Имя писателя В. С. Гроссмана для широких кругов общества стало известным в 1988 году после публикации в журнале «Октябрь» (№№ 1—4) романа «Жизнь и судьба». Литературоведы, критики, друзья, современники и близкое окружение писателя сделали все возможное, чтобы честное имя В. С. Гроссмана вернуть народу. Но и сегодня далеко не все знают о роли «малой родины» в становлении творчества и судьбы выдающегося писателя современности.
ДОНБАССКИЕ МОТИВЫ
«Городок понравился Сергею. Среди просторной городской площади стоял большой православный собор, украшением главной улицы был костел, слаженный, белый, обсаженный стройными тополями [...]. Казарма находилась за «греблей» — так называли местные жители околицу города, расположившуюся на левом берегу заболоченной реки [...]. В городе был средневековый монастырь босых кармелитов, который своими толстыми стенами и узкими ставнями больше напоминал крепость, нежели божий храм...
В городке был огромный кожаный завод, девять маленьких учреждений по обработке кож [...]. В городе был расположен театр, в нем давали гастроли киевские и одесские актеры [...]. Большим успехом у публики пользовались «Аида», «Кармен» [...] здесь были два кинематографа, где с большим успехом шла картина «Анна Каренина», в переулке, вблизи площади, стояла роскошная еврейская синагога...».
Так спустя много лет в романе «Степан Кольчугин» вспоминал город своего детства Василий Семенович Гроссман. Свои истоки писатель не забывал до конца жизни.
В. С. Гроссман родился 12 декабря 1905 года в семье бердичевских интеллигентов. Отец Семен Осипович был инженером-химиком, мать — Екатерина Савельевна, преподавала французский язык. Василий Семенович свободно читал французских авторов в оригинале, декламировал наизусть Мюссе, Мопассана, Доде. В 1914 году родители отправили мальчика в Киевское реальное училище, где он учился до 1919 года, а закончил обучение в родном Бердичеве, в единственной трудовой школе. Семья Гроссманов не имела больших достатков, поэтому Василий подрабатывал репетиторством и даже дровосеком. В 1921 году юноша поступил в Киевский институт народного образования, откуда через два года, очевидно, под влиянием отцовской профессии, перевелся на химическое отделение физико- математического факультета Первого Московского университета.
В 1929 году после окончания вуза В. С. Гроссман едет по распределению на Донбасс, где сначала работает химиком-аналитиком на шахте «Смолянка-II» (В. Гроссман с гордостью вспоминал, что это самая глубокая и самая жаркая шахта в стране), впоследствии — в Донецком областном институте патологии и гигиены труда и одновременно ассистентом кафедры неорганической химии в медицинском институте. Еще работая на шахте, Василий Семенович делает первые пробы пера. Он пишет повесть «Глюкауф», в которой описывает тяжелый труд донбассовских шахтеров, полный опасности при неудовлетворительной охране труда. О рукописи одобрительно отозвался М. Горький, и после доработки повесть была рекомендована к печати в альманахе «Год ХVII». (Была издана повесть в 1935 году). В 1932 году по состоянию здоровья Василий Семенович вынужден покинуть Донбасс, и вся его дальнейшая жизнь связана с Москвой. Здесь он работает на карандашной фабрике имени Сакко и Ванцетти сначала старшим химиком, а вскоре — заведующим лабораторией, помощником главного инженера.
В апреле 1934 года в «Литературной газете» был напечатан первый, навеянный воспоминаниями детства, рассказ В. С. Гроссмана «В городе Бердичеве». Дебют молодого писателя привлек внимание читателей. Похвально отозвались о рассказе М. Горький, М. Булгаков, И. Бабель, видя в его авторе оригинальный талант, настоящего художника. Впоследствии выходят в свет еще два сборника рассказов — «Счастье» и «Четыре дня». В 1937 Г. В. С. Гроссман был принят в Союз писателей СССР. А еще до этого Василий Семенович начинает работу над трилогией о Донбассе. Роман «Степан Кольчугин» заслуженно получил признание как лучшее произведение на рабочую тематику, написанное в довоенные годы. Он был единодушно выдвинут на Сталинскую премию. Однако Сталин, который не скрывал своей антипатии к Гроссману, в последний момент лично вычеркнул фамилию писателя из списка лауреатов. Вспоминал Семен Липкин, друг Василия Семеновича, писатель, переводчик: «Когда мы в 1940 году познакомились с Гроссманом, я чувствовал, что он счастлив. Литературный успех (напечатана первая часть романа «Степан Кольчугин»), особенно ощутимый после полунищенской, одинокой жизни донбассовского инженера (первая жена с дочерью Екатериной жили отдельно в Киеве), новые умные, интересные друзья, красивая жена (Ольга Михайловна). Он был высокого роста, кудрявый, его любознательные глаза излучали добро. От него веяло здоровьем. В круг его знакомых входили Паустовский, Гайдар, Платонов». Но на пороге уже была война.
