Начало на 1-й стр.
— У вас есть возможность сравнивать, как идет подготовка
к спектаклям за рубежом и в Национальной опере Украины. Отличий очень много?
— Зарубежные постановки отличаются от наших, прежде всего,
мобильностью, исполнительностью, дисциплинированностью и точностью воплощения
задачи режиссера в жизнь. Никаких проволочек и срывов графика практически
не бывает. В этом самая главная отличительная черта. Например, у меня запланированы
спектакли «Дон Карлос» и «Фальстаф» во время пасхального фестиваля в Зальцбурге
вместе с Клаудио Абадда, а летом эти же спектакли с Лови Мазолем уже на
летнем фестивале. Я прекрасно помню времена, когда работал в Национальной
опере, ведь с киевским театром у меня связано 20 лет творчества. У нас
всегда говорили о плановом хозяйстве, но ничего похожего не было. Я только
могу пожелать, чтобы слова у нас не расходились с делами. Без хвастовства
скажу, что у меня подписаны контракты до 2003 года, хотя есть предложения
и на более поздний срок. В 2005 году «Метрополитен-опера» собираются поставить
«Бориса Годунова». Первую редакцию оперы несколько лет назад я пропустил
по уважительной причине, так как был ранен. Американцы обо мне помнят,
а вот киевляне, похоже, стали забывать. Во всяком случае конкретных предложений
об участии в новых постановках в Украине я не получал.
— Анатолий Иванович, расскажите, пожалуйста, как произошло
несчастье. Это был несчастный случай или террористический акт?
— Это случилось 8 ноября 1997 года. Я был на гастролях
в Мексико-сити в местном театре. Меня пригласили спеть «Бориса Годунова»
в концертном исполнении. Накануне выступления среди белого дня в центре
города, на пешеходной зоне два бандита стреляли в меня практически в упор.
Наверное, хотели забрать часы. Ведь ничего более ценного в тот момент я
не имел. Был в короткой рубашке, фактически без денег, так как вышел только
прогуляться по городу. Видимо, моя ошибка состояла в том, что я не остановился,
а сделал шаг в сторону нападающих. Я вывернул карманы, но грабитель все
равно нажал на курок, а затем, вместе со своим напарником, удрал. Целый
час лежал на мостовой — никого не было — потерял три с половиной литра
крови. Потом пришлось делать несколько операций; длительный период адаптации.
Но, тем не менее, своего Бориса я все-таки исполнил, выйдя на седьмой день
после операции на сцену в инвалидной коляске. За сценой дежурила целая
бригада реаниматоров, но я все равно спел свою любимую оперу.
— «Бориса Годунова» вам приходилось петь очень много
раз в разных оперных постановках. Какая режиссура вам ближе по духу?
— Действительно, оперу «Борис Годунов» я пел более трехсот
раз в разных интерпретациях, в том числе пришлось работать и с Андреем
Тарковским. Выделить какую-то постановку я не могу. Потому что все они
мне дороги. Для меня совершенно не важно, работаю ли я в современных нарядах
или старинных костюмах ХIV столетия, главное, чтобы режиссер сохранял дух
произведения. Ведь каждый автор постановки по- своему видит его. Например,
в зальцбургской постановке, которую осуществил итальянский дирижер Клаудио
Аббадо, спектакль поставлен в современной интерпретации. Получилось очень
интересно и необычно. Мой Борис был, как бы генсек: в костюме-тройке с
галстуком. Правда, в сцене коронации мантию на меня все-таки одевали. В
руках я держал скипетр и державу, а на голове была царская корона. А дальше
по спектаклю был одет в современный костюм. Постановка, осуществленная
режиссером Вернике, получилась в духе нашего времени. Клаудио Аббадо вникал
в каждую деталь — он тоже режиссировал, но делал это очень тонко и ненавязчиво.
Вы себе не представляете, что это за человек. Клаудио — это просто чудо,
я его считаю своим богом. Мы дружим более десяти лет. Я благодарен судьбе,
что встретил не только великого музыканта, но и огромной души человека.
Аббадо очень много мне помог в жизни. Да и не только мне — всей нашей семье.
— Анатолий Иванович, скажите откровенно, вы часто спорите
с режиссерами?
— Предпочитаю быть с ними в содружестве, нежели спорить.
Хотя спор иногда действительно рождает истину. Стараюсь не конфликтовать,
ведь мы делаем одно дело, каждый старается, чтобы опера получилась лучше.
Каждый спектакль, словно вновь построенное здание, и каждый исполнитель
может лишь украсить его, добавляя детали.
— Существует поверье, что артисты, играющие роль дьявола,
рискуют, с ними могут происходить несчастья, чертовщина — одним словом.
После Мефистофеля («Фауст») с вами неприятности происходили?
— За рубежом мне Мефистофеля петь, к сожалению, не пришлось.
Хотя я очень хотел. Было предложение из Тулузы, но оно пока не реализовано.
А в Киеве я пел оперу Шарля Гуно «Фауст» не только в оперном театре, но
и снимаясь в кино. В одноименном фильме- опере Бориса Небиеридзе я играл
и пел роль Мефистофеля, всех остальных партнеров пришлось озвучивать певцам.
