У 20-летнего Любко Дереша уже есть статус, которого не удается достичь многим писателям за всю их карьеру. Он — автор бестселлера. Пока что в отечественном масштабе, но бестселлера. Тираж его дебютного романа «Культ», выпущенного львовским издательством «Кальварія», был продан почти мгновенно, произведение переиздано, подписаны соглашения на переводы в Германии и Сербии. А на днях изданный «Proszynski i S-ka SA» польский перевод «Культа» появился во всех больших книжных магазинах Польши. Посетив несколько европейских книжных форумов, писатель и сам находится сейчас там — на литературной стипендии.
— В аннотации романа «Культ» есть определение — «остросюжетный мистический роман». Вас это не смущает? Романы такого направления не принято считать серьезными.
— А я и не воспринимаю себя слишком серьезно и понимаю, почему издательство дает такое определение. А кроме того, когда я его писал в 15-летнем возрасте, то имел именно такие намерения — чтобы это было остросюжетно и мистически. Обратите внимание, «Культ» совсем не похож на «Архе», которое я писал два года тому назад, в свою очередь «Архе» во всем отличается от того, что пишу сейчас.
— Но в ваших книгах люди видят культурную многослойность. Разве жанр остросюжетной мистики это предусматривает?
— Кто хочет остросюжетности, пусть читает «Поклонение ящерице». Кто хочет многослойности — пусть читает «Архе». Но эти вещи можно и совмещать, литература доказывает, что это вполне реально. Искра появляется там, где есть синкретизм.
— Можно сказать, что ваша литература особенно интересна тем, кто у кого есть определенный багаж современной культуры?
— Для меня большое значение имеет музыка. Многие идеи или настроения так или иначе приходят из нее. Если когда-то я слушал музыку в стиле индастриал, то книги из этого цикла могут быть интересны тем, кто слушал Throbbing Gristle, Psychic TV, Coil. Если я сейчас слушаю эмбиент, абстрактное техно, то мои последние книги могут быть интересны тем, кто любит такую музыку.
Вообще, мне было бы интересно написать или создать что- то абстрактное о современной культуре. В этом есть свои нюансы. Например, эмбиент очень консервативен, у него исследовательский характер. Он побуждает слушателя больше работать с собой, нежели с музыкой. Тогда как минималистический нойз вынуждает искать ассоциации уже в самом полотне музыки. В рамках спецпроекта журнала «Четверг», который издает Юрко Издрык, я готовлю выпуск, посвященный актуальным тенденциям современной абстрактной музыки.
— Вы как-то интегрируете достижения современной украинской культуры в свои произведения?
— Абсорбирую, аннигилирую, интегрирую.
— По правилам культуры, для того чтобы утвердиться, новое поколение художников должно символически уничтожить своих предшественников. Кого вы уничтожили?
— Литература находится в языковом пространстве. А современный украинский язык возник во времена независимости, и до сих пор он очень динамичен. За счет того, что он подвижный, развивающийся, в нем не обязательно валить предшественников, как столбы, между ними можно просто течь. Я надеюсь, что это река, где хватает места всем. Более того, уничтожение кого-либо не входит в мои стратегические планы.
— Несколько последних лет идет деконструкция образа Шевченко. Это происходит как на уровне бульварной прессы, так и на научном. Это тот самый механизм прощания со старой культурой. Вам не кажется странным то, что такая агрессия появилась только сейчас?
— Если честно, я довольно слабо понимаю принцип деконструкции, о котором вы говорите. А особенно его потребность. Какую цель преследуют люди, занимающиеся такими вещами, как деконструкция образа Т.Г. Шевченко? Кем бы они ни были, они у меня доверия не вызывают. Тем более, вы говорите, что они агрессивны.
— Длительное время ходили слухи, что вас не существует, а под вашим именем прячется группа писателей...
— Да. Для меня это замаскированный комплимент. Также я слышал обвинение, что в моих книгах можно увидеть приемы других писателей. Но в контексте цитатной культуры такие обвинения делать просто смешно. Каждое рецитирование придает новые смыслы. В таком контексте и стоит смотреть на то, что цитируется.
— Как изменился ваш финансовый статус после выхода «Культа»?
— Никак. Тираж три тысячи — это для Украины много. Но чтобы я сам мог себя почувствовать автором бестселлера, это не очень большая цифра. Критическая масса украинского книжного рынка и рынка, скажем, Германии, совсем разные.
— Может ли Львов, в котором вы постоянно живете, давать современному молодому человеку достаточно модерной культурной информации, чтобы уверенно чувствовать себя в мировой среде?
— Учитывая происходящее во Львове, это тяжело. Вредно судить по происходящему в какой-то локальной точке, совсем не являющейся центром культуры. С другой стороны, в центре Львова количество интернет- клубов на единицу площади вызывает уважение. Потому что когда мне хочется узнать о какой-то музыке, и ее нигде нет, то остается искать в интернете. Это факт, что в Украине уже появилось поколение людей, вырастающих на культурной информации именно из интернета.
— Но есть ли у молодежи доступ к происходящему на Западе? Потому что, кажется, происходит на самом деле процесс обмена только теми идеями, которые легко передать и принять?