ЧЕРНОРАБОЧИЙ ВОЙНЫ
На пятый день войны В. С. Гроссман становится работником газеты «Красная звезда» и отправляется на передовую. Храбрость Гроссмана будет храбростью чернорабочего войны, он с отвагой художника бывал в самых адских местах передовой, где ежеминутно можно было ждать смерти. Сталинградские очерки, регулярно печатавшиеся в «Красной звезде» — самой популярной газете военных лет — сделали его имя широко известным и в армии, и в тылу. Особое признание получил очерк «Направление главного удара». Несмотря на то, что Сталин не любил Гроссмана, он все-таки приказал редактору «Правды» перепечатать очерк из «Красной звезды». Очерк привлек к себе внимание всей страны. «Вы теперь можете получить все, что пожелаете», — сказал Гроссману Илья Эренбург. Но писатель ни о чем не просил. Признание его еще больше утвердилось после выхода повести «Народ бессмертен», первой относительно большой вещи об Отечественной войне. В. С. Гроссман начинает работу над романом «За правое дело», одним из самых главных своих романов, с его реалистическими портретами простых людей, крестьян, рабочих, женщин, с горькой правдой будничной действительности.
МАТЬ И СЫН
В 1944 году, когда была освобождена большая часть территории страны от фашистских захватчиков, Василий Гроссман узнает о трагической смерти матери в бердичевском гетто. Сохранились бердичевские письма Екатерины Савельевны к сыну. По ним видно, какая нежная, светлая любовь связывала Василия с матерью.
В декабре 1940 г. Екатерина Савельевна писала сыну: «Дорогой сыночек, вот тебе и 35 годков стукнуло. А все живо в памяти от дня твоего рождения 905 г. и до сих пор, как будто день прошел. Что нам повторяться — жизнь как на ладони, а как много пережито, не только прожито. Будь здоров, anima mia, талантлив, доволен своей работой (и чтоб и читатели были довольны ею, и критики) со всеми твоими близкими тебя будь благополучен... Отправила тебя посылочку... А посылочка была 1) Серебряная чайная ложечка, что от тети Даси я получила, попадется тебе, как будешь чай пить — вспомнишь меня, пусть не пропадет — жалко будет. 2) Подстаканник, не серебряный, не бойся, я не тратилась много, но хорошенький, по-моему. И на письменный стол тигренка... Вот и все, дытына. И всю мою любовь тебе посылаю. А засим целую тебя в глаза, лоб, волосы и мордочку. Мама».
Приближалась война. В письме от 9 апреля 1941 г. Екатерина Савельевна пишет: «Васенька, пришибло меня, что Сербию втянули в войну. Говорю тебе откровенно, мне очень жаль сербов, но еще больше я боюсь, чтобы нас не втянули, пуще всего боюсь войны...».
Наступило 22 июня 1941 года. Екатерина Савельевна пишет сыну: «Ночь прошла благополучно. Утром была тревога, но после был отбой. А дальше — никто ведь не знает...» (26.06.41).
«Письма ни одного. Очень беспокоюсь: в Москве ли ты, не уехал ли куда. Я пишу часто, получаешь ли? И папе написала письмо. Живу теперь спокойнее, чем в первые дни — привыкаешь. Встаю в 6 ч. утра в 7 час. слушаю утреннюю сводку по радио, то газеты. Живу на вулкане...» (29.06.41).
