Думается, наши читатели согласятся с тем, что уходящий год выдался весьма бурным. Сегодня мы представляем вам традиционный рейтинг наиболее значимых культурных событий. Выбрать их в столь насыщенном потоке, сознаемся, было крайне сложно (хотя в течение года мы писали об этом часто и регулярно). А потому «неохваченным» осталось музыкальное искусство — классическое и популярное. Достаточно вспомнить лишь такое яркое явление, как фестиваль «Країна мрій» или культурный феномен оранжевой революции. Обо всем этом — в ближайших номерах «Дня», но уже в 2005 году.
Кинопремьера года
Кинематограф Киры Муратовой, которая в ноябре отпраздновала свой 70-летний юбилей — вне всяких сомнений, национальное достояние Украины. Этим летом появился ее новый фильм — «Настройщик», который может объединить — приятием того, как он сделан — и высоколобых критиков, и массовую публику. Фильм, и это уже сейчас ясно, — выдающийся, лучший из того, что сняла Муратова за последние годы.
Картину можно назвать этапной для самого режиссера. Первое, что здесь бросается в глаза — удивительная легкость фильма, его четкий ритм. Несмотря на огромную продолжительность — 2,5 часа — картина смотрится если и не на одном дыхании, то на одном шаге — неспешная прогулка, приобретающая к концу темп спринтерского забега. Обеспечивается это не только по-молодому энергичной режиссурой, но и очень удачным сценарием, созданным Муратовой, Сергеем Четвертаковым и Евгенией Голубенко на основе рассказов петербургского писателя Аркадия Кошко. Последнее стоит отметить особо, поскольку умение написать сценарий ныне как у нас, так и в России относится к разряду вымирающих; более того очевидно, бедственное положение украинского кино не в последнюю очередь связано именно с полнейшим отсутствием классных сценариев. Здесь же стоит сказать, что благодаря филигранной драматургии в фильме появляется особое качество зрелищности, которое еще принято называть историей: зрителя вовлекают в сюжет, не отягощая его анализом или рефлексиями по поводу происходящего на экране. Кроме того, стоит упомянуть о прекрасном квартете исполнителей — Георгии Делиеве, Ренате Литвиновой, Алле Демидовой и Нине Руслановой; подбор актеров здесь на особенной высоте.
Можно еще много говорить о тех или иных качествах «Настройщика», но одно следует упомянуть особо: саспенс. То есть буквально, напряжение в фильме, сцепление положений, которое (при том, что источник напряжения или опасности зрителю известен!) заставляет людей в зале, забыв обо всем на свете, подаваться вперед, вцепляться в спинки кресел, затаивать дыхание. Можно сколь угодно много рассуждать о духовности, о благих намерениях тех или иных фильммейкеров, о красивых скольжениях камеры, о смешных диалогах — но умение нагнетать напряжение, увлекать зрителя без насилия над ним является, фактически, эталонной приметой таланта, его необходимым и достаточным условием. И у Муратовой это есть — в отличие от многих, слишком многих ее коллег по цеху у нас и на северо-востоке.
Таким образом, отмеченная в начале разговора сложность снимает противоречия: «Настройщик» — это не тот случай, когда уместны рассуждения об «арт-хаузе» или «мейнстриме», авангарде или реализме. Такое кино заявляет о себе как о данности, оно живет вне зависимости от конъюнктуры поколений, его пересматривают вновь и вновь. А это большая редкость не только для постсоветской, но и для мировой современной кинематографии вообще...
Выставка года
Это, вне сомнений, экспозиция в Доме-музее Булгакова на Андреевском спуске, посвященная писателю Виктору Некрасову.
Ведь Некрасов — гордость и слава Киева: правозащитник, солдат, журналист, архитектор, кинематографист, но, в первую очередь, — знаменитый прозаик, чья повесть «В окопах Сталинграда» и поныне во всем мире считается одним из лучших произведений, посвященных Второй мировой войне.
