После запроса PR-службы проекта «ONUKA» само интервью пришлось ожидать две недели. По уважительным причинам. Фонтвумен группы Натa Жижченко с мужем, саундпродюсером и лидером группы The Maneken Евгением Филатовым, летали в солнечную Валенсию не только собрать себя, но и ради возобновления потерянных, казалось бы, связей.
В силу определенных обстоятельств, двадцать три года тому назад 13-летний представитель Донецка Женя Филатов жил в одной испанской семье, а затем на два десятилетия потерял связь с приветливой семьей из провинции Аликанте. В конце концов, контакты удалось возобновить, и молодая киевская семья вылетела на ожидаемую встречу! Нынешнее посещение оказалось трогательным, какими и бывают свидания с теми, кого вы считаете своими родственными душами. Обе стороны пообещали друг другу — сделать подобные встречи традицией.
Ведь живем мы не в 30-километровой Зоне, а в открытом мире, где множество приятных мест и неожиданных встреч, интересных собеседников и безотлагательных дел — все зависит от того, открываешь ли ты сердце, или съедает тебя одиночество. Вот и неожиданный разговор на эту тему.
— Ната, ваш дедушка — Александр Никитович Шленчик, более тридцати лет работал на Черниговской фабрике музыкальных инструментов, мастерил разнообразные инструменты. Вы видели деда за работой?
Ната: — Конечно. Он всю жизнь работал, не только на фабрике, но и дома. На производство меня дедушка не водил, потому что была я слишком маленькой, а вот мой старший брат Саша точно бывал на фабрике. Между прочим, дедушкина мастерская в его доме в частном секторе Чернигова и до сих пор сохранилась: я планирую превратить ее в усадьбу-музей. Ведь у меня есть множество уникальных инструментов, которые родились именно там.
— Именно те, которые вы использовали на записях и в концертах?
Ната: — Да. Вспоминаю, дедушка всегда сидел за работой. В этом он мне напоминает Женю. С одной стороны, вечером он мог читать, что-то потихоньку играть, а затем лечь спать, чтобы проснуться в четыре утра и приступить к работе. Это их золотой час!
Утром дедушка работал, днем ложился отдохнуть, и бабушка, Валентина Степановна, запрещала его будить при любых обстоятельствах, потому что вечером он опять будет работать, иногда — в саду.
— Можете вспомнить историю реставрации торбана, который принадлежал Тарасу Шевченко? В свое время я его видел в Роменском краеведческом музее.
Ната: — У меня есть фотография с торжественной презентации, где я стою вместе с дедушкой и этим уникальным инструментом. Теперь мама жалуется: «Как это мы туда повели ребенка в том, в чем Ната на улице бегала?!?» Конечно, я как будто бомжик маленький, но фотография эпохальна.
— А что об истории Шевченковского торбана можете вспомнить?
Ната: — Конечно, это бабушка лучше помнит, но я знаю, что дно бесценного инструмента... поточил шашель, потому что лежал артефакт на чердаке краеведческого музея в Черкассах. И тогда к дедушке пришли удрученные музейщики, стали умолять мастера, чтобы тот восстановил реликвию. Впрочем, существовало огромное требование: никаких современных материалов, никакой другой древесины! Но где через полтора века взять уникальную пихту, тем более что такая теперь в Украине не растет?
— И начал Александр Никитович ломать себе голову: как из сложного положения выйти?
Ната: — Не то слово... В конце концов, расспросив мастеров, дедушка узнал, что то ли в Екатерининском соборе, то ли в Успенском Елецком женском монастыре, с давних времен хранится заготовка из нужной древесины. Возникла следующая проблема: усадьбу закрыли на реставрацию и никого из посетителей на территорию не пускали... И вот, награжденный не одной наградой мастер ночью по какой-то лестнице залез под стропила и, грубо говоря, своровал два бруса, из которых изготовил новенькую основу.
— А что музейщики?
Ната: — Они не верили, что так вот можно реинкарнировать уникальный инструмент.
— Вы никогда Александра Никитовича не приглашали на ваши концерты?
Ната: — Когда я начала с «ONUKA» гастролировать, дедушки уже не было в живых: он умер в 2008 году. В действительности некоторые треки моего предыдущего проекта — «Tomato Jaws», в котором мы в свое время играли со старшим братом Александром, он слышал, даже мнения высказывал относительно композиции и звучания инструментов.