7 июля 1941 года в Бердичев вошли немецкие войска. Началась подготовка к заблаговременно спланированной акции относительно массового уничтожения еврейского населения. Только незначительной части удалось эвакуироваться. Среди них — и Муся Лерман, бывшая соседка Гроссманов по довоенному Бердичеву. В апреле 80-х годов ее разыскивал во Львове бердичевский журналист В. Космач. Воспользуемся и мы этими воспоминаниями, напечатанными в газете «Советский путь». Итак, вспоминает Мария Львовна Перемыслова, а в то далекое время Мария Лерман.
«С этим домом в тогдашнем Училищном переулке связано все самое дорогое. Он и сейчас словно перед глазами. Красивый, добротный. Парадный вход, мансарда, большая веранда. Ступеньки выходят в роскошный фруктовый сад с множеством живых цветов. Особенно почему-то запомнился оранжевый цвет нежных настурций.
Раньше этот особняк принадлежал врачу Шеренцису Давиду Михайловичу. Потом его уплотнили — вселили нашу семью Островских. Жили мы дружно. Двери наших комнат выходили в общий коридор, хозяйки вместе готовили еду на общей кухне. Летом варили варенье в медных тазах, а мы, дети, лакомились сладкой пенкой. У Давида Михайловича умерла жена, и он остался с дочерью Наташей. С Шеренцисами жила сестра его жены — Екатерина Савельевна. Это была мать Василия Гроссмана...
Моя мама пела нам колыбельные. У нее было приятное сопрано — мама немного училась в Киевской консерватории... Екатерина Савельевна любила слушать. «Спой, Адель, старинную», просит бывало в свободный вечер. Сама удобнее устраивалась в мягком кресле, под ноги ставила стульчик — у Екатерины Савельевны были больные ноги, она ходила с костылями, — и замирала, закрыв глаза. Мы тоже заворожено слушали. Я до сих пор помню те старинные русские романсы. Часто мы все вместе пели разные песни. Тяжело поднимаясь с кресла, Екатерина Савельевна подпевала: «Мы кузнецы, и дух наш молод...». Она любила песни, рожденные революцией.
Ее знали доброй, искренней, доброжелательной женщиной, чуткой к человеческим нуждам и чувствительной к чужому горю. Обаятельная, интеллектуальная, богатая духовно, она владела несколькими иностранными языками. Любила детей. Охотно учила их французскому, а благодарные ученики платили ей любовью. Часто рассказывала детям захватывающие сказки, которых знала множество.
Часто у матери жил ее сын. Василий Семенович Гроссман приезжал в Бердичев с дочерью —ровесницей Марийки, которую звали Катенькой в честь бабушки. Мария с Катей вместе игрались в саду, по очереди падали и получали травмы, всегда ходили с разбитыми и забинтованными коленями, болели коклюшем, «лечили» своих кукол и... страстно мечтали стать врачами.
Василий Семенович почти все время проводил на мансарде. Это был его кабинет, здесь он писал. Работал очень много, самоотверженно, даже перерыв на обед сокращал до минимума. Когда уже уставал — брал детвору, и все вместе шли гулять к Гнилопяти. Детям нравилось, когда он рассуждал с ними, как со взрослыми. А какие удивительные рассказы мы слышали от него о своем родном городе: и о старой крепости, полной сплошных загадок, и о реке со странным названием, и о Лысой горе, где расстреливали коммунаров...
Так и жил в мире, согласии и дружбе дом Шеренцисов и Гроссманов, Островских и Лерманов. Четыре семьи — на одной кухне.
Все закончилось весной 1938 года. В один мрачный вечер во двор пришли двое незнакомых мужчин в макинтошах и шляпах. Вызвали к больному врача. Он собрался впопыхах, ничего не подозревая. Больше Давида Михайловича Шеренциса в Бердичеве не видели.
А через некоторое время дом в Училищном переулке окружила милиция. К крыльцу подкатил грузовой автомобиль. Незнакомые люди бесцеремонно выносили мебель и вещи врача. Соседи шептались: он шпион, враг народа... С тех пор в доме поселился страх. Взрослые с детьми уже не играли. Всегда были озабочены, насторожены.
Потом пришла новая беда. Уже общая для всех — не обошла никого. Как-то в доме с мансардой все проснулись от глухих, сильных ударов. Похоже — где-то недалеко, в соседнем квартале, разгружали автомобиль с тяжелыми бревнами. Дом закачался, в веранде посыпалось стекло...
