У театра из Барселоны La Fura dels Baus почти невероятная история превращения из обычной труппы уличных актеров в один из самых влиятельных сценических коллективов Европы.
La Fura dels Baus основан в 1979 году в Барселоне. Он завоевал известность как урбанистический театр благодаря использованию необычных декораций и стиранию граней между аудиторией и актерами. За 30 лет 2500 выступлений театра на четырех континентах увидело уже более трех миллионов зрителей. Театр был организатором церемонии открытия летних Олимпийских игр в Барселоне в 1992 году. Многие украинские телезрители должны помнить то завораживающее авангардное действо, а в целом трансляцию смотрела полумиллиардная аудитория.
Первым известным перформансом «Ла Фуры» стали показанные в Барселоне в 1984 году Accions («Действия»). Уже в дебюте проявились основные черты стиля «Фуры»: акцент на физическом действии, интенсивное взаимодействие с аудиторией, использование необычных мест для постановок. Именно перформанс Accions прославил «Ла Фуру» в европейском масштабе.
С тех пор коллектив прогрессировал, все время находя поразительные сценические решения. В настоящее время, театр из Барселоны известен также в мире оперного искусства благодаря масштабным работам «Мученичество Св. Себастьяна» Клода Дебюсси (1911, музыка к мистерии Р. Д’Аннунцио, 1997), «Осуждение Фауста» Гектора Берлиоза (1999, в сотрудничестве с Хайме Пленсой), «На мраморных кручах» Джорджио Баттистели по одноименному роману Эрнста Юнгера (2002), «Волшебная флейта» Моцарта (2003), «Дочь Небес» (первая опера Канарских островов, 2007), «Золото Рейна» (2007), «Зигфрид» (2008) и «Валькирия» (2008) Рихарда Вагнера, «Борис Годунов» Модеста Мусоргского (2008), Le grand macabre Дьердя Лигети на либретто Мишеля де Гельдероде (2009), совместная постановка шестичасовых «Троянцев» Гектора Берлиоза по «Энеиде» Вергилия в стилистике «Звездных войн» с испанскими и российскими солистами под руководством Валерия Гергиева (2009), «Гибель богов» (2009) и «Тангейзер» Вагнера (2010, в миланском театре La Scala). И это — не считая интерпретаций инструментальной классической музыки, эффектных перформансов со сложными машинами при участии публики, спектаклей по произведениям Еврипида, Данте, Шекспира, Кафки, Сервантеса, де Сада, Гете. Кстати, тема Фауста нашла воплощение в трехчастном проекте, финальная часть которого, Fausto 5.0, стала первым фильмом «Ла Фуры». Эта лента завоевала премию Мельеса как лучший фантастический фильм Европы. Также театр проводит учебные программы по режиссерскому и актерскому мастерству по собственной системе.
На сегодня «Ла Фура» — это шесть режиссеров, дизайнеров, художников и инженеров: Юрген Мюллер, Мики Эспума, Пеп Гатель, Алекс Олле, Карлуш Падрисса и Пера Тантинья. Все они были участниками труппы со дня ее основания.
У киевлян будет возможность увидеть работу артистов из Барселоны. Ведь официальное открытие нынешнего фестиваля «ГогольФЕСТ» на майдане Незалежности 4 сентября 2010 года пройдет в форме общего перфоманса театра La Fura dels Baus и киевской студии-театра «ДАХ». В рамках подготовки этого проекта в Киеве побывал Юрген Мюллер. Он согласился ответить корреспонденту «Дня» на несколько вопросов.
— Как появился ваш театр?
— Это было в постфранкистскую эпоху, в 1980 году, когда все внезапно начали искать новые формы самовыражения, а театр текста утрачивал свое значение. Во всем мире, не только в Испании, но и в Италии, Австралии, Словении, появляются коллективы, ищущие другие способы самовыражения. Это был настоящий взрыв художественных форм, которых ранее не существовало. Я — немец, и поехал в Барселону учиться пантомиме и современному танцу. Там я и познакомился с «Ла Фурой». Это был обычный уличный театр из девяти ребят, и у них не было иной цели, чем заработать немного денег на еду. Они ездили в маленьком фургончике и давали спектакли для детей, беременных женщин и прохожих. То есть это были дневные спектакли под открытым небом. Они ездили от села к селу. А затем подумали: почему мы делаем даровые спектакли? Их профессиональная жизнь проходила днем, а им хотелось делать нормальные вечерние представления для театральной публики. Они поехали на театральный фестиваль в Сиджес, маленький курортный городок в Каталонии, и там выступили как полноценная труппа.
