Немного странно для меня писать о работе скульптора. Хотя уже немного приходилось. Потому что мое родное кино издавна дружит со скульптурой. Достаточно вспомнить Ивана Кавалеридзе — он в кино пришел от скульптуры, и многое принес туда... Или Александра Антипенко, который очевидно повлиял на Довженко, — не только художника, но и кинорежиссера. Ну, действительно, плоскость экрана и его глубина вызывают какие-то скульптурные ассоциации.
«Мои герои нуждаются в контакте с землей, сакральным камнем», — говорит скульптор Руслан Найда. Неудивительно, что его скульптуры любят «позировать» на фоне природы, стремятся вписаться в живое, необработанное пространство. Впрочем, что значит необработанный? Как только в нем появляются профили Руслана, степной простор обогащается мифологической эпичностью и многомерностью. И это притом, что, пожалуй, все же больше всего любит скульптор металл... По крайней мере, об этом свидетельствует его новая коллекция.
Лейтмотив той коллекции — вечность сакрального искусства, неопровержимая магия мегалитов степи, синтез сплавов древнего металла с гранитом Днепровских порогов. Чтобы понять и почувствовать, найти новую тропинку к старому кургану. И здесь во мне, кинематографисте, он опять вызывает кинематографические ассоциации. Довженковскую «Звенигору», скажем, или первые фильмы Кавалеридзе. И скульптурными композициями, и сам по себе. Найда ищет связи с Предком один на один и воплощает идею живого общения с прошлым. Говорят мудрые люди, что это — пост-модерная интерпретация... Не знаю, так ли, но это и в самом деле выглядит путем к истокам цивилизации...
Новые работы — в большинстве своем отлиты из металла, образы древних героев: воительниц, змееборцев, певцов и разнообразных божеств. Сталь, ее сплавы — материал современный, но прорастает из древнего сакрального камня, который уже сам по себе произведение искусства. Так считает сам скульптор, который любит, кажется, себя самого трактовать.
Форма особенно важна для любого скульптора. Поэтому воспринимается естественно, что композиции скульптур Найды будто застыли в момент наибольшего напряжения, в момент затишья перед бурей, или перед прыжком, или перед поступком... Секунда покоя, за которой следует взрыв. Такое видение в известной степени оживляет металл.
Скульптуры по стилю не претендуют на принадлежность к какому-то другому времени, кроме нашего, но также предлагают формат эпической вневременности. Или, проще говоря, предлагают нам, зрителям, выбрать точку зрения, которая бы подарила ощущение масштаба истории цивилизации, — вечной, потому что природной.
Используя сталь и камень, два материала из таких разных эпох, Найда совмещает эпохи доисторического и модерного искусства, совершает свой прыжок в прошлое, где времени не существует, а существует лишь ощущение. «Ощущение — единственный признак времени для меня», — говорит скульптор.
Кроме того — базальт. Почему базальт так часто присутствует в последних работах скульптора? Почему эта застывшая лава (что даже крепче гранита!) так влечет его?
«Базальт (как и сталь) образуется в результате высокотемпературной плавки, проходит своеобразную стадию «очистки» огнем, это объединяет оба материала в одно целое по духу. Так вышло, что для моих внешних инсталляций именно этот камень — базальт — наилучшим образом воплотил идею синтеза первобытного излома земной коры и отполированных плоскостей нашего настоящего, от которых некуда деться... Идею сырого и окультуренного камня, который совмещает дни огнедышащих драконов и музейных паркетов или стриженых газонов... Так, проявившись и слившись с моими героями парковых работ, базальт перекочевал и в меньшие, интерьерные композиции. Хотя чего скрывать, все мои скульптуры — и меньшие и большие — требуют контакта с землей, базальт их туда тянет», — сознается автор. Вот опять — о тяготении к земле того, что застыло в сверхтвердом, однако автором будто задано движение, энергетическая кривая...
