Выдающийся маэстро современности родился 28 июля 1941 года. Он учился в Неаполитанской консерватории как пианист, дирижер и композитор. Параллельно изучал философию в Неаполитанском университете. Как дирижер дебютировал в 1966 году во Флоренции. Мути является победителем международного конкурса дирижеров им. Кантелли (1967 год). Он выступает во всех лучших оперных театрах и со всеми крупнейшими симфоническими оркестрами мира. Риккардо Мути известен прежде всего своими «аутентичными» интерпретациями опер Моцарта и Верди. Он единственный в мире маэстро, который записал все симфонии Шуберта с Венскими филармониками, оркестром, с которым он сотрудничает уже 37 лет, пишут izvestia.ru. Почти два десятилетия имя Риккардо Мути было неотъемлемо от легендарного театра La Scala, названного музыкальными критиками «золотым временем итальянской оперы»...
— Господин Мути, сегодня для вас Венский филармонический оркестр — самый-самый в мире? — Безусловно. В мире много прекрасных оркестров, превращающих такие города, как Лондон, Париж или Нью-Йорк, в музыкальные столицы с большими традициями. Хотя, конечно, и в небольшом городе можно найти удивительную публику, достойную великолепного исполнения. Но Вена с его фантастическим залом Musikverein, думаю, вне конкуренции. Там ты ощущаешь присутствие Брамса, Брукнера, Шонберга. Это волшебный зал! Если же речь идет об опере, то в таких театрах, как La Scala и San Carlo, я всегда чувствовал, что в их стенах обитают великие призраки, наблюдающие затем, как ты творишь музыку. Их таинственное присутствие особенно осязаемо по ночам, после спектакля.
— Насколько права молва, утверждающая, что скоро вы возглавите театр San Carlo в Неаполе?
— Мне постоянно пророчат какие- то посты и должности. Но сегодня я совершенно свободен и абсолютно этим счастлив.
«РУКИ — ПРОДОЛЖЕНИЕ МОЗГА»
— Вам не грустно жить без La Scala — театра, которому вы так много отдали? Ваше расставание с ним оказалось настоящей драмой, обсуждаемой во всем мире.
— Когда я пришел в La Scala, я уже имел за плечами карьеру. Будучи итальянцем, я воспринял тогда это приглашение как призыв помочь своей стране. И работал в полную силу своих возможностей, ни на что иное не отвлекаясь. Мои 19 лет в La Scala были прекрасными и очень важными для меня. Но этот период закончился. Я смотрю вперед. В моей судьбе никогда не было предсказуемости. Всегда я будто иду в одном направлении, а дверь открывается в другом.
— Почему вы все-таки не приняли приглашение занять пост главного дирижера н ью-йоркского филармонического оркестра?
— Как оказалось, Нью-Йорк вознамерился забрать у меня слишком много времени, а допустить этого я не мог.
— Вам не жаль, что таким образом вы упустили шанс повторить судьбу своего легендарного соотечественника Артуро Тосканини и стать вторым в мире итальянцем, возглавившим этот знаменитый оркестр?
— В жизни я предпочитаю быть только первым. Но это совсем не значит, что через какое-то время я не вернусь к рассмотрению этого предложения.
— По-вашему, сегодня в мире больше хороших оркестров или хороших дирижеров?
— Лукавый вопрос! Я не должен судить моих коллег. Скажу так: хорошие дирижеры заставляют хорошо играть не очень хорошие оркестры. А плохие — способны подмочить репутацию даже очень хорошим коллективам.
— Многих ли современных дирижеров вы готовы назвать своими коллегами?
— Опять лукавый вопрос! Вы начали мягко, а теперь втягиваете меня в полемику. Я очень был дружен с Карлосом Клайберном, которого, к сожалению, больше нет. А ныне считаю себя другом Юрия Темирканова, к которому испытываю огромное и человеческое, и профессиональное уважение. Именно его приглашение выступить на этом фестивале — самая весомая причина того, что я приехал в Москву. Это моя дань дружбе с величайшим дирижером.
— Почему, на ваш взгляд, дирижер — сегодня самая модная профессия среди музыкантов? Многие знаменитости — такие, как Пласидо Доминго, например, все чаще и чаще поворачиваются спиной к публике...
— Это, наверное, болезнь. Чтобы быть настоящим дирижером, нужно быть не только музыкантом, но и изучать искусство композиции, что является основным для дирижера. Сейчас же этого почти никто не делает. Дирижировать — это не значит просто руками размахивать. Руки — продолжение мозга. Настоящий дирижер должен понимать и чувствовать партитуру так, как если бы он был композитором. А сейчас мы видим, что флейтист, пианист или певец вдруг становятся дирижерами только потому, что они умеют двигать руками.
— Почему же публика часто восторгается подобными «мистификациями»?
— Сегодня, в эпоху глобализации, люди все чаще заблуждаются. Понять суть гораздо сложнее, чем быть ослепленными внешним эффектом. Одним из величайших дирижеров мира был Мравинский, который был всегда очень сдержан и никогда не позволял себе актерствовать за дирижерским пультом...
