В Киеве, на Байковом кладбище, состоялась гражданская панихида по случаю десятой годовщины перезахоронения на родине Олексы Тихого, Юрия Литвина, Василя Стуса.
Наблюдая за судьбой такого сложного и довольно опасного пространства, как пространство культуры, трудно избавиться от мысли, которая то и дело приходит в голову. Иногда очень четко представляется, что и на уровне активной творческой деятельности, и в более отдаленных во времени духовных слоях господствует причудливая игра по раз и навсегда установившимся правилами — игра в жизнь и смерть. Не очень веселая — но слишком значимая для каждого, кто по- настоящему что-то делает в национальной культуре.
Те, кого вспоминали на Байковом кладбище в прошедшую пятницу, значение этой игры осознавали хорошо — ибо преследовали совсем не игрушечные цели. Думаю, что и Олекса Тихий, и Юрий Литвин, и Василь Стус дорожили своей жизнью. Однако не менее ясно ощущали, что от их слова, от их мужества зависит достойная жизнь многих других людей, и даже целой страны с полузапрещенным именем Украина. Эти три человека жили по максимуму. Стихотворения — на уровне Нобелевской премии. Статьи, публичные выступления — на уровне правды. Правда — на предельной, смертельной грани. Сроки заключения — максимальные. Лагеря — наиболее строгие.
Да, лагеря были весьма надежным средством власти, чтобы выигрывать у собственного народа. Три рыцаря свободы погибли в наиболее жестоком, по- видимому, из них — «учреждении ВС-389/36» около села Кучино в Пермской области. Но власть все-таки проиграла безда рно — ибо со смертью этих трех началась совсем другая история, которую режим переиграть по своим правилам уже не мог. Перезахоронение останков Олексы Тихого, Василя Стуса, Юрия Литвина в 1989 году вылилось в настоящее торжество освобождения от страха, в демонстрацию свободы и настоящего национального единения. И вновь, как это было с Шевченко, смерть стала причиной и наиболее прочным фундаментом осознания многими живущими своей причастности именно к этой земле, именно к этому языку и этой культуре. Такова уж зловещая ирония — но почему-то смерть всегда становится для Украины выигрышем...
В прошлую пятницу уже не было на Байковом кладбище ни множества народа, ни пафосных ораторов. Пришли родственники тех, кого вспоминали в этот день. Пришли те, кто непосредственно организовывал ту беспрецедентную акцию, те, кто и сам делил когда-то со Стусом, Тихим и Литвином горький хлеб лагерей. Вспоминали о тех, уже полулегендарных событиях. Какие невероятные, почти фантасмагорические препятствия создавал уже агонизирующий режим. О том абсурде, который все еще свершался вокруг — например, по одному из советских законов, даже мертвые зеки должны были лежать в земле неволи без права перезахоронения до тех пор, пока не закончится срок их заключения. Впрочем, этот реестр дикости можно продолжать бесконечно. Тем более справедливым был акт возвращения на родную землю, как сказал еще один тоже убитый, но непобежденный поэт Мандельштам, — «мертвецов дорогих». И хотя десятилетие, прошедшее с тех пор, большей частью было временем такой дорогой ценой оплаченной независимости, не много было уверенности в речах. Может, это прозвучит слишком резко, но, кажется, еще до сих пор и культура наша, и все украинство в целом — словно тот заключенный, который и после смерти отбывает срок наказания — уже как будто и из «зоны» вышел, но и к свободе — ближе не стал. Может, поэтому так уже заведено — что ни праздник — то обязательно кого-то хороним, а в картине больших национальных торжеств похороны, кажется, — главный цвет. А как по-другому — никто не знает. Радоваться, конечно, нет особых причин; так и начинать можно с малого, с тех пустяков, которые красочными атомами составляют бытие. Хотя бы делать что-то в культуре не только на годовщины потерь и катастроф, а просто так, обыденно, — чтобы было. Тогда, возможно, и потерь будет меньше.
Так или иначе, а событие — состоялось, и соотношение скорби и уверенности в лучшей судьбе у каждого осталось своим. Именно поэтому особенно ценными являются мнения тех, кто стоял на Байковом кладбище и сейчас, и десять лет назад, кто непосредственно участвовал в этой значительной церемонии. Вот как прокомментировал своеобразный «похоронный лейтмотив» национальной культуры один из непосредственно причастных к акции перезахоронения Владимир Шовкошитный:
— Исторические условия, к сожалению, чаще были против, чем за нас, воспитывая у украинцев комплекс неполноценности. По-моему, немногое изменилось и ныне. Ведь и сейчас страной преимущественно руководят люди, которые только формально могут называться украинцами, а на самом деле — глубоко безразличны к этому. Все годы после обретения независимости преобладал негативный вектор развития, продолжался упадок. Поэтому ничего странного нет в том, что и сейчас национальные праздники имеют похоронный оттенок, а люди культуры вынуждены постоянно заниматься политикой. Для того же, чтобы положение вещей начало меняться, необходимо, чтобы и политика стала нормальной, цивилизованной, и экономика стала экономикой, а не тем беспорядком, который существует ныне. Тогда и культура станет культурой.
На несколько вопросов ответил один из организаторов перезахоронения, Василий Овсиенко.
— Господин Василий, в чем было значение этой, по существу, печальной акции?
— В первую очередь, это была акция, которая многих пробудила к национальной жизни, к национальному самосознанию. Это было первое публичное мероприятие, где уже власти не смели ломать сине-желтые знамена. В перезахоронении и панихиде приняло участие более 30 тысяч человек. Казалось, вышел весь Киев, вся Украина. Таким образом, даже после смерти эти мужественные люди — Стус, Литвин, Тихий — работали на утверждение украинской национальной идеи, и в целом это был мощный шаг к нашей национальной независимости, которую после этого уже нельзя было игнорировать.
— Насколько я знаю, вы и сами познали лагерную жизни не по слухам...
— Знаете, было какое-то щемящее, почти ностальгическое чувство, когда мы в 1989 году ходили по уже закрытому, полуразрушенному лагерю ВС-389/36, заглядывали в те бараки, где провели свои последние дни наши ребята, подбирая детали, которые там производили зеки. Мы все там снимали на пленку и потом сделали документальный фильм — как оказалось, вовремя, ибо практически на следующий день приехала кэгэбистская бригада и все там разрушила, оставив только центральный барак. Однако совесть у новых властей все же есть — ныне на руинах лагеря создан мемориальный музей истории политических репрессий и тоталитаризма «Пермь-36».
В свое время Стус написал:
ми ще повернемось
бодай —
ногами вперед,
але: не мертві;
але: не переможені,
але: безсмертні.
Пророк и стихотворец — не обязательно идентичные фигуры. Эти строки относительно их автора и его соратников приобрели силу предвидения. Но, к сожалению — все еще не коснулись по-настоящему душ тех, кому были адресованы в первую очередь. Ныне можно говорить — и это делается постоянно — очень много пылких, громких слов о подвигах правозащитников, о значении Стуса в мировой поэзии, громоздить все новые и новые памятники, откладывая действительное, не декларированное улучшение положения культуры на неопределенное «завтра». Однако один из первых украинских диссидентов, Григорий Сковорода знал, что говорил: «Слишком поздно завтра жить; живи сегодня». То настоящее, что имеем сейчас, вряд ли бы порадовало наших не мертвых, не побежденных поэтов. Они свою победу одержали — просто оставаясь собою среди бесчеловечного, одичалого мира. А доколе мы еще будем праздновать свои полусонные ничьи?
