В понедельник, 23 ноября, мир отметил столетний юбилей выдающегося европейского поэта, уроженца Буковины Пауля Целана.
Пауль Целан (нем. Paul Celan; настоящее имя Пауль Анчель, рум. Paul Ancel; псевдоним является анаграммой фамилии) родился 23 ноября 1920 года в Черновцах. Его творчество развивалось под влиянием французского символизма и сюрреализма. Перевел на немецкий и румынский произведения Поля Верлена, Артюра Рембо, Осипа Мандельштама, Поля Валери, Чехова, Шекспира, других авторов. Среди наград Целана, в частности, самая высокая немецкая литературная премия имени Георга Бюхнера.
Из-за тяжелой формой депрессии, вызванной психическим расстройством, покончил с собой 20 апреля 1970 года, бросившись в Сену с моста Мирабо.
Мировая литературная критика считает Целана одним из лучших немецкоязычных лирических авторов послевоенного времени, ставит его в один ряд с Гельдерлином и Рильке. Несмотря на сложность его поэзии, количество критических и исследовательских работ о Целане превышает 6000. В Еврейском музее в Берлине пользуется популярностью «Сад Целана». Самый известный стих Целана, «Фуга смерти», звучал в Бундестаге в 50-ю годовщину погромов Хрустальной ночи.
Целан знал украинский. Его же самого на украинский впервые перевел Василь Стус. Самое известное произведение Целана «Фуга Смерть», среди прочих, перевел Мыкола Бажан. А перевод всего наследия совершил Петр РЫХЛО.
Петр Рыхло родился 10 июля 1950 г. В селе Шишковцы Кицманского района Черновицкой области. В 1967—1972 гг. учился на факультете романо-германской филологии Черновицкого государственного университета (ныне — национальный университет им. Юрия Федьковича,) в 1985—1987 гг. там же — в аспирантуре при кафедре зарубежной литературы, и, со временем, в докторантуре (2003—2005).
Работает преподавателем кафедры зарубежной литературы и теории литературы Черновицкого национального университета, профессором украинистики Института славистики Венского университета в Австрии. С 2007 — профессор кафедры зарубежной литературы и теории литературы Черновицкого национального университета. Член Украинского ПЕН. Первые переводы с немецкого (стихов черновицкой поэтессы Стефании Нуссбаум) опубликовал в газете «Радянська Буковина» (1972).
Сегодня в багаже Петра Васильевича более двадцати составленных и переведенных книг. Среди них — полный корпус поэзии Целана — 10 сборников, опубликованных издательством «Книги ХХ», а также исследование Израэля Халфена «Пауль Целан. Біографія юності поета» и (совместно с Ларисой ЦИБЕНКО) «Пора серця» — переписка Целана с Ингеборг Бахман.
Так что вряд ли можно было бы найти лучшего собеседника, если речь идет о такой непростом авторе, как Пауль Целан.
ЯЗЫК
— Пан Петр, как в вашей жизни появился перевод?
— Будучи еще школьником, я попытался воспроизвести на украинском какой-то стих из учебника немецкого языка и был очень разочарован, когда вместо четко ритмизованного, метрически организованного текста, в оригинале еще и зарифмованного, у меня вышла абракадабра, и близко у поэзии не стоявшая. Тогда я понял, что перевод поэзии требует от переводчика огромных усилий, особенно качеств — чувства ритма, версификационного умения, образного мышления и тому подобное. Но поскольку в то время я и сам уже пытался что-то сочинять, то эти, чисто технические трудности, не были для меня особой преградой. Свои первые поэтические переводы я опубликовал еще студентом в областной газете, а со временем, с легкой руки Мыколы Бажана, которому в начале 1970-х я направил на критический суд свои переводы баллад Стефана Гермлина, я начал публиковаться в журнале «Всесвіт», в разного рода антологиях, альманахах.
— Вы сразу ориентировались на немецкий?
— Да, поскольку это был мой профилирующий язык на факультете романо-германской филологии Черновицкого университета, где я учился. Позже я попутно переводил с русского, польского, английского или идиша, но это были скорее исключения.
