Банальное стечение обстоятельств или сознательное проявление творческой конкуренции? Но так случилось, что почти одновременно два лицедейских заведения Украины обратились к творчеству Иштвана Эркеня (1912—1979) — основоположника венгерского театра абсурда. Популярная повесть известного прозаика и драматурга «Семья Тотов» волею автора стала также и пьесой, а теперь персонажи этого трагифарса заговорили еще и по-украински. Весной в Закарпатском государственном украинском музыкально-драматическом театре и в Молодом театре (г. Киев) прошли яркие премьеры.
Всего 19 рабочих дней понадобилось ужгородцам, чтобы обогатить свой репертуар спектаклем «Добро пожаловать, господин Майор!», который они уже успели представить на суд зрителей, гастролируя в Житомире. Увеличение творческих активов закарпатцев происходило под руководством известного киевского режиссера Виталия Семенцова. «Тот, Тот и другие» шли на столичную сцену полтора месяца. Возглавил поход не менее известный венгерский режиссер Бела Меро.
В просмотре спектаклей, рожденных разными творческими объединениями, но от одной пьесы, есть особое наслаждение: едва ли не охотничий азарт появляется в поиске общих семейных черт и отличий, обусловленных отцовством. Итак, что же скрылось за событиями двухнедельного отпуска хортистского офицера во время Второй мировой войны, и как воспроизведена закарпатскими и киевскими артистами история релаксации фронтовика?
Размеренную жизнь венгерского поселка, в котором тишина густа, как черный бархат, преображает письмо-просьба Тоота-младшего (у киевлян — Тота) к родителям на счет отдыха его командира Золтана Латиновича. Русские партизаны сильно попортили нервы Майору, и потому армейцу нужен настоящий покой. Обеспечить любой ценой все (!) условия для восстановления сил начальника их дорогого Дюлы берутся глава семейства брандмейстер (брандмайор) Лайош, его жена Маришка и дочь Агика. История об офицерском отпуске на фоне безграничного гостеприимства хозяев фактически становится повествованием об унижении человеческого достоинства тиранией, цели и пределах такого терпения. Да еще и в придачу с тщетностью надежд и недосягаемостью желаемого... Майор (по-видимому, не случайно Золтан Латинович является именно майором, то есть, вспоминая латынь, — главным, старшим, большим) — олицетворение кощунственно-наглого, бессмысленно-деятельного начальства, по-садистски получающего удовольствие от унижений подчиненных, из чего впоследствии вырастает и буйным цветом цветет своеволие и диктатура. Понятно, без соответствующей почвы такое развитие событий невозможно. Следовательно, Лайош То(о)т постепенно превращается в безвольное существо, выполняющее откровенно дурацкие прихоти Майора. Человек, которого уважают и с чьим мнением считаются, становится абсурдно послушным с надеждой, что жизнь его сына на фронте будет безопаснее. Но... Во-первых, за счет опасности кого-то другого. Во-вторых, ценой просто-таки изуверских издевательств: один фонарик во рту в качестве средства против зевоты чего стоит; а изготовление картонных коробок на протяжении двух недель от заката до рассвета...
Но все началось с письма. А где есть письмо, там есть и почтальон. Он первый появляется на авансцене. И Роман Жогин (г. Ужгород), и Валерий Легин (г. Киев) сразу искусно интригуют зрителей своим «творческим» подходом к работе: манипулированием письмами. Каждый из них изображает своего безумного самодура по-своему, но одинаково незабываемо. Нужно заметить, что о проделках почтальона известно жителям поселка, но они, похоже, опрометчиво согласились с такой фильтрацией информации, приходящей к ним извне, и вовремя не подумали о последствиях. То(о)ты, как никто другой, это ощутят. В этом контексте определение роли почтальона — формально роли второго плана — получает философскую окраску.
