее. Вижу по своим внукам, они отбирают фильмы. Сознательно идут на американское криминальное кино с хорошими актерами, а другое кино уже смотрят по-другому. Я думаю, с кино будет как с литературой и театром. Будут кинотеатры только для блокбастеров, и для авторского кино, тогда не будет сюрпризов, сам волен выбирать.
