А между тем в начале века Александра Олеся считали «украинским Гейне» (по выражению Христи Алчевской), «самым большим из ныне живущих поэтов Украины» (по Михаилу Грушевскому) и даже «прямым наследником Шевченко со всем его пламенным вдохновением и страстной любовью к родине» (София Русова). Не прошло, однако, и десятилетия, как его слава заметно потускнела. И хотя поэт после вынужденной эмиграции в 1919 году прожил еще двадцать пять лет (умер 22 июля 1944 года в Праге) и написал немало новых произведений (до конца 20-х годов они издавались и в Украине), его творчество уже никогда не приобретало былой известности — ни после частичной «реабилитации» в УССР в конце 50-х, ни после полного «восстановления в правах» на рубеже 80-90-х, ознаменованного, в частности, выходом объемного, почти в тысячу страниц каждый, двухтомника его избранных произведений.
Наиболее проницательную и, кажется, до сих пор актуальную оценку этого литературного феномена дал еще в 1925 году Микола Зеров. «Для старшего поколения читателей, — писал он, — А. Олесь дорог воспоминаниями об общих переживаниях гражданских, которые получили у него пусть и неглубокий, но красивый отзвук. У поколения же младшего больше оснований отнестись к Олесю более объективно. Этот путь объективной литературной проверки и приводит нас к признанию в нем поэта талантливого и одаренного, что подарил украинской литературе новые для нее образы, ритмы и звуковую игру, но который по разным причинам не создал своего высокого и устоявшегося стиля и, в конце концов, дал не так много вещей, которые выдержали огненное испытание последнего десятилетия».
Для поколения Миколы Зерова невозможность Олеся вырваться из плотных объятий запоздалого украинского романтизма с его необъятной сладкоречивостью, переизбытком чувствительности, бесконечными «думоньками» и «зореньками», была главным образом следствием неблагоприятных условий литературно-общественного развития. Рожденный на Слобожанщине в мещанской семье (из крестьян), лишенный соответствующего культурного окружения и, в конечном счете, хорошего образования (окончил среднюю земледельческую школу в Деркачах под Харьковом, которая даже не давала права на поступление в университет), Александр Иванович Кандыба стал лирическим поэтом Александром Олесем действительно вопреки, а не благодаря окружающим обстоятельствам.
Не намного более благоприятными были и условия дальнейшего развития. «Желая отдаться исключительно литературной работе, я делал попытки найти какую-то должность при издательстве или постоянную работу при газете, но в то время так бедно оплачивался литературный труд, — пишет Александр Олесь в автобиографии, — что я вынужден был взять, возможно, наиболее отвратительную работу из всех работ. В октябре 1909 года я поступил на киевские городские скотобойни, где и прослужил до начала 1919 года. В атмосфере кровавого пара, хрипа и агонии умирающих животных пришлось мне «продолжать» литературную работу, но это уже была любительская работа».
В определенном смысле «любительской» была вся украинская литература в Российской империи. В 20-е годы ситуация меняется: даже небольшого ослабления имперского гнета было достаточно для утверждения абсолютно новых, уже не «любительских» правил игры. И хотя в начале 30-х литературно-творческое «любительство» усилиями ВКП(б) и НКВД снова утвердилось в Украине, обеспечив себе на долгие десятилетия (по сути, до сих пор) достаточно крепкие позиции в сталинских творческих союзах, все же делать вид, что якобы украинская культура — это бесконечная пора сентиментального народничества, оказались уже не в силах даже самые рьяные противники ее модернизации.
Как бы там ни было, а после 20-х годов, после молодого Тычины, Рыльского, Семенко, Зерова украинская поэзия, несмотря на отчаянные усилия гауляйтеров от соцреализма, уже не могла вернуться к языково-стилистической скованности и ограниченности, присущей практически всем поэтам послешевченковой поры. Олесь, вне сомнения, ощущал суть проблемы, с которой сталкивалось его поколение и которая состояла не столько в цензурных ущемлениях, сколько во всеобщей общественной дисфункциональности украинского языка. «Мой друг! — писал поэт жене. — Где же в украинском языке готовые формы, готовые категории для выражения всех переживаний души и разума? Их нет, и мне пришлось их создавать. Этого критика не отметила, и ни один из головотяпов не задумался даже над этим».
Даже если согласиться, что Олесь так и не создал ни одного действительно полновесного на сегодняшний взгляд стихотворения, оставшись велеречивым, наивно-сентиментальным последователем Надсона, Бальмонта и Фофанова, его многочисленные строки, строфы, образы были настоящим прорывом в новую практику, предвещая, вне сомнения, приход молодого гениального Тычины, молодого рафинированного Рыльского или того же эрудита Зерова, который в упомянутой статье честно признал: «Припоминаю свои первые впечатления от Олеся 1906—1908 гг., как я выискивал его стихи по тогдашним декламаторам, как поражали они меня свежестью и непосредственностью...».
Может, этого и недостаточно, чтобы через девять десятилетий перечитывать поэта постоянно и, как говорят, «для души», однако абсолютно достаточно, чтобы уважительно вспомнить его имя, оглядываясь не только на Литературу, но и на Историю.
