«Другое Рождество» в галереe «Нил» — не просто серия графических листов, объединенных тематикой, но осмысленное художественное высказывание, характеризующее зрелость автора.
Публике Кислов известен как карикатурист, которого всегда характеризовало отсутствие желчности и сарказма советской школы карикатуры. При этом биография художника воспринималась скорее в области исторического анекдота: он учился в духовной семинарии, готовился к священническому служению, и вдруг — светское искусство, да еще и карикатура. С точки зрения традиции большевистского богоборчества, все просто хрестоматийно: разочарование в «опиуме для народа» открывает талант цинизму. В качестве исторического прототипа сразу вспоминается один из родоначальников советского агитационного плаката, карикатурист и записной безбожник Дмитрий Моор, о семинаристском прошлом Сталина говорить и вовсе банально. Однако новая выставка Андрея Кислова позволяет увидеть его творческую эволюцию не столь прямолинейной.
Монашеский опыт включает в себя не только отречение от мира, но и сострадание к нему. Настоящее сострадание невозможно без понимания, а ирония — добрая спутница всякого понимания. Тем же, кто считает христианскую религиозность невозможной без пафоса и угрюмой серьезности, стоит обратиться хотя бы к наследию одного из авторитетных православных лидеров современности митрополита Сурожского Антония. Поразительную убедительность его проповедям и интервью во многом сообщают как раз ирония и самоирония — улыбки доброй мудрости. И отсутствие надуманности, ведь «если наш Бог не какой-то «потусторонний» Бог, Бог заоблачный, Бог, до Которого не докричишься, а Живой, близкий Бог, почему с Ним не говорить с такой же простотой и прямотой, с какой ты бы говорил с близким человеком».
Сюжетная линия «Другого Рождества» — достаточно случайные, лаконичные, но совсем не поверхностные зарисовки из жизни украинского православного монашества. Манера Кислова-рисовальщика сродни традиции современной европейской графики, выросшей из модернизма. Наиболее экспрессивная работа цикла может напомнить графические эксперименты Йозефа Бойса, хоть и не обладает их захватывающим безумием. То, что изображает она клобук, задняя часть которого закрывает лицо умершего монаха, отправляющегося в последний путь, без комментария автора осознать сложно. Но это и не обязательно — если искать в искусстве не только подобие видимого мира. Не случайно писатель Юрий Покальчук назвал рисунки Кислова «христианской иероглификой» и даже сравнил их с фильмом Тарковского «Андрей Рублев». Кисловские образы оставляют ощущение неоднозначных знаков, символов, концентрирующих идеи служения, смирения, бренности человеческой жизни, располагающей к медитативному ее восприятию. В чем-то они перекликаются с образами незавершенного полотна Павла Корина «Русь уходящая» (1920 год), этюды к которой можно увидеть во многих музеях бывшего СССР. Но в изображении церковных типажей у Кислова нет коринской жесткости, гротеска и психологической надломленности.
На открытии выставки художник признался, что недавно внутренне согласился с тезисом влиятельного постсоветского галериста Марата Гельмана, сформулировать который сам для себя не решался: «Настоящий художник никогда не попадет в Рай». Однако, чтобы оспорить его, совсем не обязательно ссылаться на решения Второго Ватиканского собора о возможности боговдохновенности искусства вне зависимости от вероисповедания художника и даже наличия у него религиозности. Достаточно воспринять интонацию выставки «Другое Рождество» — одновременно интеллектуальную и чистосердечную, полную внутреннего доверия к Творцу и творению. И вспомнить Антония Сурожского, ожидающего от верующего «доверчивости к Богу, к жизни; не глупой доверчивости, но и не испуганного отношения, а отношения человека, который с доверием мужественным, умным, опытным идет в жизнь…»