— Вам глобализация не по душе?
— Это настоящее бедствие для всей нашей жизни, а не только для музыки. Теперь повсюду в одинаковых супермаркетах одинаковые помидоры. Люди одинаково одеваются и говорят. Это трагедия, путь к самоуничтожению человечества, потому что природа никогда не повторяется, а мы хотим идти против природы.
— И как противостоять этому процессу?
— Не знаю. У меня нет рецепта. Думаю, глобализация порождена культом денег в современном обществе. Нам срочно нужно вернуться к духовности. Иначе все технические достижения окажутся бессмысленными — мир сам себя разрушит.
— Как вы пессимистичны...
— Сегодня я не вижу позитивных знаков, слишком много вокруг бедности, голода, войн, несправедливости и цинизма. К тому же я по натуре меланхолик. Я ведь родом с юга Италии. Хотя когда был маленьким, особенно в послевоенный период всеобщей эйфории, я надеялся, что мир будет совсем иным.
— На вашем лице трудно заметить улыбку...
— Улыбка, как и слезы, — это тайна человеческих чувств, вырвавшаяся наружу. Раскрытое окно во внутренний мир человека. Поэтому улыбку я берегу только для самых близких людей. Хотя сейчас эксцентричный, экзальтированный, банально капризный стиль поведения знаменитостей на публике стал не просто модой, а нормой.
«РАБОТА С ПАРТИТУРОЙ — ЭТО НАСТОЯЩИЙ ЛЮБОВНЫЙ АКТ»
— Какой черте своего характера вы больше всего благодарны?
— Умению работать, работать и еще раз работать. И тому, что с годами я не утратил способности преклоняться перед музыкой. Есть знаменитая фраза Иосифа Бродского: «Любовь больше того, кто любит». Музыка — это нечто большее, чем музыканты. Дирижер не имеет права ставить себя выше музыки, позволять себе различные «хирургические» манипуляции с партитурой. Это аморально! Работа с партитурой — это настоящий любовный акт. За нотными знаками — бесконечность. И самое важное, что должен знать артист: никто не обладает абсолютной истиной в интерпретации, но каждый имеет маленькую частицу этой истины. Абсолютная истина невозможна, иначе человек был бы Богом.
— Какое ваше любимое слово на репетиции?
— Не знаю. Наверное, нет таких слов. Мне жаль, что сегодня артисты зачастую не придают большого значения количеству репетиций, очень интенсивной работе. Что, например, для Рихтера или Гилельса было отправной точкой не только в артистическом, но и в моральном плане? Сейчас очень часто работа делается с позорной поспешностью. Тенденция делать много вещей за короткое время ощущается повсеместно. Я на репетиции стараюсь вести разговор на языке музыки. Очень часто пою, показывая пением, как должна прозвучать та или иная музыкальная фраза. Вообще, если дирижер много говорит, лучше ему поменять профессию. Стать адвокатом или политиком...
«ЖРЕЦ, МЕССИЯ И ДИКТАТОР»
— В определенном смысле дирижер — не менее властная профессия, чем адвокат или политик.
— Не знаю, много всякого говорят о дирижерах. Дирижер — жрец, мессия, диктатор... Думаю, на самом деле все гораздо проще. Есть дирижеры, обладающие авторитетом, и те, кто его не имеет. У меня и мысли никогда не было о том, что, когда я становлюсь за пульт, я начинаю священнодействовать, править миром. Дирижерский пульт — это не место власти, а место одиночества. Все остальное — фантазии публики.
Не думаю, что я сложный артист. Я очень простой человек. Повторюсь, дорога искала меня, я не искал дорогу. Это может показаться нахальным, но такова была моя жизнь. Я сохранил эту простоту, так сказать, отрешенность, отдаление от суеты, поэтому мое отношение к жизни может показаться высокомерным. Но это оттого, что все в жизни я делаю сам. У меня нет ни учеников, ни ассистентов. Я действительно один.
— Сколько у вас выступлений в сезоне?
— В моем календаре нет ни одного свободного дня до 2011 года. Две недели буду работать с нью-йоркским филармоническим оркестром. Потом еду в Вену. У меня большой концертный тур с «Венскими филармониками». Мы доберемся даже до Японии. Потом выступления на фестивалях в Равенне и Зальцбурге...
— Когда же вы отдыхаете?
— Мне очень нравится ничего не делать. Но, к сожалению, я все время чем-то занят. С огромной ностальгией думаю о том времени, когда я не был знаменит, был простым человеком. Поэтому я купил прекраснейший участок земли на юге Италии, в Пули. Участок рядом с замком XIII века. Замок не мой. Мои — маленькие жилища пастухов. Мне бы хотелось удалиться туда и спокойно жить, наслаждаясь великолепной природой и питаясь моцареллой, сыром, хлебом, испеченным в печи. Сердце имеет свои доводы, которые разум понять не может. Для меня это означает возможность возвращения к началу. Таким образом, круг замкнется, и я могу уйти из этого мира.
