Сентенция Алессандро Барикко, по моему мнению, стоящего в ряду самых гениальных писателей, озвучена рассказчиком Трубачом. Она, в сущности, проста и звучит так: ты жив по-настоящему, пока у тебя в запасе есть история и кто-нибудь, кому ее можно подарить...
Театральный монолог Алессандро Барикко — красивая и печальная притча о природе творчества. На примере жизни пианиста, который младенцем оказался на корабле и никогда не сходил с него на берег (!), автор утверждает, что настоящий творец, будь то музыкант, художник, композитор (список можно продолжить), не нуждается в непосредственном соприкосновении с окружающим миром.
Мир гения в нем самом, он изначально самодостаточен и способен собственным вдохновением творить новые вселенные. Не нужно сходить на землю, чтобы испытать ее твердь и пройтись по траве, — достаточно закрыть глаза, вызвать все это в своем воображении, коснуться пальцами клавиш рояля... и зазвучит музыка. Неимоверная, та, которой не было до этого мгновения. Но в том и миссия творца — сделать реальным то, чего не существовало до него.
Конечно, Алексей Кужельный мог бы поставить этот спектакль на большой сцене, но он, в унисон с Барикко, намеренно отказывает себе в преимуществах масштабного сценического пространства, максимально приближает актера к описанным обстоятельствам и демонстрирует, что хороший спектакль можно создать и на крохотном пространстве.
Уже не впервые А. Кужельный выступает сценографом своих постановок. Настаивая и в новом спектакле на убедительности идеи единства режиссерско-сценографического замысла, он погружает зрителей в придуманный мир. Это корабль-дом подкидыша Дэнни Будмана Т. Д. Лемона — Новеченто, найденного в трюме и получившего имя по названию товара в картонной коробке, где он лежал. Сначала зрители оказываются в небольшом зале, представляющем нижнюю палубу корабля. Полумрак и запустение, с потолка протекает вода, ее капли, поблескивающие в тусклом свете, словно слезы, проливаются в руки погруженного в воспоминания Трубача. Здесь зрители в конце истории, которую он обещает... но Трубач зовет всех в ее счастливое начало. Зрители устремляются за ним, в другое камерное пространство, светлый, праздничный салон корабля. Трубачу, в исполнении Станислава Мельника, придется виртуозно перевоплощаться во всех упоминаемых героев его истории о необычном пианисте, так как жанр «Новеченто» — моноспектакль.
Пространство Микросцены наполнено множеством деталей, указывающих на место действия. Развешены корабельные колокольца разной величины, белые занавеси из полиэтилена, балансирующие на протянутых веревках и шуршащие, подобно океанским волнам... Картина с девственной гладью белого полотна, рама, которая позже станет дверью-выходом и через которую пианисту придется сойти на берег... Он лишь одной ногой ступит за нее (какой выразительный символ — разумно ли выходить за рамки возможного?). Большие окна-иллюминаторы затянуты белесой дымкой утреннего тумана. Еще одна образная метафора. Прикасаясь к стеклу, стирая туман, пианист словно проникает в иную реальность, открывает мир, но стекло оказывается зеркалом, в котором отражаются зрители. Что они откроют для себя?
Начинается череда перевоплощений. Трубач-Мельник становится распорядителем салона, приглашающим публику в увлекательное плавание, матросом, нашедшим коробку с младенцем, капитаном корабля, рулевым, радиотелеграфистом, коком, доктором, Новеченто-малышом, Новеченто-юношей. Рассказ положен на активное действие, все динамично, ярко театрально, актер буквально жонглирует предметами. Характеристика каждого персонажа определяется в основном внешними составляющими: изменением тембра голоса, мимики, пластики (балетмейстер Алексей Скляренко), элементов костюмов.
Фантазия Кужельного-сценографа фонтанирует изобретательными придумками, вихрь театральной зрелищности захватывает. Щедрой рукой он отдает весь этот фейерверк исполнителю, и тот слегка заигрывается с предметами, в какой-то момент с сожалением констатируешь: за внешней яркой динамикой актер утрачивает суть. И лишь когда в калейдоскопе героев приходит черед Новеченто, Станислав Мельник прорывается в зону настоящего психологизма, в сферу искренней исповедальности, достигая идеальной органики в интерпретации персонажа...
Кульминацией этого образного манифеста творчества, когда пианист предлагает довериться ему, идти за ним и быть сотворцом, становится сцена музыкальной дуэли. Мортен, король джаза, у С. Мельника — верх надменности, он преисполнен самоуверенности, всем обликом демонстрируя безоговорочное превосходство.
Как сыграть на сцене, почти у колен зрителей, которых не обманешь фонограммами, состязание двух пианистов? Но неиссякаема фантазия режиссера. Мортен-Мельник набрасывает на синтезатор, выполняющий роль рояля, шикарный мех. Звучит музыка (композитор Андрей Шусть), руки музыканта скользят по мягкому меху, словно перебирая и нащупывая нужную мелодию, вороша и гладя. Они взлетают над ним, а теперь утопают в сладострастии звуков, и, создается впечатление, что мех оживает от мастерского исполнения. Но вот очередь Новеченто. Рассказ Трубача идет по нарастающей, эмоции просто зашкаливают! И вдруг на клавишах возникает зеленый лучик света, с озорством скачущий по ним... Темп ошеломляющий, музыка не поспевает за лучом, они играют в прятки, шалят, веселятся. Звуки переливаются, держат стройную безупречную мелодию, торопятся вперед, но уловим ли солнечный зайчик?
Благодаря такому образному решению сцены музыкальной дуэли режиссеру удается театрализовать еще одну важную мысль автора. В искусстве не может быть состязания. Лишь для ремесленника, которым тут является Мортен, дуэль — это соревнование, а для гения музыка — высшее наслаждение. Ему не нужно доказывать, что он лучший, ему вообще ничего никому не нужно доказывать. Он не творит, творчество есть суть его жизни.
Моноспектакль — особенный жанр, требующий от актера огромных душевных затрат, виртуозного мастерства, безупречной органики, умения заполнить своей личностью пространство сцены. Молодой актер С. Мельник уверенно реализует себя в этой сценической притче, преодолевая нагромождение бытовых подробностей, он старается держать линию замысла, добиваться чистоты исполнения. В образе человека-творца, уязвимого, но счастливого бесконечностью и многообразием творчества, как в джазе, есть залог вариаций человеческой природы. А ведь это новые истории, необычные и удивительные, достойные воплощения. Значит, театр не закончится никогда, потому что у него всегда будут истории, которые есть кому рассказать...