ПЛОТНОСТЬ
— Помните ли вы свое первое впечатление от поэзии Целана?
— Сложилось так, что первой поэтической книгой Целана, которую мне прислал еще в начале 1980-х кто-то из моих немецких знакомых, был поздний сборник «Пристанище времени». Я долго вчитывался в помещенные там стихи, однако так и не сумел понять, а тем более почувствовать их. Очевидно, мне не хватало элементарных «фоновых знаний» (есть такой термин в переводоведении), без которых этого поэта понять невозможно. Со временем я получил доступ к более ранним сборникам, и с теми стихами я уже мог справиться, даже почувствовал с ними эмоциональный контакт. Скажем, в разные годы сделал несколько вариантов перевода «Фуги смерти». В 1993-м я издал первый на всем постсоветском пространстве сборник избранных стихов Целана под названием «Меридіан серця». Она вышла довольно приличным, по тем временам, тиражом в 5000 экземпляров и быстро разошлась, сегодня это издание — библиографическая редкость.
— В чем основные сложности перевода стихов Целана?
— В предельной плотности поэтического высказывания, доведенного до плотности кристаллических структур, в интертекстуальных шифрах, которые глубоко скрыты и не поддаются немедленному прояснению, особенно в безудержном Целановом словотворчестве, для которого немецкий язык имеет гораздо более широкие возможности, чем любой из славянских языков. Все это, вместе взятое, создает огромные, порой непреодолимые трудности для переводчика.
— Как вы оцениваете сборник переводов «Світлотиск», выполненных Жаданом?
— Считаю переводы Жадана довольно удачной попыткой приблизиться к поздней лирике Целана. Это был рискованный эксперимент, поскольку он выбрал для перевода сложные поздние сборники Целана — «Злам дихання», «Сонцеволокна», «Світлотиск», «Партія снігу» (это названия сборников Жадана, я перевел их иначе — «Злам подиху», «Волокнисті сонця», «Світлопримус», «Арія снігу»). Сам прекрасный поэт, Жадан пытается воссоздать на украинском прежде всего словообразовательный аспект Целана, его многочисленные неологизмы, прибегая к смелым переводческим решениям, порой калькируя целановские композитумы, которые невозможно найти ни в одном словаре, наподобие приведенных выше названий или таких лексических новообразований, как «мудрокопальні», «туманнополотнища», «сірострава», «словослід», «світопросякнуто», «твердопроспіваний» и другие. Иногда такие новообразования могут вызвать сопротивление языковых пуристов, но одновременно они расширяют горизонты украинского языка, обогащают его новыми лексическими единицами. И поскольку в поэтическом переводе не может быть «окончательного» варианта, который был бы неизменным, как метр-эталон в штаб-квартире Международного бюро мер и весов, каждый переводчик имеет право на свою собственную интерпретацию.
КЛЮЧ
— Есть ли какой-то ключ, с которым возможно понимание стихов Целана?
— Универсального подхода нет, каждый стих требует своего собственного ключа, поскольку включает в себя другой опыт, длугую констелляцию, новое послание. В сборнике «Від порога до порога» есть стихотворение под названием «Мінливим ключем», которое звучит так:
Мінливим ключем
ти дім відчиняєш, в якому
все заметено снігом мовчання.
Залежно від крові,
що капає в тебе
з ока, рота чи вуха,
міняється ключ твій.
Міняється ключ твій,
міняється слово,
що зі сніжинками разом кружляє.
Залежно від вітру, який жене
тебе далі й далі,
навкруг слова тужавіє сніг.
