Старейшая в мире международная выставка визуального искусства, Венецианская биеннале, невзирая на свой более чем столетний возраст, все же не подчиняется традициям. Нынешний форум, проходящий под девизом: «Думай чувствами, чувствуй умом. Искусство в настоящем времени» отличается целым рядом новаций.
Одна из наиболее заметных — фактическая отмена состязательной составляющей. Отныне призы («Золотые львы» лучшему художнику, лучшему молодому художнику и за лучший национальный павильон) будут присуждать не в начале, то есть в июне, а в конце — аж в октябре. Как правило, первые дни биеннале работала в полузакрытом режиме: ее могли посетить только журналисты, кураторы, художники. Потом объявляли призеров и открывали экспозиции для широкой публики, так что все могли посмотреть лауреатов, а пресса — написать о них. Теперь же, с переносом церемонии на осень, о подобном можно забыть.
Биеннале становится арт- ярмаркой, где все абсолютно равны, а лучших каждый выбирает по своему усмотрению.
Коротко Венецию-52 можно охарактеризовать как политическую и социальную; экзотическую и китчевую; местами даже минималистскую. Политическую заангажированность трудно было не заметить: стену скандинавского павильона украшало фотопанно с гламурными блондинкой и брюнеткой, обменивающимися нарисованными в комиксовых «пузырях» репликами: «Было бы замечательно сделать что-нибудь важное. — Что-то политическое?» Перед самим зданием норвежец Ларс Ламберг построил инсталляцию «Свобода» — три платные туалетные кабинки, раскрашенные в цвета французского флага, озвученные «Марсельезой» и названные, соответственно, «Свобода», «Равенство», «Братство». В боковом зале функционировало «Агентство путешествий Абидина» — туристическая псевдофирма, обустроенная финским артистом иракского происхождения Аделем Абидином. А предлагали там соблазнительные туры в Багдад, прямо в зону военных действий, иллюстрируя это соответствующим видеорядом. Центральной частью экспозиции был огромный — на целую стену — стенд, весь сплошь занятый мишенями для дартса (композиция Якоба Далгрена под названием «Мир, вещи, жизнь»). Дротики выдавали всем желающим, и зрители очень увлеклись этим массовым «расстрелом».
Более изысканный ракурс предложил японец Масао Окабе. Его композиция «Есть ли будущее для нашего прошлого? Темное лицо света» включала в себя стены, заклеенные листами бумаги, на которых при помощи грифеля были выполнены отпечатки каменных глыб одной из железнодорожных станций Хиросимы, пострадавшей от атомного удара, а также — гербарии растений, собранных там же. По диагонали зала лежал ряд все тех же глыб, и каждому из посетителей экспозиции выдавали лист бумаги и грифель, чтобы те могли сделать собственный отпечаток катастрофы и унести его с собой. Акцент на сотворчестве, сдержанность и в то же время пронзительность проекта позволяют назвать его одним из лучших на Биеннале.
Бывший житель Кубы Феликс-Гонсалес Торрес, недавно умерший в США, успел создать, придерживаясь преимущественно черно-белой гаммы, метафорический портрет не так Америки, как ее общественного сознания. Две мраморных чаши-бассейна при входе в павильон значили собой только прелюдию. Выложенный черными свечами- конфетами прямоугольник на полу называется «Публичное мнение»; каждый мог взять себе частицу этого траурного угощения. «Распродажа в день ветеранов» — это раздача плакатов с печатным текстом среди фотографий монументальных и замусоренных каменных стелл с надписями «Натуралист», «Писатель», «Военный» и т. д.
Главным элементом российского павильона был компьютерный фильм группы «АЭС+Ф», до краев напичканный милитаристскими образами. Кадры нефтяных вышек и военной техники чередовались с коллективными сценами, где дети бьют и истязают друг друга при помощи разнообразного оружия. После этого павильона осталось несколько неприятное послевкусие, кот орое не смягчила ни монотонная иллюминация Андрея Бартенева «Lost Connection» («Утраченная связь»), ни разно языкие электронные заклинания на жидкокристаллическом дисплее «Я надеюсь» (Юлия Милнер).
Другие авторы о политике высказывались остроумнее. Например, в павильоне Испании в первую очередь привлекало внимание видео арт-дуэта «Лос Торрезнос» (Рафаель Ламата и Джайме Валларе). Они просто сидели на двух стульях и делали, а также говорили смешные вещи, но смешнее всего было видео «Ночь выборов». Рафаель и Джайме, размножившись в пять раз, перекрикивая друг друга, провозглашали имена вождей: «Мао! — Маркс! — Мао! — Маркс!», время от времени вклинивались Гитлер и Троцкий, а также раздавался хоровой припев «Э-э-э Кропоткин!» Впечатление действительно гомерическое.