— Согласен. Много культурной информации тяжело воспринять во всей полноте. Большая часть этого теряется из-за изменения контекстов информации. Но я настроен оптимистически. Уверен, что рано или поздно у нас будут сформированы собственные самодостаточные контексты. Пример этому — украинский лейбл экспериментальной музыки Nexsound. Когда я слышу музыку мирового авангарда, а названия треков подписаны на украинском, этот контраст приносит удовольствие.
В общем, это очень индивидуально — как самому доставать необходимую информацию. Когда я хочу что-то прочитать, но того, что мне нравится, нигде нет, я сам пишу такую книгу.
— Вы отличаете для себя массовую культуру от, скажем, андерграундной или какой-то другой? Актуально ли еще делать такое распределение?
— Я не знаю, что сейчас можно назвать андеграундом, что контркультурой, а тем более — что актуально, а что нет. По большому счету, каждый сам определяет, что для него андеграунд, а что мейнстрим — это всего лишь разные уровни погружения в ту или иную среду. Слабо погруженный — андеграунд. Много и сильно погруженный — мейнстрим. «Все течет, все меняется».
— Какая связь между версией «Архе» в «Четверге» и отдельной книгой, которая должна выйти в этом году?
— Если судьба будет милосердной и читатель сможет прочитать оба варианта, то однозначно почувствует дежа вю. Но не такое, как происходит при перечитывании любой книги вообще, а причудливее. Там интереснее будет материал для придирчивых исследователей герменевтики, которые любят обращать внимание на мелкие детали. Те, кто читает журнал «Четверг», где «Архе» впервые было опубликовано, также должны по какой-либо причине прочитать «Архе» во второй раз. Читатели «Четверга» — эстетически сознательные люди. Если они и книгу купили, то я понимаю, что это «подкованные» люди, прожженные, прокуренные. Им уже должно быть интересно, и они не будут считать, что это я над ними издеваюсь. Ни один йог, закладывающий ногу за голову, не скажет, что это издевательство. Для него прана идет в какие-то центры — не знаю, куда нужно, туда и идет. Так же и здесь. Кто пройдет двойное прочтение «Архе», тот заложит себе ноги за голову. У него откроется соответствующая чакра, и туда хлынет прана.
— Видите ли вы в литературе потенциал для ее технического развития?
— Я когда-то думал над созданием книги в формате Word или в чем-то подобном. Это я на основе «Архе» себе представлял. Ты запускаешь документ, читаешь, акцентируешь на отдельных словах, задаешь им объем. Визуально предоставляешь им пространство. Такая программная среда, где фраза имеет не только эстетически-смысловую нагрузку, но и функциональную, выполняет определенные операции, объединяется во взаимодействующие модули. Ты углубляешься в него, создаешь какие-то текстовые симулякры, которые одновременно становятся какими-то исполнительными единицами. Именно в такой интерактивной струе я и представляю себе развитие литературы, и воплощение будет связано с новыми скачками технологий.
— Вы считаете, что книга как артефакт сегодня уже не интересна?
— Книга сама по себе интересна. Но мне хочется попробовать, что будет, когда увеличить смысловую массу ее факта. Я пытаюсь создавать из изданной книги еще один объект, который может быть источником информации. Искать новые контексты, из-за чего появляются совсем другие плоскости для толкований. Происходит обогащение, насыщение пониманием того, что ты делаешь.
— Вы знаете, как выглядит ваш читатель?
— Да, я уже достаточно его насмотрелся. В общем, он мне нравится. Он может быть психованным подростком, молодым и буйным. Может быть зрелым мужчиной, даже бабушкой, что также бывало. У них у всех есть дух, который мне нравится.
— До того как написать первый роман вы читали современную украинскую литературу?
— Было несколько писателей — Издрык, Андрухович, Богдан Жолдак, которые дали мне последний толчок, бросили в языковую среду. Показали, как можно оперировать украинским языком на новый манер. К тому же, я просто осознал, что существует такая фигура, как современный украинский писатель. Лет до 11—12 мне казалось, что нельзя написать книгу и подписаться украинским именем. Мне почему-то казалось, что подпись должна быть иностранная. Потому что я читал иностранную литературу, в основном, серию «Сокровищница боевой фантастики». Действие должно происходить за границей — желательно в Америке. Рассказ вестись от имени Джона или Бетти. И мне было очень приятно читать украинские книги и осознавать, что все это можно делать в наших реалиях.
— Для писателя в Украине не обязательно жить и работать в столице?
— Лично у меня есть склонность к проживанию в небольших населенных пунктах. Так мне просто психологически комфортнее. Несмотря на то, что в Киеве существует больше путей для внешней реализации, промоутерской, маркетинговой деятельности, желание психологического комфорта преобладает.
— Сейчас вы планируете продолжать карьеру писателя?
— Я не могу предвидеть, что будет далее. Заканчивая школу, не мог допустить, что после третьего курса мой роман будут переводить на немецкий и сербский. У меня нет никаких оснований предполагать что-либо, разве только если бы я хотел себя обмануть.
— Почему вы все еще не называете себя Любомиром?
— У меня была мания обращаться к себе как к Любомиру Игоревичу, но сейчас уже нет. Я за лаконичность. К своему имени я отношусь вполне нормально — я же люблю мир.