Об этой ленте я вспоминаю с огромной теплотой. Мы очень слажено работали.
Борис запомнился мне как человек, знающий чего хочет и как профессионал
с большой буквы. Фильм мне напоминает фотографии. Они остаются в память
о событии. В театре важно мгновение, минута, поэтому каждый спектакль не
похож на другой. Когда я слушаю свои старые записи или смотрю на кинопленку,
то становится немножко грустно, что это уже было. Что же касается чертовщины,
то ничего сверхъестественного не замечал. Ведь актеры, по своей профессии,
умирают и рождаются неоднократно. Я не задумывался, влияла ли роль Мефистофеля
на мою судьбу. Помню, как однажды в театр на спектакль пришла моя маленькая
дочь и сказала: «Папа же у нас не бандит. Почему же он был такой страшный
на сцене?». Именно это я считаю самым большим комплиментом в своей жизни.
А однажды в Варшаве после спектакля «Борис Годунов» перепуганные 30 зрителей
прибежали в гримерку проверить жив ли я. Это был дневной спектакль и администрация
попросила меня выйти еще раз на сцену, чтобы зрители могли убедиться, что
все в порядке. Я не могу сказать, что я суеверный человек. Конечно, со
мной, как и со всеми, происходят неприятности, но дьявольщины в этом я
не усматриваю. В жизни бывает всякое, а на смену пасмурным дням приходят
яркие и солнечные.
— Вы один из первых украинских артистов, который уехал
работать за рубеж. Последними спектаклями на киевской сцене были «Фауст»
и «Севильский цирюльник». Как проходила ваша адаптация за границей?
— Я написал в 1988 году заявление об уходе на самофинансирование,
хотя не знал толком, что это такое на самом деле. С моей стороны это был
прыжок в неизвестность. Поверьте, это было очень сложно. Просто предварительно
договорился по телефону с Клаудио Аббадо о совместной работе. Он в ту пору
был музыкальным директором и художественным руководителем театра и готовил
постановку «Хованщины» на сцене Венской штадтс-оперы. Именно тогда я с
ним подписал контракт на шесть сезонов. Кстати, я с удивлением слышал как
моих коллег по киевской сцене называли солистами «Метрополитен-опера»,
Венской штадтс- оперы и других. Это довольно забавно. Ведь за границей
премьеров приглашают на определенные постановки, а если ты солист конкретного
театра, то выступать вне его стен не имеешь права. За рубежом солисты исполняют
вторые и третьи роли. Поэтому, когда подошла очередь объявлять меня, я
попросил ведущего концерта назвать меня солистом Национальный оперы Украины,
которой отдано 20 лет жизни. Потому что, если перечислить все театры, где
я пою: «Гранд-опера», «Ла Скала», «Ковент-Гарден» — тогда список будет
очень длинным. Дело в том, что постоянные труппы за рубежом — это хор,
оркестр, певцы, исполняющие второстепенные роли, и административная группа.
Артисты, исполняющие первые партии, подписывают контракты на определенные
спектакли. И в нашем понимании солист такой-то оперы — там не говорят.
Я семь лет выступаю на зальцбургских фестивалях, но практически не видел
там наших украинских артистов, хотя они и рассказывают, что там с успехом
выступали. Дай Бог им прорваться на такой фестиваль — ведь он один из самых
престижных в мире. Насколько я знаю, лишь одна наша певица пела там на
генеральной репетиции и только потому, что примадонна заболела. Своим молодым
коллегам хочу напомнить: маленькая ложь тянет за собой большую неправду.
Не надо выдавать желаемое за действительное. Вранье все равно выйдет наружу
и могут найтись свидетели. Я просматривал украинские газеты и с удивлением
узнал массу интересного. Например, что у нас здесь появилось много оперных
«зiрок». Звезды есть на небе, а на сцене — артисты: большие и маленькие.
Что же касается моей адаптации за рубежом, то она проходила
непросто. Мне повезло, что первые шесть лет был ангажирован Венской штадтс-оперой
на ряд постановок, которые осуществлял Аббадо. За это время обо мне узнали
не только в Австрии, но и в других европейских государствах. Теперь мои
интересы представляют импресарио из различных стран. Я сегодня свободен
и волен сам выбирать театр и спектакли, где хочу работать. Это нелегко.
Приходится очень много слухи, будто бы Ростропович требовал гонорар $20
тысяч. Я цифр никаких не знаю и гонорары никому не назначаю. О деньгах
вообще речи не было. Если устроители не умеют договариваться сами, то пусть
попросят посредников — импресарио — это их хлеб. Скажу одно, что Слава
очень обижен на Киев. Перед ним организаторы гастролей даже не удосужились
извиниться.
— Вы начинали выступать в Национальной опере, когда
на киевской сцене блистали Гуляев, Мирошниченко, Соловьяненко, Руденко.
Ваши впечатления о том периоде?