— А Валентина Степановна?
Ната: — А бабушка ходит на все концерты, когда мы приезжаем в Чернигов. Она как бандуристка черниговского трио даже в Киев приезжала для концерта с дирижером НАОНИ (Национальный академический оркестр народных инструментов. — А.Р.) Виктором Гуцалом. С ним поддерживал приятельские отношения дедушка.
— Вижу, Полесье вас не отпускает...
Ната: — Не то слово. Знаете, что меня поражает? Когда на концерте я непременно представляю бабушку, в зале она элегантно встает, хотя дома еле поднимается. 87 лет, а никогда не скажешь.
— Какое имя и отчество вашей мамы? Нигде не нашел.
Ната: — Евгения Александровна. Она и до сих пор преподает фортепиано в Киевской музыкальной школе №13. Рада за нее, потому что в настоящее время у мамы такой творческий всплеск. Ее ученики один за другим поступают в музыкальный институт и академию, занимают первые места на разных конкурсах...
— Очень много талантливых детей поколения индиго.
Ната: — Мама не может нарадоваться. У нее появилась девочка с феноменальной памятью, не зная нот, за неделю выучила концерт Петра Чайковского! Безгранично я благодарна маме за все. Это мама воспитала меня как культурную личность: фортепиано, свирель, флейта, пение, хор... И это — каждый день, из года в год, и ни одного занятия я не пропустила. Как у нее терпения хватало: ставить каждый пальчик?
— Подойдем к печальной теме: Чернобыль... Ваш папа, Александр Иванович Жижченко, работал радиоэлектронщиком на киевском Заводе «Арсенал».
Ната: — Да, как ликвидатор последствий аварии на ЧАЭС, три года он ездил на вахты.
— Когда вы поняли, что папа куда-то надолго исчезает?
Ната: — В первый же год. Вообще я была развитым ребенком, и уже в возрасте одного года главные вещи замечала. А здесь, когда папы не было дома, я отовсюду слышала: — Чернобыль, Чернобыль, Чернобыль... К сожалению, то жуткое и тревожное слово я узнала в раннем детстве.
— Он вам о Зоне что-то рассказывал?
Ната: — Почти ничего. Даже когда взрослой стала
— Не представляете, как я его понимаю... Второго мая 1986 года по редакционному заданию я уже был в Чернобыле, потом еще раз десять посещал зону и тоже... не люблю вспоминать то, что видел.
Ната: — Вот и папа не любит — ни об этом рассказывать, ни туда ездить.
— Когда у вас возникло желание выяснить, что такое Чернобыль?
Ната: — Лет в одиннадцать. Когда в пятом классе нам задали первый реферат на тему экологии. Вспоминаю, что я даже писала о Киевском море, которое накапливает радиоактивный ил.
— Чернобыль, знаю, вас не отпустил и тогда, когда с золотой медалью вы закончили Киевскую среднюю школу №98. Даже в Киевском институте культуры магистерскую работу вы на эту тему написали. Как она называлась?
Женя: — «Влияние Чернобыльской катастрофы на этнорегион Полесье».
Ната: — Да.
— Той работой вы как этнокультуролог остались довольны?
Ната: — Если рассматривать ее как дипломную — да, а если как научную, то, по-честному, — фигня. Вместе с тем к ее написанию я отнеслась с предельной ответственностью.
— Отец читал?
Ната: — Так, фрагменты, и сделал подходящие замечания... Знаете, если брать мой курс в частности и институт культуры в целом, то был выход в стратосферу. Работа представила сравнительный анализ культуры Полесья — до и после. Там были аутентичные песни самоселов, которые я их положила на ноты. И — обстоятельная прикладная часть...
— Когда будете выпускать?
Ната: — Шутите? На самом деле мне предлагали ее расширить до кандидатской. Мой бывший научный руководитель убеждал: «У тебя уже половина работы!» Я себе решила, что аспирантура мне ничего не даст, а будет еще одна бумажка.
— Не совсем согласен... В настоящее время открывается Зона, и это на прикладном уровне могло быть интересно туристическим агентствам, если издание красиво проиллюстрировать.