— А каким был ваш первый спектакль?
— Очень хорошо помню: с ним «Ла Фура» вошла в театральный мир, сразу став сенсацией. Назывался он Accions — «Действия». Всего там было 7 действий. Мы все делали так, чтобы сломать старые схемы. Даже разбивали во время представления настоящую машину. Нам было нечего терять, ведь мы не знали, как нас воспримет театральный мир. И мы поставили на карту все. Примут — хорошо, не примут — ничего страшного. Ведь мы пришли с улицы. Но спектакль наделал много шума, и разбил-таки стандарты. И мы как будто из темноты вышли на свет.
— На какую театральную систему вы опираетесь?
— Моя база — это театр движения. Мы первыми, еще в 1984 году, предложили делать спектакль в чистом пространстве 20 на 40 метров, где бы зрители и актеры находились вместе. Нет сцены и зрительного зала, лишь единое, прозрачное пространство. Это моя система. Мы антитеатр в том смысле, что являемся антагонистами театра текста, мы за театр движения. Наш лозунг — «один образ значит больше тысяч слов». У нас нет текста, нет сценария, зато есть музыка. Мы идем за музыкой. Она и является нашим сценарием, нашей пьесой. Она ведет за собой и актеров, и зрителей.
— Тогда выходит, что вы импровизируете?
— Да, есть импровизация, но не только она, ведь музыкальное произведение существует для нашего спектакля и имеет свою зафиксированную структуру, внутри которой мы импровизируем, и в то же время мы идем за ритмом и структурой — вот наша драматургия и наш сценарий.
— Музыка создается специально для спектаклей?
— У нас с самого начала были три композитора и шесть актеров. Почти все жили в одном фургончике и дополняли друг друга. Если я не знал чего-то, то знал мой коллега. То есть, это было произведение трех композиторов. Сейчас же у нас 30-летний опыт работы, и для каждого спектакля музыку пишут отдельно.
— Ставите ли вы определенную сверхзадачу для спектакля?
— Есть центральная идея, мы называем это «материнским словом», от которого исходит все. Например, в 2007 году мы делали спектакль в Пекине, который назывался «Империя». Мы хотели показать, что бывает, когда кто-то хочет покорить себе кого-то. Есть покоритель и покорившиеся ему, исполняющие только то, чему их научили, словно роботы. А затем они восстают против покорителя. Это было представление о желании абсолютной власти, и о том, что из этого получается, как восстают против тирании те, кого угнетали все время. Это делалось на материале аллегорической картины Гойи, на которой два брата убивают друг друга, — только у нас две героини убивали друг друга.
— Каким было «материнское слово» на открытии Олимпиады в Барселоне в 1992 году?
— Средиземноморье. Это было о мифологии Средиземноморья.
— Я хорошо помню тот перформанс: было много элементов насилия и эротики. Вы привлекли секс и смерть.
— Да. Там убивают женщину на корабле — так вот тогда в первый раз показали по телевидению, как льется кровь. Конечно, это была краска, но впервые на шоу подобного уровня такое показали в прямом эфире. Другая интересная вещь: когда готовили спектакль, Международный олимпийский комитет просил нас, чтобы не было никаких элементов корриды. Но мы все же сделали громадные рога, разбивающие корабль.
— Кстати, как вы, живя в Испании, относитесь к корриде?
— Когда я смотрю на испанцев, мексиканцев, колумбийцев, у которых тоже есть коррида, я восхищен ими, потому что это ритуал жизни и смерти. Раньше у корриды было больше смысла. Это был элемент культуры народа, а не туристическое развлечение. Я когда-то считал, что у быка такие же шансы, как у тореро. Бывают так, что бык убивает тореро. А когда я понял, что это не на равных, что у быка намного меньше возможностей, я потерял интерес. Власть Каталонии пытается запретить корриду. Но я вижу в этом большое лицемерие, потому что люди, требующие запретить корриду, не выступают против экспериментов с животными — то есть других видов насилия над живыми существами. Я видел два года тому назад в Германии спектакль «Дон Жуан» — и там выводили на улицу детей с плакатами против корриды. Это также кощунство и лицемерие, больше похожее на рекламный трюк.