Сначала казалось, что произошло недоразумение — скоро придет время расплаты. Фашистов, как зайцев, погонят назад, быстро расправятся с ними на их же территории. Но радио приносило тревожные вести. Бердичев лихорадочно, вопреки прогнозам, стал собираться в эвакуацию.
Жители дома в Училищном переулке отправились в числе последних. Екатерина Савельевна ехать отказалась — ждала сына.
— Не могу я Васю подвести. Вы едьте, на меня не обращайте внимания, прошу вас».
Почему в то критическое, фатальное время мать Василия Гроссмана осталась в Бердичеве? Тогда, как они все бежали с мешками и узлами по бесконечно длинной, враз опустевшей улице к вокзалу, чтобы успеть еще на какой-то товарняк, маленькая Марийка не могла знать настоящую причину. Уже позже, спустя много лет, не раз анализируя трагедию, зафиксированную детской памятью, она поняла: эта физически больная, но сильная духом женщина не хотела быть для них обузой. У нее просто не было другого выхода.
Можно только себе представить, с какими чувствами приехал в Бердичев В. С. Гроссман зимой 1944 года, что творилось у него на сердце и в душе, когда он переступил порог пустого материнского дома, встретился с бывшими соседями, свидетелями тех трагических событий... По горячим следам писатель собирает документальные свидетельства ужасной трагедии и на одном дыхании пишет очерк «Убийство евреев в Бердичеве». Дата написания — 4 ноября 1944 года. Этот крик души писателя является своеобразным обвинительным документом-приговором нацизму. Интересно, что свой очерк Гроссман написал еще задолго до Нюрнбергского процесса. К сожалению, массовый читатель с ним смог ознакомиться только в конце 80-х годов.
Светлый образ матери сопровождал писателя до конца его жизни. В архиве В. С. Гроссмана хранятся два письма писателя к матери, написанные в 1950 и 1961 годах, то есть через 9 и 20 лет после ее гибели. Рядом с письмами — фотоснимок рва, заполненного телами расстрелянных узников гетто. Фотография сделана фашистским подполковником Эйбером, командиром батальона 1-ой гвардейской саперной особой бригады. Эту фотографию в свое время передали В. Гроссману в связи с работой писателя над черной книгой об убийствах евреев во время войны. Вот эти письма:
«Дорогая мамочка, я узнал о твоей смерти зимой 1944 года. Приехал в Бердичев, вошел в дом, в котором ты жила, и из которого ушла тетя Анюта, дядя Давид и Наташа, и понял, что тебя нет в живых. Но еще в сентябре 1941 года я чувствовал сердцем, что тебя нет. Ночью, на фронте я видел сон — вошел в комнату, ясно зная, что это твоя комната, и увидел пустое кресло, ясно зная, что ты в нем спала: свешивался с кресла платок, которым ты прикрывала ноги. Я смотрел на это пустое кресло долго, а когда проснулся, знал, что тебя уже нет на земле. Но я не знал, какой ужасной смертью умерла Ты, об этом я узнал, приехав в Бердичев и расспросив людей, знавших о массовой казни, произошедшей 15 сентября 1941 года.
Я десятки, а может быть, сотни раз пытался представить себе, как ты умерла, как шла на смерть, старался представить человека, который убил тебя. Он был последним, кто тебя видел. Я знаю, что ты думала обо мне очень много все это время.
Я буду с тобой откровенен и расскажу тебе все так, как чувствую, но, может быть, это не будет вся правда обо мне, так как я ведь не чувствую только правду, а многое, наверное, есть в моих чувствах ложного и пустого. Но прежде всего я хочу сказать тебе, что за эти девять лет я смог по-настоящему проверить, что люблю тебя — так как ни на йоту не уменьшилось мое чувство к тебе, я не забываю тебя, не успокаиваюсь, не утешаюсь, время не лечит меня. Я тебя сегодня ощущаю такой же живой, какой ты была в тот день, когда мы виделись с тобой в последний раз, и такой же, когда маленьким мальчиком слушал твое чтение вслух. И боль моя такая же, как была в тот день, когда соседка, живущая на Училищной улице, мне сказала, что тебя нет уже и что нет надежды найти тебя среди живых. И я думаю, мне кажется, что моя любовь и это горе ужасное так уж и не изменятся до дня моего конца». 1950 г.
