Этот спектакль коллектив Национального академического театра русской драмы имени Леси Украинки готовит к 200-летнему юбилею Кобзаря. Сценическую композицию на основе дневников, писем и документов написал художественный руководитель театра Михаил Резникович. В постановке «Везде один... Свеча на ветру» от имени Шевченко выступают двое известных артистов — русскоязычный «лесинковец» Виктор Алдошин и украиноязычный Петр Панчук (из Национального академического драматического театра имени Ивана Франко).
Как подчеркивает режиссер, это будет спектакль о судьбе талантливого человека, который попал под жернова системы. С одной стороны, она выковала его талант, а с другой — искалечила жизнь: это и Шевченко, и не Шевченко, и не только Шевченко.
В основе постановки лежат тексты, стихи Т.Г.Шевченко и воспоминания о поэте, художнике и гражданине. Это легенда об очень талантливом человеке, жизнь которого была разрушена системой. Он много знал, остро чувствовал и заслуживал большего человеческого счастья, но не сбылось...
В перерыве между репетициями мы пообщались с франковцем Петром Панчуком, который исполняет роль от имени Тараса Григорьевича и услышали мнение актера о впечатлении от работы над новым украинско-русским творческим проектом.
— Петр Фадеевич, несколько лет назад вы играли роль Шевченко в спектакле «Божественна самотність» на сцене Театра им. И. Франко (режиссер Александр Билозуб). Потом была постановка Сергея Проскурни в Черкассах «Тарас. Слова». Ныне вы работаете с Михаилом Резниковичем. Такие разные режиссеры видят что-то общее между вами и образом Тараса Григорьевича. А вы чувствуете эту связь?
— Действительно, с образом Шевченко я встречаюсь на сценической площадке уже в третий раз, потому что не так давно играл в спектакле Сергея Проскурни «Тарас. Слова», посвященного одному из этапов жизни поэта. Помню, в период моей активной занятости в репертуаре попросил нашего тогдашнего художественного руководителя франковцев Богдана Ступку назначить на роль Шевченко в «Божественній самотності» другого актера, чтобы немного меня разгрузить. «Кого? — развел руками Богдан Сильвестрович. — Ты у нас уже штатный Шевченко». Помните, в советском театре было понятие «штатный Ленин»? Так и здесь.
Связь с Шевченко, безусловно, чувствую. Все началось с того, что в шестилетнем возрасте от председателя колхоза я получил в подарок «Кобзарь». Потом моя тетя вышла замуж в Корсунь-Шевченковском и привезла буклет из Музея Шевченко. Среди иллюстраций был сюжет «Тарас у дьяка на науке». Помню, как в школе мы воссоздавали «живые картины»: я брал отцовские хромовые сапоги, коромысло с ведрами и изображал маленького Тараса. На втором курсе Театрального института сыграл Шевченко в преддипломной работе Володи Онищенко — фильме «Возвращение»... То есть судьба постоянно подталкивала меня к Кобзарю, подбрасывала шансы прикоснуться к его судьбе. Кроме того, мы с Тарасом Григорьевичем родились недалеко друг от друга: он 9 марта, а я — 7-го. Может, поэтому есть сходство по типу. И вообще, я всегда откликался на его тяжелую судьбу. Сердце терзалось, когда приходил в его музей, просматривал буклеты.
— Как считаете, можно ли ныне вернуться к «живому» Шевченко, после того, как его возвели в ранг недосягаемой иконы?
— Все зависит от отношения к Шевченко того, кто о нем говорит. Любую идею можно уничтожить, бездумно втемяшивая ее людям в голову. Ну, когда вас на улице останавливают сектанты с вечным вопросом: «Вы знаете, что вас любит Бог?», вы раздраженно отмахиваетесь и бежите дальше, правда? И пусть они говорят правильные, хорошие слова, но я не хочу, чтобы мне навязывали их на каждом шагу. В сотый раз повторять, что Шевченко — демократ и борец — бессмысленно! А вот если актер относится к Шевченко с любовью, зритель вряд ли останется равнодушным. Дай Бог, после спектакля перечтет его тексты, попробует что-то понять в себе.
— По-видимому, быть «штатным» кем бы то ни было — опасно для актера. Существует риск застрять в собственных клише, стать заложником образа?
— Действительно, такая опасность существует. Каждый человек неплоский. Он объемный. Просто в жизни мы часто используем какую-то одну часть себя. Ведь жизнь наша однообразна. Ну, вот у меня: метро — театр — храм — дом. Люди, ситуации одни и те же. А брось меня в другую ситуацию, я вдруг увижу себя таким, каким не знал до сих пор. Так работа с новым режиссером поворачивает актера другой стороной. Раскрывает его скрытые возможности, качества. Кроме того, чтобы не быть штампованным, важно каждый раз по-новому, будто впервые воспринимать ситуацию, предложенную режиссером.