Мне кажется, что это стихотворение помогает понять поэтический метод Целана, понять, что в поэтическом процессе на автора действует множество разных факторов как внешних, так и внутренних — среди них реальный повод, порождающий образную идею (в немецком языке для его обозначения существует выражение poetischer Einfall, который невозможно точно перевести), суггестивный подтекст, интертекстуальные измерения, но и атмосфера, настроение, психологическая диспозиция и тому подобное. Поэтому каждый стих Целана нужно читать, учитывая все эти факторы, соотношение которых каждый раз будет другим. Часто поэзии Целана несут в себе множественный смысл, за одной и той же поэтической формулировкой стоят разные (не только семантические) значения. Когда, например, Целан начинает одно из своих стихотворений строкой «І твоя рана, Розо», то этими тремя короткими словами сказано очень много — то, что его действительность была глубоко изранена, что Роза здесь — женское имя, включающее в себя коннотацию цветка, что под этим именем следует понимать немецкую социалистку Розу Люксембург, которая вместе с другим немецким революционером Карлом Либкнехтом в 1919 году была жестоко убита реакционными кругами немецкого юнкерства, но также и то, что Розой звали служанку из книги Кафки «Сельский врач», которая становится жертвой грубого конюха, как и то, что одна из близких подруг Целановой юности — Роза Лейбович — рано умерла от чахотки, то есть также имела незаживающую рану. Стихотворение имеет латинское название Coagula (императив от глагола coagulare — сгущать, уплотнять). Эта формула в свое время использовалась для алхимических рецептов, Целан же переносит ее в эстетическую сферу, подчеркивая полисемантику и плотность своего поэтического письма.
РАНЫ
— В примечаниях к одному из изданий вы пишете (цитирую непрямо), что немецкая критика так и не простила Целану его происхождение из окраин немецкоязычной литературы. Что вас подтолкнуло к этому мнению?
— Я здесь имею в виду рецензию немецкого критика Гюнтера Блекера на сборник Целана «Языковые решетки», где он заявлял: поэзия Целана не имеет никакого отношения к реальной действительности, а является лишь словесной магией, и это, вероятно, «связано с его происхождением», намекая при этом на еврейскую родословную и восточноевропейские корни поэта. Эта рецензия, напечатанная в берлинской газете Der Tagesspiegel от 11 октября 1959 года, утверждала, что «Фуга смерти» — абсолютно далека от исторической правды, она, мол, только «оптическая партитура», «контрапунктные упражнения на нотной бумаге». Совершенно очевидно, что в ней автор всячески пытался дезавуировать правду о нацистских концлагерях и массовом уничтожении евреев. Целан был глубоко травмирован этой рецензией, он воспринял ее как попытку нацистского реванша, уничтожения себя как личности. Но уже задолго до нее Целану давали почувствовать, что он чужой, скажем, в 1952 году, во время встречи литературной «Группы 47» в Ниендорфе, на которую был приглашен благодаря стараниям друзей Мило Дора и Ингеборг Бахман. Здесь его чтения «Фуги смерти» сравнивали с манерой выступлений нацистского министра пропаганды Йозефа Геббельса, поскольку австрийское произношение и манера декламации Целана казались вчерашним солдатам вермахта, из которых в основном состояла «Группа 47», слишком аффективной. К сожалению, это был не единичный случай, такой была тогда общая атмосфера в аденауэровской Германии.
— Был ли Целан где полностью дома — не чуждым, не другим?
— Конечно, Целан не всегда чувствовал себя отторгнутым и одиноким «степным волком», у него также были периоды душевного комфорта — и в послевоенном Бухаресте, где он имел верных друзей — таких, например, как его литературный наставник и покровитель Альфред Маргул-Шпербер, как румынские поэты Петр Соломон, Нина Кассиан и др. Некоторое время он довольно комфортно чувствовал себя и в Париже, особенно после женитьбы на Жизель Лестрейндж. Однако со времени так называемой аферы Клэр Голль все пошло наперекосяк. Безосновательно обвиненный энергичной и грубой вдовой в плагиате произведений ее покойного мужа, немецко-французского поэта Ивана Голля, Целан надеялся на поддержку друзей, на цеховую солидарность немецких литераторов, однако сила сопротивления агрессии Клэр Голль оказалась недостаточной, что ввергло его в глубокую депрессию, масштабы которой имели для него катастрофические последствия. Думаю, что полностью дома он чувствовал себя только в детстве и юности, проведенных на Буковине, в Черновцах. В отношении этого в 1960 г. он писал из Парижа Маргул-Шперберу: «Ах, знаете ... Я уже часто спрашивал себя, не лучше ли было бы, если бы я остался возле буков моей родины?».