Ната: — Если бы я теперь вернулась к теме, то сделала бы это более профессионально, на уровне общего руководства специалистами, которые это выписали бы лучше меня. Я же все собирала сама, а значит это аматорский способ. По моему мнению, благодаря Зоне Полесье еще не одно десятилетие будет оставаться наиболее исследуемым этнорегионом Украины.
— Когда и при каких обстоятельствах вы впервые попали в Зону?
Ната: — В 19 лет. Сначала раз пять я просто отправлялась в Чернобыль, чтобы побродить вдоль ограждения, надеясь, может, где найдется какая-то щель, и я Туда проскользну. Или: долго буду умолять, и меня на КПП все-таки пустят в саму Припять... Идиотские прожекты!
— Вы как сталкер имели собственное авто, скутер?
Ната: — Еще нет. Ездила со знакомыми, попутными машинами. Даже по эту сторону забора чувствовалась зловещая атмосфера.
— А в саму Зону когда легально попали?
— В двадцать лет. Это была какая-то экскурсия японских туристов, организованная Киево-Могилянской академией.
— Как так случилось? Вы владели языком: — Има ва нихонго-но дзюгьо: дес ка?
Ната: — Нет. Это была самая ужасная поездка в Зону. Японцы оказались дико шумными! Это не шовинизм, не ксенофобия. Все они были в респираторах, все напуганы, а у меня единственной был родительский дозиметр, который постоянно трещал. Меня это увлекало, между тем туристы реально боялись, даже там, где позволялось выходить, ни один из них салон не покинул... Не понимаю, зачем они в Чернобыль ехали, когда так себя вели.. А еще они отрывали меня от интересных локаций и постоянно возвращали в автобус.
— В следующий раз в Зону вы поехали со старшим братом Александром Жижченко?
Ната: — Лучше я расскажу вам историю нашего знакомства с Женей.
— Согласен. Ваши отношения, кажется, урегулировала Зона?..
Ната: — Да. Темы Чернобыля я непременно касаюсь, и не суть важно, в каком состоянии я разговариваю — в трезвом или... нет.
— И такое бывает?
Ната: — А в чем проблема? Я — живой человек, а не кукла. Следовательно, я предложила Жене поехать вместе в Зону. Он согласился, и сразу я придумала нам экскурсию. Чтобы ехать в Припять, нужно было проснуться в пять утра. Жене я сообщила: «Встречаемся там-то и тогда-то. В пять проснуться сможешь?» И вдруг я увидела стеснение, и он сказал: «Да, но, если ты останешься со мной, чтобы меня разбудить».
— Изобретательный повод?
Ната: — Не уверена. Как Ди-Джей он (в Киеве Женя был известен под ником «DJ Major». — А.Р.) привык работать в клубах до утра и просыпаться поздно... Выходит, что я осталась с парнем на ночь, чтобы разбудить его на экскурсию. Готовилась фундаментально: поехала домой — взяла отцовский дозиметр, документы. Таким образом началось наше путешествие в Полесье.
— Потом, в свою очередь, Женя разбудил вас?
Ната: — Да, но лет через семь.
— Женя, а вас интересовала экскурсия в Чернобыль? Только честно.
Женя: — У меня всегда неподдельный интерес вызывала не только Зона, но все постапокалиптические места. Особенно захватывающе было увидеть, как Природа регенерирует Природу, как окружающий мир сам себя реинкарнирует.
— В Чернобыле поразил стадион, поросший огромными деревьями?
Женя: — Не только... Главное, это удивительное ощущение первозданности. Только когда ты замечаешь комментаторские будки, становится понятно, что перед тобой стадион.
— Понимаю, что с тех пор вы не только в Чернобыле с Натой побывали?
ЕВГЕНИЙ ФИЛАТОВ
Женя: — Незабываемой была наша экспедиция на Крайний Север, в Арктику...
Ната: — Это было в прошлом году. Из Норвегии мы ходили на ледоколе, видели белого медведя, арктическую лисицу, множество птиц, моржей, морских зайцев. До Северного полюса осталось 770 километров, но в самой северной точке Земли мы побывали.
Женя: — Возвращаясь к вашему вопросу о Чернобыле, скажу: меня не сколько интересовала проблематика, сколько ...
Ната: — ... эстетика.
Женя: — ... сколько, как там теперь...
— Feeling?
Женя: — да-да-да.