Дальнейший ход событий на киевской сцене был фактически решен в традиционно-реалистическом ключе и воспринимался в некоторой степени как трагикомическая история одной семьи, хотя в пьесе, очевидно, заложен серьезный потенциал разоблачения абсурдности и в то же время чрезвычайной опасности для общества маленьких и больших диктаторов. К тому же у режиссера из Венгрии, наверное, не поднялась рука сокращать текст соотечественника — чего нельзя сказать о господине Семенцове, — и спектакль из-за этого утратил динамизм движения от завязки к развязке. Присутствовавший в версии ужгородцев взрывной гротеск — результат соответствующей трактовки образов — способствовал выходу на высший уровень обобщения и более точно соответствовал анонсированной трагичности фарса. Михаил Фищенко в роли Майора — яркий и динамичный. Он разнолик: калейдоскоп эмоций и состояний. Интересно наблюдать, как меняется его персонаж с момента первой встречи с Тоотами: испуг от каждого звука, усталость и нежелание — что-то на грани притворства и искренности — причинять хлопоты хозяевам; а дальше через садистские придирки и требования до настоящего тирана — пусть местечкового масштаба, но вспомните, с чего начинали Гитлер, Сталин, да и большинство новейших диктаторов — и последней бодрой «прогулки» в садик к мальвам...
Майор Игоря Портянко — наглый, ограниченный солдафон в диапазоне от уставшего до восстановившего свои силы, но все же только лишь солдафона. Качественных изменений не произошло. Персонаж остался только персонажем, который так и не стал символом явления.
Лаконичность сценографии спектакля закарпатцев (Людмила Белая) полностью оправдана, поскольку результатом стала органичность и выразительность. Оформление столичного спектакля осуществил Владимир Карашевский, исповедуя ту же лаконичность. Но его «ничего лишнего» на меньшей площади имеет другой визуальный эффект. А постепенное, но неотвратимое заполнение сценического пространства невероятным количеством коробок создало художественный образ издевательств. Ох, эти коробки... Сделать их без картонорезки совершенно невозможно! Побуждение То(о)та (з.а. Украины Ярослав Мелец — Ужгород, Ярослав Черненький — Киев) Золтаном Латиновичем (Михаил Фищенко, Игорь Портянко) к умственной деятельности в исполнении двух актерских команд было интересным и... результативным, потому что заставил в конце концов майор брандмайора догадаться, что картонорезку для изготовления заготовок нужно увеличить, чтобы избежать простоев! И искренне порадовался появлению нового орудия производства, которое у закарпатцев так напоминало гильотину.
...Еле дождавшись отъезда гостя, То(о)ты надеются на покой... Но обстоятельства складываются так, что Майор возвращается... То(о)ты в трансе: Золтану Латиновичу снова не терпится поупражняться в коробкосложении, а картонорезки нет. Оказывается, что ее вынесли в садик, где мальвы...
В последнем письме Дюлы, которое так и не попало к его родным, речь шла о том, что «добра без зла не бывает, и все зависит от обстоятельств. Не знаю только, какими должны быть эти обстоятельства». Похоже, Лайош То(о)т для себя эти обстоятельства выяснил. Майор же бодро зашагал в садик, где в мальвах стояла картонорезка... В руках униженных, а, следовательно, обиженных людей она не могла не превратиться в гильотину, и ее стук прозвучал трижды — вполне прозрачное напоминание о том, какой финал неотвратимо ждал и ждет тиранов.
Почему два разных по стилю и творческим подходам театра практически «в унисон» обратились к пьесе, которой не один десяток лет? Ответ, по-видимому, следует искать в исторических параллелях (когда И. Эркень создавал «Семью Тотов», после разгрома венгерской антикоммунистической революции прошло всего несколько лет) и нашей действительности. Метаморфозы картонорезки — предостережение не только для диктаторов, но и для граждан: чем больше они согласны терпеть унижения, тем вероятнее, что, образно говоря, «гильотина» станет их единственным средством освобождения от тирании.
