Новая книга Оксаны Забужко «Notre Dame d’Ukraine: Украинка в конфликте мифологий» (Издательство «Факт», Киев), безусловно, стала событием в культурной среде и непременно вызовет самые оживленные дискуссии.
Главный источник противоречий — в определенной двойственности работы, обусловленной традиционной для таких исследований парой автор/объект. То есть — Забужко и Леся Украинка, которой и посвященная книга. В свою очередь, как известно, автор — это стиль. Стиль Забужко, сознательно или нет — подчеркнуто контраверсиен. Ее суждения часто резки, иногда на грани безапелляционности: «если автору не на кого оглядываться, то лучше ему не писать книг, а заняться (например) журналистикой», и это притом, что автор весьма обильно цитирует статьи и исследования тех, кому не на кого оглядываться; в связи с чем возникает вопрос: это касается всех журналистов или т олько тех, кто неодобрительно отзывается о творчестве пани Оксаны? Хотя, достается не только журналистам. Слишком серьезные персоны разоблачаются при помощи чужих цитат (пассаж из М. Хейфеца о Василе Стусе как о «девушке, которая всю жизнь притворяется героем Хэмингуэя»), кое-кого просто похлопывают по плечу («…согласно формулке Ж. Дерриды…» — Ж. Деррида — это что, гимназист такой?; выпад в сторону Марка Вовчка и Лины Костенко — мол, им к лицу обращения «молодка, баба, тетка») или одергивают, как, например, Анну Ахматову: возмущение последней тем, что ее судят по иным критериями, нежели писателей-мужчин, трактуется как «марсианское», т. е. выдержанное в традициях патриархальной (читай — маскулинно-шовинистической) культуры. Рикошетом задет даже предмет исследования: Ольга Кобылянская и Леся Украинка попадают в малопонятную категорию «дам бальзаковского возраста».
С подобными — кстати, абсолютно мас-медийными определениями — сталкиваешься постоянно. Фразы о «творческой лаборатории», «Украине, которую мы потеряли», о «мистическом опыте», относящемся к наиболее «сокровенно-интимной сфере человеческих чувств», Каcсандре как альтер-эго Украинки, изношенные цитаты наподобие булгаковского «чего ни хватишься, ничего нет» и тому подобное — создают массу банальностей, огорчительно обременяющих книгу. Банализируются даже довольно эффектные метафоры («как Афина из головы Зевса» каждый раз появляется что-то другое: то Шекспир, то сегодняшний «культ успеха»; понятно, что это излюбленный образ феминисток, но не так же часто) и, что хуже — термины. «Дискурс» во всех возможных падежах встречается иногда по два-три раза на странице; похожая неприятность с «парадигмой» и «онтологией». И это уже проблема метода.
Поскольку при всем постоянно провозглашаемом невосприятии «новой культуры» («хамократской», «эмоционально обделенной», «агрессивной»), Забужко сама не против приобщиться к лону крайней актуальности. Поэтому заигрывает с антиглобалистской (ситуцианистской) риторикой, уподобляя рыночный капитализм — коммунистическому авторитаризму, или — очень некорректно — современную хосписную клинику — лагерному бараку. И потому с такой интенсивностью сдабривает свое исследование постструктуралистской терминологией (вышеупомянутые «дискурсы»). Но ведь одна из главных ценностей этой чрезвычайно мощной школы — текст. Именно он имеет смысл, и наследие того или иного художника тут исследуют, опираясь исключительно на его опусы и только на них — это, в частности, позволяет отбрасывать те же мифы, неотвратимо и вредно нарастающие вокруг любого известного имени. Биография, личные интенции (между прочим, чрезвычайно «мифоопасная» среда) не являются определяющими. Не зря классик постструктурализма Ролан Барт провозгласил даже «Смерть автора» несколько провокационно, но четко проведя линию раздела между автором произведения и самим произведением. Известно, у этого подхода, как у всякого другого, есть свои недостатки и преимущества, но нельзя не отметить, что благодаря подобным исследованиям за последние два десятилетия в литературо- и в целом искусствоведении произошла настоящая революция. Что, в свою очередь, повлияло на развитие той же литературы, которая освободилась от заскорузлых уз социального, религиозного и политического детерминизма.
Собственно, конфликт Забужко с современной культурной ситуацией как раз и является традиционалистским по сути, и она по своим взглядам позиционируется в нем как типичная национал-диссидентка шестидесятнического пошиба — очень романтичная с одной стороны, очень консервативная — с другой. Некоторых вещей она не воспринимает, некоторых не знает, утверждая, например, что Лесин портрет на 200-гривневой купюре является признанием статуса классика; к сожалению, чем только подтверждает невежество разработчиков отечественных денежных знаков, поскольку во всем мире портреты самых значимых лиц государства печатают как раз на банкнотах самого мелкого номинала как на наиболее употребляемых. При отвращении к советскому прошлому — частые оглядки на него, постоянные упоминания, часто некстати, о репрессиях, об НКВД, эмоциональные инвективы против марксистской догматики. Это доказывание сто раз доказанного и рытье давно уже издохших псов; важнее не то, что было и как плохо оно было, а что будет завтра и как будет завтра. А для понимания будущего следует смотреть на прошлое уже с немного иной точки зрения — не только как на совокупность героических биографий, и так достаточно известных, а как на золотой запас, настоящее эльдорадо великих текстов. Именно текст, а не жизнеописание, представляет собой фундамент дальнейшего гуманитарного прогресса.
С другой стороны, трудно отнять у этой книги ее безусловно привлекательные качества. Колоссальный объем работы с архивами и первоисточниками, роскошный цитатный аппарат. Радикально новый взгляд на Лесю Украинку, очищение ее образа от устаревших мифотворческих представлений «великой Больной» и тому подобного. Попытка как можно шире развернуть социокультурный контекст эпохи. Меткие замечания в сторону Фрейда, применение теорий которого повредило культуре едва ли не больше, чем марксизм. В конце-концов, итоговый постулат — об Украинке как о последнем великом носителе многовековой отечественной рыцарской традиции, которая должна стать одним из наших сегодняшних императивов. Все это делает «Notre Dame d’Ukraine: Украинка в конфликте мифологий», даже при вышеупомянутых недостатках, важным и нужным трудом.