Выставка «Виктор Некрасов: возвращение в дом Турбиных» уникальна по многим составляющим. Во-первых — местом проведения, — именно со статьи Некрасова «Дом Турбиных» в 1967 году началась кампания, увенчавшаяся созданием музея на Андреевском. Во-вторых — сама выставка является, по сути, первым фундаментальным напоминанием о Некрасове в Киеве. Наконец, то, как она сделана. «Возвращение в Дом Турбиных» оформлено одним из интереснейших киевских художников — Бадри Губианури. Материалы слали со всего мира. Художник придал всему массиву разнородной информации оригинальную форму. Развеска фотографий напоминает раскадровку из некоего, еще невиданного фильма. А динамику этой картине придает эффектный прием: три разных периода — киевский, сталинградский и парижский — представлены посредством трех, массивных, с основательными скамьями, еще дореволюционных парт, очень оригинально оформленных как экспозиционные стенды, отображающие разные периоды жизни писателя.
Таким образом, экспозиция «Виктор Некрасов: возвращение в Дом Турбиных» хороша не только фактом своего проведения, но и тем, что являет собой целостный, запоминающийся образ. И в выставочно-музейном ландшафте Киева отныне есть узловая точка, связанная с именем Некрасова.
Возвращение года
В мировой кинематографии есть некие неписаные нормы, которые никто не рискует нарушить. Вот, например: шансы выходца даже не из Украины, а из бывшего СССР — пробиться в Голливуде, причем в элиту, а не на правах «мигранта», — нулевые.
Но в прошлом году это свершилось. Вершину Голливуда с фильмом «Дом из песка и тумана» покорил наш земляк, выходец из Киева — Вадим Перельман. А в году ныншнем Вадим после 30 летней разлуки приехал в Киев, на кинофестиваль «Молодость», причем в качестве председателя жюри.
Вадим родился в Октябрьской больнице. Жили все вместе — отец, мать, две бабушки — в огромной коммуналке на Горького. В 1972 году в автокатастрофе погиб отец, умерли бабушки. Когда Вадиму было 14 лет, они с матерью эмигрировали сначала в Италию, потом — в США. Как признается сам режиссер, «уезжали от смерти». В эмиграции появились новые проблемы: ссоры с отчимом, уход из дома, будущий режиссер даже одно время был участником уличной шайки, но сумел вовремя остановиться — спас как раз переезд за океан. Там Перельман учился физике, потом пару лет стажировался в киношколе в Торонто. Создав маленькую компанию, занимавшуюся производством музыкальных клипов, подрабатывал монтажом фильмов у известных режиссеров. Переезд в 1990 году в Лос-Анджелес обернулся 13 годами успешной работы в рекламном бизнесе.
А в 2003 году, во время поездки в Рим, Вадим случайно купил — чтобы скоротать время в самолете — книгу французского писателя Андре Дюбуса «Дом из песка и тумана» и решил ее экранизировать во что бы то ни стало. Вот тут-то и сказался режиссерский характер: наш земляк не только уговорил продать права на экранизацию несговорчивого романиста, но и добился согласия на съемки от таких голливудских суперзвезд, как Бен Кингсли («Сексуальная тварь», «Список Шиндлера», «Ганди») и Дженнифер Коннелли («Игры разума», «Реквием по мечте»), а также заручиться финансовой поддержкой самого Стивена Спилберга, оплатившего половину из 16-миллионного бюджета. Результатом стала трагическая, прекрасно сделанная лента, потрясшая, в том числе, американских академиков: «Дом из песка и тумана» получил три номинации на «Оскар»: лучшие женская и мужская роль (Бен Кингсли и Шорех Агдашлу) и лучшая музыка (композитор — Джеймс Хорнер).
Убедительный дебют дает надежду, что Перельман станет вторым выходцем из Украины, кто сумеет завоевать Голливуд. Был уже Эдвард Дмытрык (рожденный в семье западноукраинских эмигрантов), неоднократно номинированный на «Оскар» и обласканный критикой за «Молодых львов» с Марлоном Брандо. Но у Перельмана как-то сразу все заладилось по-иному, более быстро и успешно.
Ныне будущее 40-летнего режиссера столь же многообещающе, сколь неопределенно: снимать эффектные, напряженные триллеры (судя по умению работать с сюжетом и атмосферой, у него получится), делать душераздирающие мелодрамы (вполне вероятно) или же продолжать подъем по ступеням трагического. На первой стезе обеспечен культовый статус (страх — хороший товар), на второй — «Оскары» (не только номинации) и тупик. Третье — самое трудное.
А вот то, что говорил Перельман во время своего визита к нам:
— Для меня быть в этом городе и на фестивале «Молодость» — большой этап.
