День рождения Первого национального украинского театра нашего государства (ныне Национального театра им. Марии Заньковецкой) отметили спектаклем «Наталка Полтавка» И. Котляревского (режиссер Ф. Стригун), который сыграли уже в 250-й раз! На юбилейном вечере были задействованы все актеры, некоторые исполняли по несколько ролей. Во время сцен сменяли друг друга самые первые и самые молодые исполнители, а зрители с радостью узнавали и каждый раз приветствовали новую фигуру...
О дне сегодняшнем украинского театра мы разговариваем с художественным руководителем Львовского театра им. М. Заньковецкой Федором СТРИГУНОМ.
— Вы, конечно, почувствовали особую атмосферу в зале и на сцене. Чем объяснить тот факт, что известное со школьной скамьи произведение, спектакль (в репертуаре уже 22 года), который играют в 250-й раз, принимается на «ура»?
— Великая вещь — классика! Мы почему-то думаем, что знаем ее вдоль и поперек, потому не читаем, а если и читаем, то «по диагонали», пропуская самое лучшее, самое мудрое. Вспоминаю, как прекрасный киевский режиссер Ирина Молостова заметила, что в нашей «Наталке» дописан текст, и очень удивилась, перечитав, по моему совету, пьесу Котляревского... Мы, украинцы, не знаем цены тому наследию, которым одарены. Мы духовно происходим из «Вертепа», «Москаля-чарівника» и «Наталки Полтавки» И. Котляревского, «Сватання на Гончарівці» и «Шельменка-денщика» Г. Квитки-Основяненко, «Запорожця за Дунаєм» С. Гулака-Артемовского, «Назара Стодолі» Т. Шевченко. Но разве часто можно встретить эти произведения на афишах, а если даже и так, чтобы увидеть в достойном сценическом прочтении?
«Хлеба и зрелищ» — идея стара, как мир, и работает всегда. Низкопробный харч поглощает толпа, не народ, он же его в толпу и превращает. Украинский язык, культуру, театральное искусство неоднократно пропускали сквозь жернова.
После убийства Леся Курбаса украинский театр оцепенел. Для дыхания ему был дан всего один канал — «как во МХАТе». Чтобы остаться живыми, ездили в Москву снимать это клише. Все стали одинаковыми, серыми. Один Марьян Крушельницкий пытался вдохнуть и поставил в экспрессивной стилистике «Дай серцю волю, заведе в неволю» М. Кропивницкого. Искал защиту в классике, но дальше дело не пошло, пресс был страшный.
Заньковчане в этой ситуации, как в блуждающий период, как в последующие трудные для украинского театра времена, спасались классикой, и она никогда не предавала. С «Лісовою піснею» Леси Украинки, «Дай серцю волю, заведе в неволю» М. Кропивницкого — спектаклями Виктора Ивченко, «Невольником» М. Кропивницкого, «Суєта» и «Хазяїн» И. Карпенко-Карого — в постановке Алексея Рипко; с «Камінним господарем» Леси Украинки, «Украденим щастям» И. Франко — в прочтении Сергея Данченко, театр, лишенный Леси Украинки, Николая Кулиша, Владимира Винниченко, пережил все «чистки» вместе со своим зрителем, не потеряв свою идентичность, украинское самосознание.
— Но другие театры тоже обращались и обращаются к украинским классическим пьесам...
— Дело в том, что именно прочитали в них. Рипко в «Суєті» и «Хазяїні» слышал идею, которая была близка каждому украинцу, образованному и сознательному, даже такому, который хозяйничает в огороде, не поднимая головы и не задумывается над философскими вопросами. В «Суєті» он разговаривал со зрителем о творческой природе, о талантливости украинцев. В «Хазяїні» — о том, как природный инстинкт хозяина может быть для человека бедой, притягивать к нему воров и дармоедов, когда сам он не хочет видеть ничего, кроме прибыли.
«Разумно играете», — такой была короткая рецензия Бориса Романицкого, который на протяжении своих лет в театре играл и сам ставил спектакли, ставшие этапными для украинской сцены. Как основатель театра он активно привлекал к сотрудничеству современных авторов и спектакли получались действительно хорошие, долго имели успех у зрителя. Но в основе репертуара была украинская классика, художественное движение вперед театр осуществлял именно в постановках по нашей и мировой классической драматургии. Заньковчане как никто имели в активном репертуаре, скажем, Шекспира: два прочтения «Отелло» и «Гамлета», воплощения «Короля Лира», «Ричарда III» и «Макбета». Театр имел крепкую идейно-художественную позицию и этим всегда отличался от других.