Еще одной работой, где главным действующим лицом — уже без никакой политики — является сам художник, было видеошоу бельгийца Эрика Дайкерца. Войдя в выставочный зал, зрители блуждали в однообразном стеклянном лабиринте, постоянно натыкаясь на экраны с Дайкерцом, который артистично и убедительно произносил абсурдные культурологические речи, проводя страннейшие параллели, в частности, между изобретенным знаменитым писателем Вудхаузом словом «пиптерино», эзотерическим полинезийским термином «мана» и... игрой в пятнашки. Все эти лекции «профессора бессмыслицы» напоминали лучшие традиции дадаистского хулиганства. Ирония более мрачного толка присуща корейцам: Ли Хьюнку обустроил в павильоне что-то наподобие кунсткамеры пополам с антропологическим музеем, смастерив несколько причудливых скелетов и сопроводив это для большей убедительности видеорепортажем об исследовании этих неизвестных науке существ. Но своего рода вершину черного юмора явил павильон Эстонии. Проект с невинным названием «Я люблю свою семью» (автор — Марк Маэтамм) обернулся балаганом ужасов: детский аттракцион «Мишка» подключен к угрожающему механизму, способному засосать все живое, над «Песочницей» качается петля, привязанная к невинному деревянному аисту. На первом экране при помощи одних только титров демонстрируется несколькоминутная исповедь о том, как герой, будучи не в состоянии справиться с выплатой кредита, в конце-концов дал согласие на убийство своей семьи, а на втором — собственно процесс убийства, такой себе анимированный вариант знаменитого хоррора «Сияние» — намеренно небрежно нарисованный папа с топором гоняется за собственной семьей, разбрызгивая в плоских интерьерах лужи крови, но никому не причиняет реального вреда, кроме себя. Но, как уже сказано, это именно балаган, издевательское обыгрывание определенных реалий жизни — бытовых, социальных — настолько же страшное и смешное, как и сама жизнь.
Относительно китча и вообще неглубоких, но эффектных жестов, то здесь лидерство за художниками с Дальнего Востока, однако вплотную к ним приблизились и западные коллеги. Павильон Гонконга запомнился чучелами попугаев, обсевших кучу морских раковин, из которой валил дым. В другом зале экспозиции предлагали прогуляться босиком по полу морозильной камеры. У канадцев (автор — Девид Алтмейд) тоже были чучела, а еще зеркала, искусственные растения, синтетическая шерсть, полудрагоценные камни (тоже не всегда настоящие); в общем напоминало музей палеонтологии при небогатом университете. Художникам из материкового Китая посчастливилось занять индустриальное помещение в знаменитом Арсенале. Оно само по себе уже напоминает исполинскую инсталляцию, поэтому среди цистерн, пропахших машинным маслом, просто развесили экраны с изображениями традиционных скульптур, чуть выше, под потолком — разноцветные копья, а в саду неподалеку еще добавили пухлые надувные конструкции. Все по отдельности, может, красиво, а вместе — модернизированная китайская ВДНХ. В павильоне Сингапура господствовали гипердекоративные, серебристо-зеркальные статуи псов в масках шутов, которые таращились на нависшие над ними старинные люстры. Еще больше фольги, стекла, муляжей и манекенов вложила в свой проект «Нефть» немка Иза Гензкен. Проект «Атопия» (павильон Тайваня) с его комиксами и надувными подсвеченными осьминогами из целлофана тоже укладывается в этот ряд, однако тут кураторы припасли хороший козырь. В отдельном зале каждые полчаса показывали новый фильм гениального кинорежиссера Цай Мин Ляна «Это сон» — медитативное видео, посвященное природе кино и течению времени от детства до смерти. Главный герой вспоминает, что в его снах родной отец, часто водивший его в кино (роль которого исполняет Ли Канг- Шен — звезда всех фильмов Мин Ляна), видится ему всегда молодым, а мать, наоборот — пожилой; присутствует даже бабушка в виде портрета. Сюжет разворачивается в партере кинотеатра, где персонажи, судя по всему, живут. Прямо в проходе между креслами горит старинная керосиновая лампа, лежит куча фруктов, которые герои с аппетитом поедают. То, что они все же здесь ради кино, становится ясно, когда начинает звучать песня с припевом:
«Разреши мне спросить в моем сне:
Это сон или реальность?»