— Мне нравятся фестивали для молодежи — такие, как ваш. Радует, что когда я прихожу в Дом кино, и все сидят с программками, что-то обсуждают, и это преимущественно молодые люди, студенты — ведь это наше кинематографическое будущее.
— Наверно, Спилберга взял за душу этот роман… Когда он решился заплатить, это был уже законченный сценарий. Он поверил в это. И все мы, кто работал над фильмом, верили, что так и нужно делать.
— Наиболее яркое воспоминание о моем детстве — когда я жил в большой коммунальной квартире на Горького, 15, с бабушками, огромное тепло и огромная потрясающая близость, которая у нас была. А потом, увы, — эти смерти, которые случились...
— Самое главное — чтобы уважали. Я думаю, когда с такими людьми работаете, должны уважать вас, как режиссера и должны уважать материал — еще больше, чем вас. И когда уважают материал — получается сотрудничество. И тогда все пойдет. Мы так и договорились с самого начала. Мы не работали, мы делали фильм — это самое главное чтобы всем было важно, чтоб он получился.
И, пожалуй, самая важная фраза:
— Мой дом — здесь...
Театральное событие года
Таким стала украиноязычная антология современной драматургии «Страйк ілюзій» (Авт. проекту та упоряд. Н. Мірошниченко. — К.: Вид-во Соломії Павличко «Основи», 2004. — 370 с.)
Открывает книгу «химерная феерия» Богдана Жолдака «Чарований запорожець». Химеры Жолдака — ярки, остроумны и искрометны. В легком хороводе кружат казаки, русалки, янычары, болотная нечисть. Потешные сражения, настоящая любовь, и все это — с песнями, танцами да прибаутками. Если все это чудное озорство ставить в театре — зрителю гарантирована масса удовольствия на все два акта от первого до последнего слова.
Некоторая инфернальность свойственна и пьесе «Владимира Сердюка «Сестра милосердна». Действующие лица — Медсестра (красивая), Лысый и Бородатый — оба очень старые, прикованы к инвалидным креслам и находятся, по сути, при смерти. А Медсестра, вполне возможно, ангел, и все никак не может найти своего давно утерянного отца. Ситуация простая и тяжелая, но Сердюк каким-то волшебным образом обращает все это в гимн любви, в хвалу жизни, и в очень динамичное зрелище. Достигается это, в первую очередь, прекрасно прописанными диалогами. Двое стариков ссорятся и мечтают, устраивают потасовки и горюют об утратах, проказничают, как малые дети, даже поют и пристают к Медсестре. Для актеров тут настоящее раздолье, есть где разыграться вволю.
В «новой мистериальной драме» «Я. Сіріус. Кентавр» Ларисы Парис тоже есть Ангел и двое немощных калек. Однако совсем иной строй письма. По форме эта пьеса представляется наиболее изощренной среди прочих. Заметно влияние Сэмюэля Беккета в том, что касается персонажей — философствующих маргиналов, и ситуаций постоянного ожидания, в которых они находятся. Однако это именно сходство, а не эпигонство. Парис задает упомянутое мистериальное измерение — то, чего у великого ирландца нет. Театральность драмы Парис — совершенно другого качества. Чтобы показать это на сцене, нужно, действительно, вспомнить мистериальное прошлое нашей сцены, к примеру, школьный театр. В целом же, чувство ритма у Парис близко к идеальному, а речь персонажей выражает, — характеризует — их абсолютно. Оттого сама пьеса «Я. Сіріус. Кентавр» кажется выстроенной по музыкальным канонам, с необходимым сочетанием тональностей, лейтмотивов и контрапунктов. Ее постановка была бы для нашего театра настоящим подарком — но кто бы за это взялся?
Единственное произведение, видимо привязанное к нынешним социальным реалиям, к узнаваемым бытовым приметам — «Дев’ятий місячний день» Александры Погребинской. Однако автор устраивает обычным людям в обыденных ситуациях экстремальную проверку на разрыв, на все их моральные нормы — и они ее проходят.
Отдельная и важная тема — влияние на драматургию более массовых визуальных технологий — кино и телевидения. Это сказывается в той или иной мере почти у всех авторов; к примеру, у того же Сердюка финал пьесы — типично кинематографический, герои «Самогубства самотності» Неды Нежданой оказываются участниками телешоу, а комедия Сергея Щученко «Шляхетний дон» и вовсе напоминает смесь Бернарда Шоу, Оскара Уайльда и... Квентина Тарантино (!) Действующих лиц здесь заносит в разные эпохи с легкостью неимоверной, ну и казусы с ними случаются соответствующие. Очень смешная вещь — и ее с равным успехом можно ставить и на экране и на сцене.