— Сейчас вообще трудно найти театральный коллектив не только с художественным, но и с гражданским кредо.
— Мы пережили соцреализм, вошли в гиперреализм. Появились новые отношения между людьми, рынок вмешивается в сферу духовных ценностей, пытается ее захватить и использовать. Когда этому ничего не противопоставляем, идем «на поводу», неминуемо получим не народ, а население, еще и абсолютно лишенное мышления.
Сегодня человека со всех сторон окружают бессмысленные шоу, а единственной их задачей является вытряска бумажников зрителя самым простым способом. Все блестит, а вокал — под фонограмму, тексты — из двух-трех слогов, юмор — ниже плинтуса... Сидит полный зал людей, смотрит на это, хлопает в ладоши, рады, что отвлеклись от будничности... Ни одной современной пьесы, которая отвечала бы мыслям, проблемам и чувствам человека, давала надежду, нет. А о художественном осмыслении нечего и говорить. Театр очень вяло реагирует на запрос времени. Конечно, в массовой депрессии комедия выполняет психотерапевтическую роль.
— Это когда режиссер задает себе вопрос «Над чем смеемся?». А когда смех любой ценой, это уже не терапия, это — принудительный социальный наркоз.
— Сегодня, как никогда, театр должен идти в глубину, в слово, в мысль! Ощущение современных ритмов, монтаж по клиповому типу — этого недостаточно, и все внешние приспособления, технические «украшения», без конкретной идеи пьесы и спектакля, очень быстро исчерпываются, уничтожаются самоповторением.
В нынешних обращениях к классике режиссеры обычно идут как раз этим путем, демонстрируя полную независимость от автора, собственную свободу в выразительных средствах и безразличие, даже нежелание углубляться в смысл произведения. Когда-то, читая цензорские пометки на киносценарии «Белой птицы с черной отметиной», Иван Миколайчук сказал: «Без цензуры вообще не знаю, как делать кино»... При советских тисках, режиссер и актер были вынуждены искать утонченный «эзопов язык». Все настоящие художественные произведения того времени сняты, поставлены именно на этом языке». В настоящий момент можно работать с любой пьесой. И все растерялись от количества предложений, нам кажется ценным лишь чужое. Примеряя чужой жупан, забываем, а часто и не знаем, что рядом есть своя драматургия. Она — совершенная, о том же, но способна рассказать миру о нас и нам о себе самих. Мы научились играть итальянцев, французов, англичан, а украинцев до сих пор не умеем. Когда не будем этого делать, кто же будет?
— А когда на сцене украинец обозначен этнографией (костюмом, песнями, карикатурной слезливостью, говором) и больше ничем, разве это не наилучший способ нивелировать его?
— Самое печальное, что нивелируем мы сами. Почему являются редкостью на сцене произведения Леси Украинки? Не потому ли, что ее драмы не дают возможности спрятаться за этнографией. Почему не находят прочтения многие пьесы Карпенко-Карого, Кропивницкого, Старицкого, а ставится лишь несколько? Кулиш, когда вышел из-под запрета, кое-где появился в афишах, но сейчас попробуй найти. Говорят, будто очень привязан к своему времени.
— Это, если ставить буквально, а если увеличить «оптику» до масштабов хронических украинских проблем?
— Нужно искать современное созвучие классической пьесы, потому что театр — не музей. В 1969 году наш корифей Василий Яременко ехал в купе с профессором Львовского университета и сказал, что театр собирается ставить «Короля Лир». — Очень интересно, — отозвался профессор. — В оригинале? — Не будем же играть на английском, — говорит Василий Сергеевич. — Я имею в виду, на русском. — Мы ставим на украинском языке. — Ну, что вы, Шекспир на украинском — это как-то несолидно». Когда я вспоминаю, как Яременко рассказывал мне об этом, и как его трясло, то думаю, а что изменилось? Не моя ли в этом вина? Не наша ли, старших актеров и режиссеров? Нужно избегать многословности, много объяснений сейчас уже не нужно. Но заставлять зрителя задумываться над своим бытием мы должны. И не имеет значения, в каком жанре мы это делаем. Наличие концепции, не просто созвучной, а гуманистической, зритель определяет сразу. Он сразу чувствует заинтересованность театра, уважение и небезразличие к себе, и всегда благодарен за это. На основе «Суєти» и «Житейського моря», «Сватання на Гончарівці» или «Наталки Полтавки» можно строить репертуар, эстетику любого мирового уровня, мы будем достойно выглядеть.