— Вернемся к искусству. Какая функция режиссера в вашем театре?
— Режиссер генерирует идею и координирует все элементы, благодаря которым идея претворяется в жизнь. Он знает, как все должно быть. Когда мы начинали, то все делали комплиментарно: один начинал, второй заканчивал. И в настоящий момент этот прием для нас работает, потому что в наши спектакли мы приглашаем новых артистов, заказываем музыку новым композиторам. Мы всегда хотим, чтобы была свежая артистическая кровь, чтобы поддерживать себя в живом состоянии. Именно благодаря этому мы столько лет и продержались.
— Актеров из текстового театра вы привлекали?
— В 1996 году мы сделали это, чтобы войти в мир, незнакомый для нас. Мы пригласили лучших актеров Барселоны.
— Что с этого получилось?
— Мы добились большого успеха, даже не знаю почему. Мы смешали театр образа с текстом. Это был «Фауст. 3.0». Каждое слово из Гете было на своем месте. Хотя в целом мне трудно смотреть текстовые театры, потому что я работаю с театром образа, но для меня это был вызов: сделать что-то новое, неизвестное, чего я раньше не делал.
— Что вы требуете от актеров?
— Они должны быть очень открытыми, в очень хорошей физической форме. И они должны уметь работать своим телом в разных жанрах. Когда мы делаем спектакли на итальянский манер, то есть с диалогами, то берем тех, кто умеет лучше всего говорить и воплощать. Когда идет традиционный спектакль, артисты как будто выплевывают свой текст. И в этой, простите, блевотине они живут. А у нас другой язык — язык взгляда. Когда ты выходишь на публику, ты смотришь прямо в глаза, это разговор взглядами. В отличие от театра текста, где все неискренно, где тебя не бьют, а лишь касаются, у нас все реально — настоящий кофе или вода на сцене, а когда нужно нанести удар, то пусть палка и обмотана поролоном, но это настоящая палка, и бьют по-настоящему.
— И все же, судя по видео ваших представлений, «Ла Фура» — это скорее не театральная игра, а шоу, где преобладают спецэффекты, трюки, декорации.
— Да, у нас это похоже на шоу. Есть представления, где очень интересные костюмы, дополнительные внешние элементы, а иногда мы даже выступаем абсолютно голыми. Готовим спектакль, и через несколько дней до премьеры вдруг обнаруживаем, что не подумали о костюмах. Поэтому выступаем в этаких фиговых листках. И даже полностью обнаженными. Действительно, есть элемент шоу.
— Что же такое игра в вашем понимании?
— Для меня лично это то, что имеет очень много общего с человеком, делающим это. Это не является имитацией, которую я вижу часто в текстовом театре, — это что-то такое, что есть в самом человеке, в самом актере. Например, мне нужно, чтобы актер сыграл силу, власть. Люди, которые не являются такими в своей частной жизни, не смогут это сделать и на сцене. Для меня играть — это иметь возможность прожить и умереть.
— Что вы будете показывать осенью в Киеве?
— Мы привезем пять своих больших элементов. Это будет спектакль-микс, потому что также будет вклад и от украинцев — например, будет выступать «ДахаБраха».
— А центральная идея?
— Свет против тьмы.
— Какие еще у вас планы на ближайшее будущее?
— Мы ставим в Шотландии спектакль с подростками. Главная идея — оборотень, и что есть общего между подростком и оборотнем. Премьера — 30—31 июля. Из музыки будет «Пинк Флойд» и Том Уэйтс; мы покажем всю ту мешанину в жизни подростка, и в чем он совпадает или не совпадает с оборотнем. Также есть проект спектакля о палестинских беженцах. Надеюсь, в нем примут участие Италия, Испания и Португалия. Если у нас будет надлежащая поддержка Евросоюза, то будет восемь спектаклей, в них даже примут участие бывшие террористы — ведь я буду делать постановку с театральной студией, находящейся в лагере палестинских беженцев в Дженине.
— Напоследок: что такое идеальный театр в вашем понимании?
— Это может прозвучать очень смешно, так как я бывший протестант, а в настоящее время атеист, но такой театр должен быть как месса. Театру необходима магия, музыка, действие и образ. И это все есть в церкви, во время службы.