Тяга к застывшей лаве в соединении со сталью может также быть знаком дуалистической природы самого художника, его привязанностью, как к сырому и первобытному, так и к фигуративным образам в чем-то модерновой абстракции.
«Мои мнимые Днепровские пороги — это изломы, сколы, формы, дыры, изгибы и нагромождения. Так они живут в моем воображении. Чтобы передать эту идею вечных порогов — в последнее время базальт меня устраивает больше всего. Жаль граниты, но они так заеложены соцреалистическими монументами и архитектурой, что я сам их воспринимаю ассоциативно», — говорит Найда.
Выбор темы у каждого художника является ключевым. Символическими, вечными, эпическими образами Великой Степи наполнено творчество Найды. Первопредок-демиург, Воины и Воительницы, пешие и конные, степной мир амазонок и киммерийско-сарматских богинь. Мифологические фигуры напряженно всматриваются в пространство, вырастают из древнейшего каменного кромлеха-круга. Скульптор ищет в своих работах дух героев и первопроходцев, ищет образы в глубинах истории и ярко их интерпретирует.
«Амазонка-всадница», «Воин и змея», «Конь-разбойник» или «Весенний галоп» — всюду в этих композициях передано мгновение максимального напряжения мышц людей и коней, мгновение всплеска, прыжка, порыва. Воспроизведены моменты, когда выгибание тел и оружия достигло предела, когда дальше уже невозможно сгибаться или двигаться. Возникает ощущение, что движение в настоящий момент начнется в обратном направлении.
Форма почти сломлена анатомически в работах «Амазонка с копьями» и «Две Богини Вселенной». Деструкция формы — исчезновение обычных объемов для воображения. Объем в этих скульптурах будто плавится, растворяется в пространстве, как степное марево. Тогда зритель вынужден подключать воображение.
Коснувшись работ рукой, заглянув скульптурным образам в глаза, понимаешь, что время — это иллюзия. Главнее всего то — кем мы являемся сегодня. Мы сами отлиты в металле, и происходим из этого беспредельного степного пространства. И времени, конечно.
Курган посреди степи, высокий правый берег Поднепровья — любимейшая галерея Найды. Там, где когда-то возвышались скульптуры скифов, киммерийцев и половцев. Там, где и до сих пор чувствуется их присутствие. Именно в этом мистическая сила трехмерного вида искусства: если скульптуру забрать из пространства, пространство остается не столько пустым, сколько опустевшим без ее присутствия.
«Вот мой настоящий анкор в стремительных водах жизни», — провозглашает скульптор и спускается с холма на своем коне, только закончив новую инсталляцию в любимой галерее на высокой днепровской круче в казацком поселении. Это — «Отец-воин с двумя сыновьями». Удивительное переплетение этих трех фигур, переплетение душ, момент настоящей любви и покоя, мгновение полного взаимопонимания.
Кто-то из скульпторов фарширует акул и расчленяет коров, чтобы шокировать и привлечь зрителя. Кто-то ищет форму, как искал ее Архипенко и признавал, что корни его знаменитой контраформы в Триполье. Кто-то, и Найда среди них, хочет свое искусство видеть сакральным. Как, собственно, и его великие предшественники, — не только скульпторы, но и кинематографисты или писатели.
Скульптор пришел к своим нынешним концептуальным представлениям об искусстве не на ощупь. Изучение истории цивилизации помогло понять простую вещь: легенды и мифы, их величественные и бесстрашные герои всегда помогали человечеству обрести собственную силу и личную историю в вечно переменчивом движении жизни. Степная скульптура воспроизводила эти легенды в форме нерушимого символа, слитого с ландшафтом. И вот опять отыскиваю здесь след кинематографический: потребность в глубине скульптурного «кадра».
Руслан Найда хочет того же. Там, где когда-то стояли скифские «мамаи» — причудливые формы стали прорастают из священного камня Днепровского порога и укореняются в серо-желтый амфитеатр кургана. Эффектно. Красиво. В этой энергетике хочется жить, чувствовать себя, мыслить...
