Вот я опять перечитываю его произведения, некоторые попались
мне впервые — и никак не оставляет меня ощущение «большой литературы».
Кажется, именно Ерофеев был последним из «великих русских писателей». Я
имею в виду тот прежде всего чувственно-этический и значительно в меньшей
степени художественно-эстетический комплекс, в котором безраздельно господствует
предельная и обнаженная откровенность, а главной героиней была и остается
все та же субстанция — человеческая душа с ее вспышками и темнотой, те
же, по Ерофееву, «души прекрасные надрывы».
Безусловно, можно и стоит сожалеть о том, что его произведений
дошло до нас слишком мало — все составительские усилия увенчались единственным
400-страничным томом. Можно искать этому объяснения, в конце концов, они
все на поверхности: упрямый нонконформизм, ни одного совокупления с системой,
асоциальность, фактическое бомжевание, многолетние странствования по заброшенным
территориям Одной Шестой, идейный и бытовой алкоголизм, неустроенность,
заостренное и какое-то даже культивируемое чувство стыда. Стыда, без которого,
говорят, нет русского интеллигента. «Стыд — лучшее из числа «благородных
чувств». Можно завидовать мертвым во многом, но только не в том, что они
срама не имут», — это из его записных книжек.
Да, произведений осталось мало, но все же произведений,
а не диктантов, как сам он оценивал советский литературный официоз, всех
этих орденоносных и лауреатствующих маклеров, имя которым — Союз писателей.
Он не мог конкурировать с ними и, к счастью, не имел нужды. Его мировой
славы «Москва — Петушки», не без гоголевского кощунства обозначенные им
как «поэма», были в рукописи перевезены через границу, словно контрабанда.
С тех пор начинается легенда этого произведения, бесспорно, центрального
и рокового, истолковываемого то как «исповедь алкоголика», то как «мытарства
святого». Я лично не вижу в этом альтернативности: российские святые, кажется,
преимущественно алкоголики или во всяком случае запойные пьяницы.
Эту поэму я впервые читал в Москве, в самом средоточии
ерофеевского мира. На то время миновало ровно двадцать лет с момента ее
написания, но я ездил теми же электричками, вживался в тот же вокзально-общежитийно-гастрономный
быт. Я любил читать из нее целые фрагменты друзьям, естественно, под рюмку
и не одну. Умение написать так, чтобы хотелось читать вслух, делиться этим
текстом с кем-то, приобщать к нему, взрываться от него хохотом — такое
умение я, наверное, всегда буду считать одним из счастливейших писательских
достижений. Я люблю читать кому-то вслух Рабле или Швейка, или Лукашевского
«Дон-Кихота». Литература начиналась устно, она стремится вернуться к озвучению.
Поэма Ерофеева также относится к таким оральным фаворитам.
В мае девяностого руководитель нашего литинститутского
семинара сказал, что он умер, и прочел нам вслух его «Маленькую лениниану».
Свою смерть Ерофеев с профэтичной точностью увидел еще там, в «Москве —
Петушках»: «Они вонзили мне шило в самое горло... Я не знал, что есть на
свете такая боль».
Так, он смешил, он, по-блаженному легко и непринужденно,
переступая границы, положив на общественные табу и госбезопасность, расправлялся
с экзистенциальной дебильностью в ее совдеповском измерении. Он был в этом
верен своему скептически-смеховому вероисповеданию, этот редкий среди россиян
католик.
Но вот миновали годы, меня куда-то несет в плацкартном
вагоне, я, что называется, «в степях Украины», за окном какая-то вечерняя
муть, вокруг меня, как сказал бы кое-кто из шестидесятников, «мой народ»
— жрет, пьет, храпит, «давит массу», словом — едет себе в поезде. А у меня
мороз по коже — я опять читаю Ерофеева, мне только что, сейчас открылся
этот ужас, эти бездны темноты за окном, это шило в горле, я не знал, что
есть на свете такая боль, я дрожу, я, кажется, уже никогда не смогу смеяться.
КСТАТИ
«Жизнь дается человеку один только раз, и прожить ее надо
так, чтобы не ошибиться в рецептах», — перефразировал кондовый советский
афоризм на страницах своей бессмертной поэмы Венечка Ерофеев. Его главная
книга, созданная в 1970 году, была рекордсменом по читабельности в «самиздате»
и, как любой сакральный текст, постепенно раздергивалась на цитаты. Часто
вспоминают, в частности, о «фирменных» коктейлях, предложенных героем «Москвы—Петушков»
своим вечно алчущим выпивки и новизны согражданам. Среди них — «Ханаанский
бальзам», «Дух Женевы» и знаменитый напиток «Слеза комсомолки», даже рецепт
которого, по утверждению самого компетентного знатока русского пьянства,
благовонен. Итак, вот этот часто упоминаемый всуе бульварными борзописцами
рецепт в авторской аранжировке: «Лаванда — 15 г, Вербена — 15 г, Лесная
вода — 30 г, Лак для ногтей — 2 г, Зубной эликсир — 150 г, Лимонад — 150
г. Приготовленную таким образом смесь надо двадцать минут помешивать веткой
жимолости. Иные, правда, утверждают, что в случае необходимости можно жимолость
заменить повиликой. Это неверно и преступно. Режьте меня вдоль и поперек
— но вы не заставите меня помешивать повиликой «Слезу комсомолки», я буду
помешивать ее жимолостью». Любителям алкогольной экзотики сообщим еще один
рецепт автора «Москвы—Петушков» — коктейль «Сучий потрох», который, по
Ерофееву, даже прекраснее, чем борьба за освобождение человечества. Записывайте:
«Пиво жигулевское — 100 г, Шампунь «Садко — богатый гость» — 30 г, Резоль
для очистки волос от перхоти — 70 г, Клей Бэ Эф — 15 г, Тормозная жидкость
— 30 г, Дезинсекталь для уничтожения мелких насекомых — 30 г. Все это неделю
настаивается на табаке сигарных сортов — и подается к столу... Итак, «Сучий
потрох» подан на стол. Пейте его с появлением первой звезды, большими глотками.
Уже после двух бокалов этого коктейля человек становится настолько одухотворенным,
что можно подойти и целых полчаса с расстояния полутора метров плевать
ему в харю, и он ничего тебе не скажет».