— На мой взгляд, чем были его отношения с Бахман — так же яркой поэтессой и писательницей: взаимным усилением или борьбой равных по силе творческих личностей?
— Эти отношения были многогранными, амбивалентными. С одной стороны, это была страстная любовь, которая, правда, в течение лет имела свои взлеты и падения, с другой — они были очень непростыми, поскольку здесь сошлись две гениально одаренные личности, каждая со своей аурой и мощной творческой энергетикой. Несмотря на все, для Бахман эти отношения оказались, так сказать, «фатальнее», потому что имели для нее экзистенциальное значение. Она любила беззаветнее, поэтому и переживала невозможность быть вместе намного больнее. Когда они встречались и оставались вместе, то возникало впечатление, будто они отбирают друг у друга воздух, поэтому их союз был уже априори невозможным. «Я положила все на одну карту — и я проиграла», — с горечью констатировала Бахман в одном из писем к Целану. А после его самоубийства она вложила в уста протагонистки своего романа «Малина» следующие слова: «Моя жизнь окончена, потому что он во время депортации утонул в реке, он был для меня жизнью. Я любила его больше, чем свою жизнь». Кстати, переписка Целана с Бахман появилось в 2012 г. в украинском переводе, по своей напряженности она не уступает любовному или приключенческому роману.
В УКРАИНЕ
— Какое место Целана в украинском культурном пейзаже?
— Я думаю, что место каждого иноязычного автора в украинском ландшафте определяется прежде всего интересом к его творчеству и наличием достаточного количества переведенных текстов, позволяющих его рецепцию здесь. С этой точки зрения у нас все довольно прилично — интерес к поэзии и личности Целана постоянно растет, а издание мною всех его поэтических сборников создает хорошие предпосылки для активного усвоения его творческого наследия нашим культурным сознанием. Кроме того, в Украине изданы несколько книг о поэте — это моя монография «Поетика діалогу. Творчість Пауля Целана як інтертекст» (2005) и недавно опубликованный сборник статей «Пауль Целан. Референції». Недавно в украинском переводе вышла книга Израэля Халфена «Пауль Целан. Біографія юності поета», а Черновицкая областная универсальная научная библиотека имени Михаила Ивасюка подготовила к столетнему юбилею поэта солидный библиографический указатель. Уже много лет существует литературная премия Пауля Целана, учрежденная областной администрацией Черновицкой области. В конце сентября под эгидой Украинского фонда культуры и Центра иудаики при университете «Киево-Могилянская академия» прошел фестиваль «Целанивськие чтения в Украине», посвященный 100-летию со дня рождения поэта. Музея Целана у нас действительно еще нет, зато с 1992-го в Черновцах стоит памятник поэту, в его честь названа одна из улиц города, а несколько лет назад здесь был открыт литературный Целановский дом, где проходит много интересных культурных мероприятий. Наконец, и известный далеко за пределами Украины Международный поэтический фестиваль Meridian Czernowitz, названный так в честь Целана («меридиан» — основополагающее понятие Целановой поэтики). Назовите мне другого зарубежного европейского автора, который бы так активно осваивался и был так широко известен и почитаем в Украине.
— В общем, как сделать этот буковинско-галицкий литературный космос исконной частью нашего наследия?