Завершает сборник философский фарс «для двух шутов, часов и марионеток» «На виступцях» Екатерины Демчук. Наряду с пьесами Парис и Сердюка — лучшее среди прочих. Особенно хотелось бы отметить безукоризненный украинский язык, также необычную форму — все происходит словно в неком зазеркалье, где придворные носят имена карт разных мастей, любой гость может стать королем, а король и вовсе безумен. «На виступцях» — это притча о власти. Притча и одновременно детальное исследование о том, как власть действует изнутри, как одних она обращает в драконов, других в жертв, и о том безумии — вечном и неодолимом — которое она несет всем поддавшимся на ее чары…
О «Страйке ілюзій» можно написать еще много, но итог будет один — драматургия — качественная, неординарная, с богатыми постановочными возможностями — в Украине есть. Сборник — лишь одно из доказательств. Однако театральные критики и режиссеры по-прежнему делают вид, что ничего не происходит и отказывают отечественной драматургии в праве на существование. И продолжают писать все более скверные статьи и ставить посредственные спектакли по пьескам третьеразрядных российских авторов.
Так что, не исключено, что скоро наступит день, когда люди, пишущие для театра, будут иметь полное право спросить — а, может быть, у нас нет ни режиссуры, ни театроведения?
И, вполне возможно, будут правы.
Цвет года: оранжевый
Думается, вряд ли кто-нибудь, имеющий хотя бы отдаленное представление о событиях в столице Украины, станет опровергать тот факт, что нынешняя осень стала самой необычной в новейшей истории Украины и Киева в частности. «Багрец и золото», которые у нас очаровательны в высшей степени, внезапно вытеснил настоящий апельсиновый карнавал. И, собственно, исходя из увиденного и услышанного за эти три ноябрсько-декабрьских недели, можно смело утверждать, что прямо на наших глазах, наиболее активно — в столице, чуть медленнее — в провинциях, состоялась оранжевая революция, а также сопутствующая ей неповторимая субкультура.
Оранжевый — теплый, активный, но не агрессивный — это, несомненно, лучшая находка не только текущего политического сезона, но и вообще последних лет: как нельзя кстати он пришелся в ноябре, когда унылая серость поздней осени переходит в монотонную снежную белизну. Кроме того, как оказалось, у этого цвета богатая и интересная предыстория — в равной степени как в политике, так и в культуре. Оранжевые молодежные движения, веселые, задиристые и объединяющие очень разных и во многом талантливых людей, превращали в озорной карнавал жизнь Нидерландов в 1960—70-е, рассеивали сумеречную атмосферу коммунизма в Польше в 1980-е, сопротивлялись наступлению авторитаризма в России и Беларуси в 1990-е. Примеров успешности их эскапад можно приводить очень много. По сути, «оранжевая политика» вошла в актуальный словарь как синоним карнавального, внепартийного и миролюбивого сотрясения основ. Теперь нетрудно увидеть, что и украинский «апельсиновый ренессанс» явно чувствует свою преемственность касательно столь замечательных предшественников. Наши «оранжевые» тоже устроили в центре Киева огромный и беспрерывный детский утренник. Соединение инфантильности, взрослой идейной убежденности и невероятного людского разнообразия дали настоящий расцвет творчества, как самодеятельного, так и вполне профессионального — в музыке, живописи, фотографии, плакатном искусстве.
Одним словом, наши «оранжевые» ни в чем не уступили предшественникам, более того — превзошли их. Обошлись без насилия, и, точно как большие дети, играючи (вот очень точное слово!) решили острейшие политические проблемы, попутно превратив закостенелую от официоза столицу в огромную театральную площадку, в помесь цыганского табора, карнавала и рок-фестиваля.
Так что наша Оранжевая Радуга — это не столько даже политическая акция, бархатная («каштановая», «ноябрьская») революция, сколько наш Вудсток и наш май 1968 года, наше неурочное Рождество — рождение нации, одним словом, наше общее детство, которого в украинской истории — перенасыщенной поражениями, залитой кровью, слишком взрослой — еще не было.
