Среди моих нью-йоркских приоритетов безусловно должна была сыскаться и она, эта позеленевшая от времени бронзовая дама, подарок Французской республики, эта, по изречению некоторых новоукраинских «заробітчан», «баба с мороженым» — статуя Свободы. И вот выдался день, будто специально для нее — было особенно солнечно под особо синим небом. Кстати, о небе. Оно над Нью-Йорком, как заметил мой спутник, всегда неистово просторное и какое-то такое панорамное — очевидно, сказывается близость океана. Я допускаю также другие причины, возможно, необычайную миссию Нью-Йорка — говорят, будто Провидение с определенной эсхатологической целью собирает на этом клочке американской суши всех самых больших грешников мира. Нью-йоркское небо в таком случае должно напоминать им, например, о неминуемом.
Итак, в тот небесный день мы сели на специальный паром и двинулись в сторону острова Либерти. За кормой оставался весь небоскребный комплекс Уолл-Стрит, тысячи раз виденный на экранах и почтовых открытках, вся эта «Америка какова она есть», финансово-силовой центр Вселенной, место, где проворачиваются самые головокружительные операции с человеческим будущим, откуда доллар руководит реформами, кризисами, африканскими пожарами, закарпатскими наводнениями и другими стихийными бедствиями и не менее стихийными процветаниями. Хотелось цитировать Максима Горького, но упоминание о «желтом дьяволе» я отложил на вечер, когда весь этот комплекс вспыхнет своим нестерпимо соблазнительным свечением. Кроме того, лезли в голову различные заголовки из украинских советских памфлетистов, такие себе жемчужины остроумия «Перца»: «Вавiлон на Гудзонi», «Гусак на Бродвеї» и тому подобное.
Впереди возвышалась Свобода, к которой мы неумолимо приближались в окружении таких же воскресных путешественников из доброго десятка стран мира. Не хватало голоса Лайзы Минелли с ее ever-grin’ом «Нью-Йорк, Нью-Йорк» — под звуки именно этой песни можно было бы навеки очароваться и пропасть здесь с головой.
Подумалось, что ныне, когда почти все современные беглецы прибывают сюда на самолетах, эта статуя недаром потускнела. Ведь она была придумана для тех, кто прибывал на корабле. Мы с товарищем представляли себе нескольконедельное качание палуб, переполненные салоны четвертого класса, тошноту и блевотину, детские болезни, лихорадку, выбрасывание мертвецов за борт, Великое Американское Будущее, великую неизвестность. И вот — наконец, она, Свобода! — каждый корабль, начиненный ирландцами, итальянцами, греками, хорватами и украинцами, а также, конечно, евреями, чаще всего венгерскими или польскими, обязательно мимо нее заходил в нью-йоркский порт. И так сбывалось одно из масонских пророчеств Пушкина — о Свободе, которая «нас встретит радостно у входа».
Впрочем, сначала еще должен был быть нескольконедельный карантин на каком-то из островов, позднее администрация ограничивалась только обязательной санитарной обработкой в специально отведенных бараках (смазывание половых органов и подмышек какой-то вонючей пастой и т.д.). Все это нужно было пережить...
«Однажды я задумался, кем была та первая европейская женщина, которая родила первого ребенка здесь, на этой земле, — говорил мой товарищ. — И я решил, что это была рыжая и костлявая, тощая и сухая, но безумно стойкая и упрямая ирландка. Я уверен — так и было».
Зато статуя является воплощением иной женственности. Некоторые снобы нанимают специальные вертолеты, чтобы полетать вокруг нее, повисеть на уровне ее невозмутимого суперлица и с расстояния нескольких метров посмотреть в ее глаза величиной с летающую тарелку.
А нам оставалось встать в длиннющую очередь («что дают? Свободу!») и через несколько часов таки пробраться туда, внутрь этого тела, его постамента. По дороге нас, как, впрочем, и всех, обыскали на предмет взрывчатки, я об этом вяло шутил в стиле Генриха Боровика. Потом еще было восхождение — ровно сто девяносто две ступеньки вверх, как сообщал информатор, поскольку лифт почему-то не работал. К самому подножию монумента, вверх и только вверх, вместе с тысячами такой же воскресной публики, больших и малых детей всего мира. Все шли строго друг за другом по очень узкой лестнице — возможно, надеясь, что хоть здесь и сейчас удастся понять, что скрывается за этим сладким и слишком часто употребляемым словом.