— В свое время лично меня потряс фильм «Жизнь после людей» («Life After People»), в хронологическом порядке показавший поэтапное устранение дикой природой остатков жизнедеятельности человека. За несколько тысячелетий от городской улицы не осталось ни следа, а снова между холмами побежала речушка.
Женя: — Типа, год без людей, столетие без людей, тысячелетие без людей?
— Точно! Режиссер Дэвид де Врос.
Ната: — Я тоже видела: невероятно.
— Это правда, что даже свадьбу в июне 2016 года вы хотели сыграть в Чернобыле?
Ната: — Это так, но только провели там медовый месяц.
— Как медовый месяц!?!
Ната: — Мы работали на Чернобыльской АЭС.
— Пишут, что за последние 12 лет вы, Ната, пять раз побывали в Зоне. В 2015 г., с Жениным другом и подопечным — Иваном Дорном?
Ната: — Намного больше! Последний раз мы посещали Зону даже на 30-ую годовщину аварии на Чернобыльской АЭС. Тогда я взяла своего отца. В Славутиче мы со всей нашей командой встретились с руководством станции и поехали под Арку, вершину современной архитектурной мысли, чтобы первыми...
Женя: — ...первыми почтить память погибших ликвидаторов.
Ната: — И под той Аркой безопасности над четвертым энергоблоком работники станции организаторы включили наш трек «Arka» через колонки. Это была фантастика!
— Там только ваша запись прозвучала?
Женя: — Нет, мы также возложили цветы.
Ната: — А затем, когда возвращались в Киев, по дорогой видели нереальных животных, занесенных в Красную книгу; они бежали за нами и длительное время сопровождали автобус. То было что-то сюрреалистическое. И — в завершение дня, в 19.00, началась «Zона вдохновения», когда вместе с НАОНИ мы играли бесплатный концерт на Почтовой площади. Это был насыщенный ии яркий день.
Женя: — Наверно, один из знаковых дней в нашей жизни.
— 22 марта 2018 года ваш лейбл «Vidlik Records» выдал второй альбом «ONUKA», который назывался «Mozaїka». Когда вы теперь слушаете диск, что через полтора года видится вам?
Женя: — Аудиокалейдоскоп разных стилей, которые, если внимательно рассматривать, складываются и создают определенный целостный образ.
Ната: — достаточно большой отрезок нашей с Женей жизни.
— После прослушивания «Mozaїka», у меня возникли стойкие аллюзии с электронным крылом краут-рока, в частности, с командой «Kraftwerk» из Дюссельдорфа, с эстетикой и музыкой с явным влиянием русского конструктивизма первой трети прошлого века.
Женя: — Наверно, супрематизма.
— Нет, я имею в виду творческое наследие Эль Лисицкого как фотографа-конструктивиста, чьим большим поклонником до сих пор остается Флориан Шнайдер из «Kraftwerk». Дизайн стильной обложки красно-черного альбома «Die Mensch-Maschine», «Человек-mашина» выполнила немецкая компания графического дизайна Карла Клефиша, явно под воздействием творчества русского художника.
Женя: — Как интересно.
— А знаете, что в 1918 году Эль Лисицкий жил в Киеве, где стал одним из основателей «Культур-лиги» — авангардного художественного и литературного объединения?
Женя: — Странно.
Ната: — Нужно будет почитать об этом периоде
— А теперь главное, к чему я все это рассказывал. В Киеве родился, жил и работал фантастический композитор Александр Мосолов. В 1928 году он написал симфонический эпизод «Завод. Музыка машин «к несуществующему балету» Сталь», орus 19, который считается чуть ли не наиболее ярким образцом конструктивизма в музыке.
Женя: — Можете сбросить ссылку?
Ната: — Мне тоже будет интересно, я этого композитора не знаю.
— Непременно. Мне кажется, еще вам понравиться его симфонический эпизод «Тракторная бригада возвращается в село»
Женя: — Ух ты! С удовольствием послушаем.
Ната: — Супер!
— Еще один вопрос о «Mozaїka», но теперь — к Нате.
(Фантастический взрыв эмоций! Хотя Ната сидит напротив меня, но следующий вопрос она прочитала в моих распечатанных заметках... Собачка Пиф удивленно поглядывает на хозяйку).
Ната: — Блин! Я уже вижу: «Мы — не рабы, рабы — не мы»... Как вы это, вообще, узнали?!?