«Дорогая моя, вот прошло 20 лет со дня твоей смерти. Я люблю тебя, я помню тебя каждый день своей жизни, и горе мое все эти 20 лет вместе со мной неотступно.
Я писал тебе 10 лет тому назад, и в моем сердце ты такая же, как была двадцать лет назад. И десять лет назад, когда я писал тебе свое первое после твоей смерти письмо, ты была такой же, как при жизни своей — моей матерью во плоти и в сердце моем. Я — это ты, моя родная. И пока живу я — жива ты. А когда я умру, ты будешь жить в той книге, которую я посвятил тебе и судьба которой схожа с твоей судьбой.
За эти двадцать лет много людей, которые любили тебя, уже умерли, тебя уже нет в сердце папы, в сердце Нади, тети Лизы — их нет на земле.
И мне кажется, что моя любовь к тебе все больше, ответственней, потому что так мало живых сердец, в которых живешь ты. Я почти все время думал о тебе, работая последние десять лет, — это моя работа посвящена моей любви, преданности людям, потому она и отдана тебе. Ты для меня человеческое, и твоя страшная судьба — это судьба, участь человека в нечеловеческое время.
Я всю жизнь храню веру, что все мое хорошее, честное, доброе, моя любовь — это все от тебя. Все плохое, что есть во мне, не прощай мне, это не ты. Но ты любишь меня, мама моя, и со всем плохим, что есть во мне, любишь.
Я ничего не боюсь, потому что твоя любовь со мной и потому что моя любовь вечно с тобой». 1961 год.
После написания второго письма матери Василию Семеновичу оставалось жить только три года.
«ВОЗМОЖНО, ОН БУДЕТ ИЗДАН ЛЕТ ЧЕРЕЗ ДВЕСТИ-ТРИСТА»
Как мы отмечали выше, еще в 1943 году В. С. Гроссман начал работу над романом «За правое дело». Через восемь лет напряженной работы роман был напечатан на страницах «Нового мира», который тогда редактировал А. Т. Твардовский, и сразу стал очень популярным. Заглавия рецензий на роман красноречиво об этом свидетельствовали: «Рождение эпопеи», «Бессмертный подвиг Народа», «Эпопея героического Сталинграда». Отдельными книгами его должны были печатать несколько издательств. Но такой ход дела нравился далеко не всем. Появились разгромные статьи в «Правде» и «Известиях». На календаре был февраль 1953 года. А такой ход событий при жизни Сталина грозил лишением свободы или даже казнью. Но наступила долгожданная оттепель. После 20-летнего перерыва был созван Второй съезд писателей. Среди его делегатов был и В. С. Гроссман. Первый секретарь Союза писателей СРСР А. Фадеев всенародно попросил прощения у писателя за содеянное против него зло, за несправедливые клеветнические нападки на его роман «За правое дело».
Вскоре в нескольких издательствах роман увидел мир массовыми тиражами. К. Симонов, который вновь возглавил «Новый мир», попросил В. Гроссмана дать для журнала вторую часть романа. Василий Семенович с большим энтузиазмом приступил к работе. Когда у него спросили, как будет называться вторая книга, он ответил: «Как учит русская традиция, между двумя словами должен стоять союз «и». Так родилось название «Жизнь и судьба». В 1959 году роман был завершен. Но предчувствие новых волнений и неприятностей не покидало автора. К сожалению, эти надежды подтвердились.