— Что во время этой работы стало для вас открытием?
— Не могу сказать, что открыл для себя новый фактаж, потому что перечитал столько, что, кажется, уже знаю о Шевченко все. В «Везде один...» открытия были в иной плоскости — профессиональной. Дело в том, что в каждом отдельном спектакле мое — актерское — исполнение наслаивается на режиссерское видение персонажа, поэтому рождается другой — непохожий на предыдущие образ Шевченко. В данном случае отличие продиктовано самой природой русского театра. Он более рациональный, жесткий. А я как актер театра украинского склонен к сентименту. Нас хлебом не корми, дай поплакать...
— Тяготеете к мелодраме?
— Да. Вообще-то хорошо, когда актер чувствительный, но скатываться к сентиментальности не всегда уместно. Фактически Михаил Резникович пытается лишить меня этого проявления. Говорит: «Переживаешь? Переживай! Но не показывай этого. Держи в себе». Это, вроде бы, технологическая вещь, но она кардинально все меняет. Персонаж выходит более мужественным. Герой, который сдерживает слезы, влияет на зрителя сильнее, чем тот, который распускает нюни.
— Вы попали в чужой коллектив, как Вам работается с «лесинковцами»?
— Если говорить о чуждости как обособленности, то я по жизни всегда сам. И в своем родном Театре им. И. Франко, возможно, я еще более одинок, чем где-либо еще. А что касается того, как чувствую себя здесь — в Театре имени Леси Украинки? До сих пор я не почувствовал ни косого взгляда в свою сторону, ни пренебрежительного отношения или ревности. Конечно, мы сближались постепенно с коллегами, и это естественно, потому что я, видите ли, сам не такой, чтобы сразу бросаться в объятия к незнакомым людям. Занимаюсь совместным делом. Но заниматься им в хорошо организованном коллективе — это и есть актерское счастье. Здесь нет привычки тратить репетицию на басни, анекдоты, обсуждения новостей политики или футбола. Еще радует, что режиссер на каждой репетиции просит, уговаривает, заставляет актера подниматься на новый уровень души. Нужно все время тянуться к какой-то идее, иначе — скатываешься вниз. А еще ценная вещь — то, что все актеры (а их в этом спектакле задействовано 30 человек!) играют одну общую тему — тему Шевченко. Для меня это огромная поддержка. Потому что часто бывает: тянешь на себе всю постановку, а коллеги играют свой текст — не более. В этом спектакле все играют честно, помогают своим настроением, понимая, что это совместное дело.
— Вам — человеку, которому никогда не грустно в одиночестве, сложно понять Шевченко, который терзался тем, что «Везде один...»?
— Одно дело, когда мы добровольно принимаем одиночество, и совсем другое — когда тебя берут за шкирку и вырывают из жизни. Тарас Григорьевич страдал, когда попал в ссылку и был лишен права писать и рисовать. Для художника это все равно, что запретить дышать! Человек должен не только поглощать, брать, но и отдавать, иначе умрет. Художник набирается впечатлений и выливает их на полотне. Поэт — на бумаге. Актер — в зрительном зале. Я 18 лет почти ничего не играл в театре и ужасно страдал от этого. Теперь думаю: зачем это мне было дано? Вероятно, для того, чтобы пострадал, потом переболел, смирился, доведенный до отчаяния... И в конце концов понял, что есть твои желания, а есть Божье провидение. На склоне лет Шевченко понял, что все испытания — уроки судьбы!
— И закалка?
— Да. Это как в спорте: если не класть тяжелые штанги на плечи атлету, он никогда не станет чемпионом! А еще судьба испытывает нас — для очищения. Мы же практически не знаем себя. Свято верим, что такие хорошие! А не дай тебе ролей в театре? Уже смотришь: и злоба появляется, и зависть. Ага, значит, и злого в тебе хватает! Тебе дается 18 лет на то, чтобы ты угомонился. А дали бы сразу играть? Я бы нос задрал. Вот и Шевченко Бог поместил в такую ситуацию, чтобы он нечто большее понял о жизни и своем внутреннем мире — душе. Например, в письме к А. И. Толстой, за несколько месяцев до возвращения из ссылки, Тарас Григорьевич написал, что благодарен Богу за подаренное ему испытание: «Оно научило меня, как любить врагов и ненавидящих нас. А этому не научит никакая школа, кроме тяжкой школы испытания и продолжительной беседы с самим собою... Как золото из огня, как младенец из купели, я выхожу теперь из мрачного чистилища, чтобы начать новый благороднейший путь жизни».