— На этот вопрос я уже частично ответил, но могу дополнить. Несколько лет назад, вместе с берлинской художницей Гельгой фон Левених, я выступил с инициативой, которая называется «Буковинско-Галицкий литературный маршрут» и поддерживается министерством иностранных дел Германии. Суть проекта заключается в популяризации тех иноязычных (преимущественно немецких) авторов, которые родились, а частично и росли, формировались на нашей земле. Мы устанавливаем в их родных селах и городках небольшие бронзовые бюсты на гранитных постаментах. Такие памятники или мемориальные доски уже установили в Бучаче (нобелевский лауреат по литературе Самуэль Иосиф Агнон), Черткове (Карл Эмиль Францоз), Подволочиске (Герман Кестен), Буданове (Сома Моргенштерн), Бродах (Йозеф Рот), Черновцах (Роза Ауслендер , Грегор фон Реццори). На очереди — памятники известному популяризатору и исследовательнице еврейского фольклора и еврейской идентичности Зальц Ландман в Жовкве, известному актеру Александру Гранаху в его родных Вербовцах, еврейскому писателю Агарон Аппельфелду в Старой Жадове, рано угасшей в нацистском концлагере поэтессе Зельме Меербаум-Айзингер, которую еще называют «буковинской Анной Франк», в Черновцах. Но мы понимаем: сам по себе памятник еще не является залогом того, что имена этих писателей приживутся в их некогда родных местах, поэтому параллельно с этим организуем перевод и издание их книг, устраиваем презентации, конкурсы, театральные спектакли по мотивам их произведений и тому подобное. И такая деятельность приносит плоды: постепенно эти авторы становятся достоянием национальной культуры.
— Вопрос больше исторический, и все же интересно ваше мнение: почему вдруг Черновцы — небольшой город на окраине империи — оказался таким богатым литературными талантами?
— Меня уже часто спрашивали об этом, и я не имею никакого другого ответа, кроме следующего: потому что довоенные Черновцы были конгломератом многих языков, культур, вероисповеданий, обычаев — Европой в миниатюре, где в небольшом пространстве в несколько десятков квадратных километров скрещивались самые разные интеллектуальные, культурные и политические течения и тренды, поэтому народности, населявшие этот город, как правило, оплодотворяли, подпитывали друг друга. Здесь царил дух здорового соперничества — а только при таких условиях формируются и вызревают настоящие таланты.
ПИСАТЬ ПОСЛЕ АУШВИЦА
— Почему Целан нужен нам, сегодняшним?
— Как поэт, Целан опередил свое время на много лет, возможно, десятилетий. Сегодня он принадлежит всему человечеству, а значит, и нам. Почему мы должны отказываться от этого наследия? Тем более что в его поэзии, воспоминаниях, переписке с друзьями часто всплывают и наши украинские реалии — Черновцы, Буковина, Украина.
А главное послание его поэзии — это память о крупнейшей гуманитарной катастрофе ХХ века, которой был Холокост, стремление к безусловной правде и предостережение от повторения подобных преступлений в будущем. Но это, так сказать, только тематический компонент, однако существует еще и другая составляющая — эстетический прорыв, совершенный Целаном в поэтологической сфере. Его стремление к «более серому языку», лишенному внешних декоративных элементов, «красивых» эпитетов и метафор, чрезмерному благозвучию и т.д., было поиском художественной правды, которая казалась ему гораздо важнее гармоничного сочетания звучаний и образов. По аналогии с так называемой атональной музыкой, стихи Целана можно назвать «атональной поэзией». По сути, своим творчеством он опроверг известный тезис немецкого философа Теодора Адорно, согласно которому писать после Аушвица варварство. Целан дал голос послевоенной немецкой лирике, которая после нацистских преступлений находилась в состоянии полного онемения, он показал, что возможно не только писать стихи после Освенцима, но и об Аушвице. Но для этого нужно было полностью изменить традиционные регистры лирики, отказаться от поэтического высказывания с перспективы соловья или певчего дрозда. Его поэзия уже не является монологическим извержением внутреннего мира автора, а непрерывный диалог, бесконечная полемика с миром и с собой, и этот диалог насыщен огромным количеством сложных кодов и шифров мировой культуры, не сразу поддающихся декодированию. Поэзия Целана требует вдумчивого, терпеливого читателя, способного вместе с поэтом пройти весь извилистый путь невероятных словесных порогов, алогичных парадоксов, скрытых интертекстуальных сцеплений, прежде чем выйти на широкий плес просветления и понимания. Но трудности этого пути щедро вознаграждаются радостью познания таких глубинных истин, которые по-настоящему может открыть только эта труднодоступная, неподкупная в своем стремлении к высшей художественной правде, поэзия.
