Действенный ряд в физическом, умственном, душевном измерениях развивается по принципам симфонизма, который Б.Асафьев определял как: «непрерывность музыкального сознания, в котором ни один из элементов не мыслится и не воспринимается как независимый от других».
Пересказывать сюжет этого захватывающего детектива так же бессмысленно как растолковывать анекдот. Более того, это было бы предательством театра. Спектакль таинственно-зримым возносит над сущностью пьесы. Улыбка зла, белый шум припоминания, тень фальши в первой части симфовизии «allegro» проступают сквозь узнаваемые образы знаменитого музыканта Миллера и его рьяного приверженца Динкеля, которых создают Олег Замятин и Станислав Москвин. В течение спектакля эта пара с помощью остроумных ходов будет меняться ролями в треугольнике судьбы: палач, жертва, спаситель. Внешне душевные сцены меломанов обнаруживают настойчиво фальшивую ноту. Тома Сойера мучила проблема: «Душа занимает почти все внутренности, а толку от нее никакого». Ощущение грядущей битвы на безграничном поле души возникает именно внутренне. О. Замятин «legato» теряет оболочку величия, в глазах начинает мигать страх. С. Москвин «staccato» выструнивается, становится героически обличительным.
Постановщик спектакля М. Резникович и режиссер К. Кашликов — мастера с самодостаточными режиссерскими стилями — демонстрируют чудо гармонии личностного. Общее доминирование постановщика умело проявляет почерк режиссера в первой части «allegro» и четвертой «rondeau-соната».
Вторая часть «rondeau» стремительно логическое сквозное развитие останавливает в точке признания губительного поступка, когда фальшивая нота стала ценой жизни. В церковной шкале грехов грех тела — тот, что прощается. Грех духа — нет. Каким грехом был губительный поступок Миллера? Страх сына-жертвы перед отцом-палачом повлек рождение убийцы или обрек его на муку раскаяния. Дирижерскую палочку всю жизнь он держит как пистолет, из которого произвел роковой выстрел.
Похожую ситуацию гениальный писатель-мистификатор Ромен Гарри, который дважды под разными псевдонимами получил Гонкуровскую премию, описал в романе «Танец Чингиз-Хайма». В голове героя, бывшего эссэсовца, а в настоящее время стража правопорядка, живет расстрелянный им еврей. Бесконечный диалог палача и жертвы при жизни не ведет к спасению. В отличие от развития событий в пьесе Дидье Карона (простите, едва не соблазнился пересказывать сюжет).
Творцы спектакля безоговорочно привлекают зрителей к непростым размышлениям о Судьбе и Обстоятельствах. Человек — сам причина всех проблем, — произносят они и присоединяются к мнению философа О. Пятигорского: «Акт мышления — больше нас».
В этой части «симфовизия» завораживает зримой мелодией мысли. Кстати, именно в театре имени Леси Украинки радует очевидность присутствия среди разных актерских тренажей именно размышление над ролью, спектаклем, миссией актера и театра.
«Scherzo» продолжает вереницу перипетий, замирая на мгновение актом искупления греха. Драма существования становится трагедией. И только сама казнь дарует катарсис деструкции личности — личности, возведенной на фальшивой ноте. Результативным самоубийство не стало. Почему? Мой дорогой читатель-зритель, узнаете на спектакле. И обязательно в этой части насладитесь сочетанием ритма и содержания, которое придает особенной наполненности игре всего актерского ансамбля представления. С О.Замятиным, С.Москвиным, В.Бродским, О.Савкиным я работал в КАМТМ «Сузір’я» и имею честь засвидетельствовать призванность этих мастеров Театром. Прививка крупным планом на малой сцене закрепила в них потребность работать ювелирно-детализовано на сцене большой. Режиссура спектакля делает более мощным качество актерской игры вниманием, что доказывает равную важность каждой роли, текста высказанного и невысказанного, важность каждой ноты в этой нелегкой «симфовизии».
Финальная «rondeau-соната» с конкретно-временной становится эпохальной. Сценограф Елена Дробна в гримерной дирижера Миллера размещает панорамное окно — врата Вселенной. За ней от начала до финала представления летит, падает, умирает вечный снег. Собственная жизнь кажется контрабандой общечеловеческого. Как жить, чтобы не бояться умереть? Что может предостеречь от губительного поступка? После спектакля еще множество вопросов будет настигать зрителя. Почему так сделал? Почему не сдержался? Что побуждало? Почему это мучает всю жизнь?
Жгучих вопросов у каждого человека тьма-тьмущая. Нужно иметь мужество, чтобы искать на них ответ и иметь чувство юмора, чтобы пережить горечь этого труда.
Мы существуем во время культурного перепроизводства. Коммерциализация искусства диктует рыночное поведение. Повсеместно по миру театр легитимизирует нецензурность. Фальшивая нота в искусстве приобретает громкость. Те, кто держит канон культурных традиций, к сожалению, не в большинстве. Но пока еще все же есть.