Фигуры трех зрителей постепенно становятся все прозрачнее и исчезают в полной тишине, сосредоточенно глядя на закадровый экран. Кинотеатр как воплощение призрачного потустороннего мира — до такого мог додуматься только Цай Мин Лян.
По части экзотики же лидировали два павильона, которые, безусловно, стали сенсациями Биеннале — Африканский и народа рома, то есть цыган (последний — также новинка). Должен бы к ним также присоединиться и первый за последние 50 лет показ современного мексиканского искусства, однако тамошние художники предприняли неожиданный шаг. Вместо фольклорной самобытности они отдали предпочтение предельному технологизму и интерактивности. То есть, все инсталляции там предусматривают прямое участие зрителей — ряд стульев, «оживающих» по мере прохождения мимо них очередного посетителя, неподвижные видеофигуры в полу, активно реагирующие на ваше приближение, комната радиоприемник, в которой частью шкалы является именно ваше тело. Игру со зрителем в таком объеме ни одна из стран не предложила, поэтому вполне возможно, что мексиканцы получат какую-либо из наград.
Павильоны и африканцев, и рома — ярки и оригинальны каждый по-своему. Художники Черного континента прибегли к очень широкому спектру творческих техник — от компьютерной анимации до коллажа из случайных предметов и живописи. Настоящая жемчужиной экспозиции была экспрессивная картина легендарного афроамериканца Баскии. Однако бросались в глаза и инсталляции из старых киноафиш, и написанная на полотне исповедь беременной женщины, и монтажный фильм о миграции чернокожего населения, и книга с записями посетителей, спроецированная при помощи видео на стену. Что же касается рома, они были не такими технически изобретательными, однако чрезвычайно искренними и позитивными. Их живопись — это настоящий праздник наивности и детскости, давно уже утраченных закостенелыми в профессионализме коллегами. Таким непосредственным восприятием мира, такой любовью к ручному художественному труду мало кто мог бы похвалиться даже на необозримой Биеннале; этот не обремененный ни печалью, ни злобой взгляд и растрогал больше всего.
Наш павильон, который, как известно, опекал «PinchukArtCentre», не был ни политическим, ни экзотическим. Сравнение — довольно порочная категория, особенно в искусстве, однако здесь она уместна. Собственно, целью создателей национальной выставки было представление Украины как государства с развитым и максимально открытым миру актуальным искусством. О том же заботилось большинство кураторов других павильонов, главным образом тех стран, которые участвуют в Биеннале не так давно или не являются ее фаворитами. Однако большинство даже наших ближайших соседей потерпели в этом неудачу. Экспозиции Польши, Болгарии, Сербии, Чехии, Венгрии, Румынии, Македонии, Албании, Турции не оставляли по себе никаких воспоминаний, или даже намека на оригинальность.
Прекрасно осознаю, что, говоря о проекте, частью которого я был как участник пула журналистов, отобранных для поездки в Венецию — рискую получить упреки в предвзятости. Но это как раз тот случай, когда не приходится жертвовать профессиональной этикой. Да, у нашего проекта есть слабые места. В экспозиции, составленной из достаточно различных элементов, недостает концептуального единства. Идея «Поэмы о внутреннем море» (название выставки навеяно довженковской «Поэмой о море») кажется далекой от воплощения. Дал себя знать и диктат пространства — прекрасные интерьеры палаццо Пападополи настолько самодостаточны, что эффектно вписать в них новые визуальные объекты довольно трудно. Тем не менее, по качеству наполнения, по репрезентативности, наш павильон безусловно удался.
Местонахождение на центральном венецианском Гранде-канале само по себе является огромным плюсом. Чикагский артист под псевдонимом Дзайн подчеркнул наше присутствие психоделической сине-желтой лодкой «Днепр» на пристани у дворца, а британец Марк Тичнер — видной издалека конструкцией: несколькометровым металлическим трезубцем, на котором вращаются четыре круга, разрисованные гипнотическими спиралями. И лодка, и трезубец сразу привлекают к себе внимание, что, учитывая интенсивное движение катеров с туристами и прессой по Гранд- каналу, чрезвычайно важно. Роль своего рода рамки для экспозиции выполнял также и баннер Тичнера «Мы — украинцы. Что еще?» — тут сочеталась стилистика концептуализма с его склонностью к выводу текста в центр произведения с декоративным поп- артом. Контраст ему составляли псевдоиндустриальные фото- и видеоработы Сергея Браткова, показывающие трубопрокатный завод как своего рода индустриальный ад. Не обошлось и без видеоарта — виртуальной «Комнаты» Александра Гнилицкого. Но центральный элемент нашей выставки — безусловно, видеоинсталяции британки Сэм Тейлор-Вуд и фото легендарного Бориса Михайлова.