В 1960 году В. С. Гроссман сдал рукопись романа в ежемесячник «Знамя», редактором которого на то время был В. Кожевников. Правда, следует сказать, что друзья ему не советовали этого делать. После долгого молчания редколлегия единодушно отклонила роман, как произведение антисоветское. Но худшее было еще впереди. В феврале 1961 года на роман налагают арест. Изъяли не только машинописные экземпляры, но и первый вариант рукописи, черновика, подготовительные материалы, эскизы. В отчаянии Василий Семенович обращается к руководству писательской организации Маркова, Сартакова, Щипачова, но и тут наталкивается на стену равнодушия. В. С. Гроссман пишет письма Н. С. Хрущову. Описывая свои мытарства с попыткой издать роман и историю его ареста, он спрашивает: «Почему на мою книгу, в которой нет лжи и клеветы, а есть правда, боль, любовь к людям, наложен запрет, почему она отлучена методами административного насилия, спрятана от меня и от людей, как преступный убийца?» — И дальше: «Ведь в повышении демократии и свободы, еще больше, чем в повышении производства и потребления, суть нового человеческого общества. Без непрерывного роста норм свободы и демократии новое общество мне кажется бессмысленным». Какую актуальность эти слова Гроссмана обретают и сегодня! В. С. Гроссман надеялся, что сумеет убедить Хрущова в том, что, если книгу не напечатают, то хотя бы вернут ему рукопись. Через месяца полтора-два его пригласили к М. А. Суслову. Разговор длился около трех часов. Суслов положительно отзывался о таких произведениях писателя, как «Народ бессмертен», «Степан Кольчугин», военные рассказы и очерки. О «Жизни и судьбе» же отозвался негативно, что книга, дескать, опорочивает нашу действительность. Поинтересовавшись, на какие средства писатель живет, Суслов пообещал способствовать в издании пятитомного собрания его произведений, безусловно, без «Жизни и судьбы». Когда же Гроссман вновь поднял вопрос относительно возвращения ему рукописи, Суслов ответил: «Нет, нет, вернуть невозможно. Издадим пятитомник, а об этом романе и не думайте. Возможно, он будет издан лет через двести-триста». На этом круг замкнулся. Что касается пятитомника, обещанного Сусловым, то он так и не увидел мир: ни при жизни, ни после смерти писателя.
А жить Василию Семеновичу осталось уже совсем мало. Морально и физически сломленный, он старел на глазах у близких, многие друзья от него отвернулись. Но, несмотря на все тернии, он ежедневно продолжал работать. В конце 1961 года на несколько месяцев отправляется а Армению, где работает над переводом романа Р. Кочаряна на военную тематику. (Нужно было зарабатывать на хлеб насущный.) После возвращения в Москву пишет цикл рассказов, повесть «Добро — вам» (была издана с купюрами только в 1967 году, после смерти писателя).
В расцвете творческих сил В. С. Гроссман был отстранен от литературного процесса. Накануне войны такая же участь постигла еще одного корифея — Михаила Булгакова. У него арестовали «Собачье сердце».
Умер В. С. Гроссман от рака легких 15 сентября 1964 года. По случайному совпадению, это произошло день в день, через 23 года после трагической смерти матери.
К счастью, рукописи не горят. В конце 80-х наконец был издан роман В. С. Гроссмана «Жизнь и судьба». Сбылось пророчество писателя: «Судьба книги от меня отдаляется в эти дни. Она утвердит себя отдельно от меня». Так оно и произошло. В письме к матери от 1961 года Василий Семенович писал: «Когда я умру, ты будешь жить в книге, которую я посвятил тебе и судьба которой схожа с твоей судьбой». Почти через долгих тридцать лет, в самом полном издании романа, который увидел мир в 1990 году в издательстве «Книга». На титульном листе наконец появилась выстраданное авторское посвящение: «Моей матери Екатерине Савельевне Гроссман».
Через три года после смерти писателя к его творческому наследию обратился режиссер Александр Аскольдов. По мотивам рассказа В. Гроссмана «В городе Бердичеве» он снял художественный фильм «Комиссар». По иронии судьбы он тоже был запрещен цензурой и пришел к зрителям через 21 год. Поэтому вполне справедливо написал по этому поводу корреспондент газеты «Юманите» Бернар Фредерик: «Кто-то сказал, что эти двадцать лет утрачены для нас и для автора фильма. Но правда, как закопанные в землю зерна, не боится зим. «Комиссар» пророс молодой порослью, засиял, обжигая, современно».
И, наконец, несколько слов об увековечении памяти писателя в его родном городе. К сожалению, землякам, откровенно говоря, похвастаться нечем. О доме с тогдашней мансардой, где жили Гроссманы, теперь нужно вспоминать в прошедшем времени. В течение многих послевоенных лет в этом доме (его адрес был: улица Лилии Карастояновой, 6) размещался детский садик «Дубок» № 13. В начале 90-х дом... снесли. На этом месте планировалось строить высотную коробку. Но, как это часто у нас случалось, и дом исторический уничтожили, и новый не построили.
