Недаром вздыхал Дмитрий Быков в беллетристической биографии Окуджавы: «Говоря об истории, всегда поневоле намекаешь на современность, а всякий историк оказывается пророком». Вот и на презентации новой повести Петра Кралюка «Рыцарь и смерть», состоявшейся недавно в Ровенской областной библиотеке для юношества, чуть ли не каждый оратор цитировал фразы, предложения, а то и целые абзацы, созвучные дню сегодняшнему. Вот хотя бы абзац, под которым подписался бы каждый небезразличный в Украине сущий: «Имеем землю плодородную... Имеем край погожий, где солнце не выжигает землю, где нет лютых морозов... Почему эту землю раздирают чужестранцы? Почему делят ее? Потому, что она такая хорошая и богатая? А почему люд местный такой беззащитный? Чего ему не хватает?.. Не очень наш народ разумным хочет становиться. Глупым часто легче живется».
«Довлеет дневи злоба его», — эти актуальные слова вкладывает автор повести о гетмане Петре Конашевиче-Сагайдачном в уста Касияна Саковича — украинского поэта XVII века. С одной стороны — это верность мастера своему «фирменному приему»: показывать сильных мира сего глазами «одного из малых сих». О князе-философе Владимире Васильковиче повествовал его писарь Ходорец, о князе Константине Острожском — художник Иван. Но Касиян Сакович — одна из знаковых фигур той великой и богатой барокковой литературы, которую тонко знает и страстно любит Петр Кралюк, и которую у нас спешат втолкнуть в понятие «давняя». Галопом пробежаться конспективно от Иллариона и Мономаха к Теофану Прокоповичу, чтобы взяться более обстоятельно за освященных каноном и милостиво разрешенных давними и недавними оккупантами Зачинателя и Основоположника, а дальше — за всю новейшую украинскую литературу, от них происходящую. Представилось на мгновение, как в туманном Альбионе студенты проскакивают факультативной рысью Чосера и Бена Джонсона, Джона Донна и Уильяма Шекспира, начиная «новейшую», то есть заслуживающую внимания, литературу с сэра Вальтера Скотта, Джорджа Гордона Байрона и Чарльза Диккенса... Представил — и сам над собой посмеялся. Не может такого быть. Кто-то из их сэров еще во времена королевы Виктории просто в Лондоне заявил в Палате Лордов, что Британская Империя скорее откажется от Индии, чем от Шекспира.
Но у нас не Лондон, а Киев.
«Киев в настоящий момент — город суровый. Здесь сила в почете. А еще — деньги, за которые в этом граде все, даже честь, покупается».
Впрочем, это опять же Касиян Сакович. И снова о двадцатых годах семнадцатого века. О финале одного из нечастых в нашей истории периодов, когда над элитой финансовой и милиарной стоял представитель элиты интеллектуальной. Воспитанник княжеской Волыни Петр Конашевич-Сагайдачный (будущий гетман учился в Острожской Академии времен ее наивысшего расцвета) не только возглавил степную казачью вольницу, но и железной волей своей ограничил дерзость сильных и произвол зажиточных. Направил энергию казачества на славу народа и благо ближних. И не заставили себя ждать результаты, поразившие мир.
Под стремительным ударом немногочисленного казацкого войска пала Кафа — наибольший город тогдашней Европы. С невольничьих рынков и каторжных работ казаки Сагайдачного освободили тысячи пленников-христиан. Преимущественно украинцев. Но не только.
Эстафету науки и культуры подхватила от Острожской Академии опекаемая Сагайдачным славяно-греко-латинская школа, которая уже после его смерти выросла и прослыла как Киево-Могилянская Академия.
Именно благодаря вооруженной опеке возглавляемого Сагайдачным реестрового казачества стал возможен визит Патриарха Иерусалимского Феофана в начале 1620 года, ставший основой для возобновления в Украине православной иерархии.
Самым величественным чином Сагайдачного осталась в веках победа под Хотином. После смерти коронного гетмана Хоткевича казацкий гетман Сагайдачный сплотил вокруг себя не только казацкое войско, но и всю армию Речи Посполитой, которая дала достойный отпор турецкому войску султана Османа. Победа под Хотином стала для Европы прологом битвы под Веной, положившей конец мечтам Блестящей Порты о континентальной гегемонии.
Но Сагайдачный за эту победу заплатил жизнью. Незначительная, на первый взгляд, рана привела к многомесячным страданиям и мучительной смерти, невзирая на старания лучших придворных врачей. Еще Сакович отмечал: «Лечение то уже не помогало, в болезнь большую тело попадало». А Кралюк его устами продолжает догадку: «Может, лучше было бы не лечиться? И душа, и тело сами бы болезнь побороли?» История знает не один случай, когда слишком популярному полководцу после триумфальной победы помогали уйти с этого света свои. Ближайшая аналогия, которая приходит на ум, — судьба генерала армии Ватутина, которого со сквозным пулевым ранением ноги лейб-медики залечили до гангрены и смерти в тяжелых страданиях.
Для правящей верхушки Речи Посполитой Сагайдачный перестал быть нужным и становился опасным. И Сагайдачный умер.
Но смерть Петра Конашевича-Сагайдачного страшной сторицей ударила по самой Речи Посполитой. Со смертью гетмана из тогдашней системы рычагов и противовесов выпал мощный предохранитель, сдерживавший конфронтацию двух элит — древней, княжеской, проевропейской и молодой казацкой. Через неполных три десятилетия это противостояние взорвется большой войной. Начавшись фактически как гражданская, она быстро перерастет в национально-освободительную, превратит в Руину цветущий край над Днепром и подпишет смертный приговор Речи Посполитой...
Об этом Петр Кралюк не вспоминает ни слова. Но как настоящий мастер книжности не вспоминает настолько красноречиво, что историческая перспектива молчаливо и неумолимо возникает перед глазами каждого осведомленного и небезразличного читателя. И приходит осознание, что гетман Петр Конашевич-Сагайдачный, субъективно сделав все возможное для того, чтобы предотвратить такой сценарий (смертное наказание гетмана Бородавки, которого поддерживали наиболее анархичные казацкие круги, — один из лейтмотивов повести «Рыцарь и смерть»), сознательно или подсознательно заложил основные предпосылки его реализации... Впрочем, одномерными и одинвекторными героями Петр Кралюк не грешил никогда. И безапелляционными оценками — тоже.
Так и должно быть. Ведь как писал Сенека: «Память о великих людях имеет для нас не меньшее значение, чем их живое присутствие». Радует, что после плоских, часто лубочных, идеологически высушенных отпечатков, в наше культурное пространство пришел Сагайдачный Петра Кралюка — сложный, неоднозначный, живой.
Печально только, что книга увидела свет возмутительно малым тиражом — в четыре сотни экземпляров. Большинство из которых в качестве книг, выпущенных при поддержке областной власти, передано в районные и сельские библиотеки Ровенщини. Остается надеяться, что какое-то из наших издательств отважится переиздать новую работу автора «Шестиднева» и «Сильных и одиноких», тем самым откроет ей путь на полки книжных магазинов. В руки и сердца массового читателя.