То, что делает Тейлор-Вуд, является буквальным воплощением метафоры «остановленного мгновения». Ее работы похожи на стоп-кадры из видеофильмов, но на самом деле по композиционным принципам, по сочетанию света и тени, применению локальных цветов ближе к классической живописи. Это касается и «За Ван Халеном» — почти физически ощущаешь тот порыв, который держит в воздухе балетного танцовщика, и «Последнего столетия» — колоритного группового портрета посетителей пивнушки. Психологически выразительный «Слуга» с пожилым мужчиной, прикуривающим на пороге (хозяйского?) дома, контрастирует с вариацией на тему мифа о Леде и божественном лебеде «Тот белый камыш».
Однако, безусловно, смысловой и композиционной сердцевиной нашего павильона являются работы Михайлова.
Для выставки он подготовил две фотосерии: «Шаргород» и «Неоконченная книга о незавершенном времени» (включает фото, сделанные в Харькове в течение 2004-2007 годов). Серии заметно контрастируют, хотя на первый взгляд выполнены по излюбленному самим художником принципу случайности, такого вроде бы любительского «Полароида». «Шаргород» — это большие фото на стенах зала, фиксирующие определенные «красивости» — молодую привлекательную девушку, просто куст без людей (пейзажное фото у Михайлова встречается очень редко), беременную женщину, младенца в ярких пеленках, жену художника, выглядывающую в окно, самого художника, позирующего, по-свойски разлегшись на диване. В «Неоконченной книге» — больше социального, жесткого. Снова, как и в более ранних работах Михайлова — замусоренные улицы, старые и некрасивые люди (иногда даже обнаженные), одним словом, знакомые постсоветские реалии. Однако, что интересно, преобладает здесь все-таки, тоже не всегда красивая, часто смешная или агрессивная, молодежь, и это уже принципиально новый момент. Более того. Поражает даже не смена тематики, а то, что большинству этих, якобы случайных, сугубо репортажных фотографий присуща невероятная, я бы даже сказал, бешеная динамика. Это как раз именно та энергия «незавершенного времени», в котором мы, собственно, и живем. Сосредоточившись на самых банальных, тривиальных вещах, силой своей самобытной оптики Михайлов выстроил из них полнокровный образ подлинной, непридуманной Украины. Противоречивый, местами отталкивающий, местами прекрасный, но, главное — живой. И поэзии в нем намного больше, чем в любых гламурных упражнениях.
Следовательно, этот состав художников следует признать оптимальным. Если же вспомнить чрезвычайно представительную вечеринку открытия (это также очень важная часть рынка Биеннале), собравшую, кроме таких известных персон, как Бьйорк и Элтон Джон, немало влиятельных кураторов и арт-бизнесменов, то, безусловно, «Внутреннее море» является самым мощным прорывом украинского искусства в системе международных выставок за последнее десятилетие, если не за весь период независимости вообще.
Напоследок можно позволить себе роскошь поговорить о личных предпочтениях — о том же минимализме. Павильоном, которому я желаю наград (кроме украинского, конечно), является люксембургский. Джилл Мерседес не стала заполнять отведенное ей пространство ни сложными инсталляциями, ни видеомониторами. Вместо этого она создала само пространство. Окна закрыты странной комбинацией деревянных решеток с жалюзи. С потолков, украшенных плиткой с разноцветным рельефом, свисают старинные, тоже с деревянными лопастями, вентиляторы. Пол устлан специальным покрытием. При помощи прикрепленных к стенам динамиков в каждой комнате создается своя особая звуковая атмосфера — небольшое местечко, вечерний лес, трели сверчка... А в последнем зале, как завершающий мазок — два больших зеркала и старый кинопроектор, в котором уже давно закончилась пленка, и потому вместо фильма на стене светится неровный прямоугольник без какого-либо изображения. Вроде бы ничего особого, но здесь тот случай, когда погружаешься в работу художника с головой и в прямом и в переносном смыслах, она просто поглощает тебя. Пространство как произведение — это тот максимум убедительности, которого можно достичь в современном искусстве вообще.