— Некоторые журналисты по-старому готовятся к интервью.
Ната: — Блин!
— Слушаю.
Ната: — Мы не привыкли к таким интервью, когда кто-то готовится fundamentally, глубоко. Как правило, это поверхностные разговоры, а вы — я очень удивлена — даже о моем проходном проекте «KOOQLA» вспомнили. И вопросы такие интересные.
Женя: — Да, и я слышу — прошлись мы по альманаху.
— Мы уже заканчиваем. Известно, что революционный палиндром: «Мы — не рабы, рабы — не мы» — внедрила в 1919 году, в первом советском «Букваре», Дора Элькина. Тогда она служила личным секретарем Надежды Крупской. Ее речевка-призыв работала на искоренение неграмотности в молодой стране. В песне «Golos» вы внедрили новый палиндром: «Мы — не немые, немые — не мы». На что он направлен?
Ната: — Да, я о палиндроме Доры Элькиной читала, сначала думала сделать именно таким припев, но засомневалась.
— Почему?
Ната: — Потому что нужно что-то предлагать, чтобы оно отвечало духу именно нашего времени. Долго думала я над этим, пока не остановилась на собственном палиндроме.
— Кого и к чему ваш призывает?
Ната: — Мы живем в такое время, когда следует тщательным образом взвешивать, что именно ты говоришь. Потому что непременно появятся возмущенные слушатели. После этой песни меня обвинили в неуважительном отношении к... глухонемым. Мне и в голову такое не приходило! Похоже, наша эпоха превратилась в платформу, где свобода слова сама себя съела. Ведь каждый ненормальный может обвинить вас в любых смертных грехах. Все может быть twisted, перекручено и использовано против тебя.
— Тогда объясните, какое оригинальное содержание в ту фразу вкладывали вы?
Ната: — Мне хотелось, чтобы вся, подчеркиваю, целая Украина громко, на весь мир заявила о себе, а не только творческие личности: музыканты, композиторы, литераторы, дизайнеры, которых все больше знают в разных уголках планеты. Мне хочется, чтобы хештег #война-коррупция-Чернобыль заменил фронтальный взрыв заметных достижений во всех сферах нашей жизни. Если бы нам вместе немного постараться, это точно бы перевесило все негативные впечатления и устоявшиеся хештеги относительно Украины.
— Получается, это был месседж к простым людям?
Ната: — Мне хотелось, чтобы они услышали настоящий смысл нашей песни, поверили в это, перестали насмехаться друг над другом или презирать собственную страну.
Женя: — В песне «Golos» скорее всего речь идет об огромном потенциале гражданского общества, о наших коллективных возможностях.
— Вам не кажется, что сегодня песня косвенно звучит как... реклама партии «Голос» Славика Вакарчука?
Женя: — Мы смеялись над этим.
Ната: — Действительно — да, есть немного.
— Хочу понять, как у вас, при наличии двух самостоятельных и мощных креативных центров, происходит трансформация творческого замысла в реальную песню «Guns Don’t Shoot»
Ната: — По традиции я коллекционировала фразу, которая однажды пришла в голову. Сразу выяснилось: это будет яркий музыкальный мем, если можно так сказать.
— Hook?
Ната: — Да. А Женя сделал какие-то предварительные очерки. Один из них был динамичным и электронным. Мне тот трек понравился, и на нем я начала начитывать слова. На телефон или в ноут я в конце концов записала ритмику, какой вижу следующую песню.
— Когда вы, Ната, что-то музыкальное пишете, вы проходите шаг за шагом или сидите за столом?
Ната: — Чаще всего — я нахожусь за рулем. Ставлю на повтор тот loop и в заторах работаю, ищу: напеваю-напеваю-напеваю.
Женя: — У Наточки одно из любимых занятий — это вождение автомобиля.
Ната: — За рулем я концентрируюсь, и мне лучше думается.
Женя: — Таково у нее душевное состояние.
— Можно сказать, что «ONUKA» — это музыка дорог
Женя: — Скорее дорожный креатив, музыка пути.
Ната: — А я бы сказала: путь музыки.
— Поскольку наши дороги никогда не заканчиваются, благодарю за разговор. И — до новых встреч.
Ната: — И вам спасибо, действительно, было интересно.
Женя: — Будем держать читателей в курсе наших новостей.