— С Юрием Гуляевым мы пели в «Севильском цирюльнике» и
«Евгении Онегине». Кстати, в последнем я дебютировал на киевской сцене
в роли Гремина, а Юра исполнял партию Онегина. Спектакли с Евгенией Мирошниченко,
Беллой Руденко тоже всегда были для меня волнительными. Они обе замечательные
партнерши и актрисы. Боже, как давно это было! Хотя я не старый: мне всего
51 год. Мне повезло выступать на одной сцене с Николаем Гяуровым — знаменитым
болгарским вокалистом (басом) — мы познакомились еще в юности. Он знаменитейший
певец, но по жизни, как маленький ребенок. Мы с ним пели в «Хованщине»,
«Доне Карлосе». Все эти певцы — скромные люди и прекрасные артисты. С Пласидо
Доминго мы дружим всей семьей. Со Славой Ростроповичем тоже приятели. Я
никогда не был солистом «Ла Скала», но два месяца выступал там со спектаклями,
в частности, пел «Мазепу» Чайковского, по приглашению Ростроповича, который
дирижировал спектаклем. На репетициях и премьере присутствовала его супруга
Галина Павловна Вишневская. Именно с тех пор идет отсчет нашей дружбы.
В ноябре мы снова встречаемся, но уже в Мюнхене. Слава собирается ставить
«Екатерину Измайлову» Дмитрия Шостаковича и предложил мне роль Бориса Тимофеевича
Измайлова. В его версии спектакль будет называться «Леди Макбет Мценского
уезда».
— До нас доходили слухи о том, что спектакль «Мазепа»
проходил очень тяжело, даже была забастовка хористов. Что тому послужило
причиной?
— Забастовал хор из-за концептуального несогласия с режиссером
Львом Додиным. Мне-то все равно, к капризам постановщиков я привык, роли
запоминаю быстро. А хористы не могли понять почему чуть ли не ежедневно
режиссер меняет мизансцены. Додин экспериментировал, в этом спектакле искал
свое «я». Но хористы единомышленниками ему не стали. А амбиции одного и
обида других привела к трениям и даже забастовке. Спектакль публика приняла
неоднозначно. Я не могу быть судьей, так как я находился в гуще событий,
а чтобы критиковать — нужно посмотреть на все со стороны. Поэтому скажу
о себе: работать было интересно. Хотя стиль, костюмы — очень далеки от
первоисточника. Я исполнял роль Кочубея. По замыслу режиссера меня облекли
в обтянутый кожей костюм. Скорее это наряд Петра Великого, нежели Кочубея.
И подобных натяжек в постановке «Мазепы» было много.
— Анатолий Иванович, вы стажировались в «Ла Скала».
Вы себя считаете представителем итальянской школы?
— Я представитель славянской школы. Закончил Киевскую консерваторию
у профессора Риммы Андреевны Разумовой и Зои Ефимовны Лифтман. Кстати,
она была на концерте в филармонии, несмотря на свой преклонный возраст.
Именно они заложили мою основу как вокалиста, а в Милане я учился в аспирантуре.
Прежде, чем попасть в «Ла Скала», мне пришлось пройти большой отборочный
конкурс в Большом театре. Из ста претендентов в Милан поехали только четверо.
Никакой шлифовки голоса там не было. Если он есть — то есть. В «Ла Скала»
я хорошо выучил итальянский язык, потому что в Киеве мы его только проходили,
сдавали экзамены и благополучно забывали. Партии просто вызубривали. Я
начал с азов: с грамматики. Ведь в Милане был без переводчика, но уже через
несколько месяцев после интенсивной практики почувствовал, что стал понимать
своих собеседников, а затем и сам заговорил на итальянском языке. В «Ла
Скала» я пришел заниматься к педагогу, но она сказала, что мне ничем не
сможет помочь и поэтому наша учеба заключалась только в распевах. Для меня
очень важна была сама атмосфера театра, возможность посещать практически
все спектакли. Именно тогда я познакомился с дирижером Клаудио Аббадо,
певцами Лучано Паваротти и Николаем Гяуровым.
— Вы с такой теплотой вспоминаете работу в киевской
опере и все-таки решились на отъезд.
— Мой отъезд в Вену из Киева оставил горький след в душе.
Если меня хотели унизить, то таможенники со своей задачей справились. Представьте,
в аэропорту «Борисполь», меня — народного артиста СССР, лауреата Шевченковской
премии, бывшего депутата Верховного Совета — они раздели почти догола,
словно какого-то наркокурьера. Я поинтересовался, что же они такое ищут?
Но вразумительного ответа так и не получил. Позже, по прошествии нескольких
лет, я разговаривал с командующим пограничных войск и он мне сказал: «Толя,
никогда никому не говори, когда ты приедешь в Киев». Припоминаю и другой
аналогичный случай. Бабушка напекла кручеников с вишнями для Юлиньки и
положила их в коробку, так таможенники не поленились и разломали каждый
пирожок. Я оставил их им — пусть едят. Конечно, я не святой, но и ни у
кого ничего не украл, тем более не залезал в государственный карман. Храню
в коробке на память все свои награды. Даже депутатский значок Верховного
Совета СССР XI созыва, ставшего историей. Ведь это тоже моя биография.
Помню, что особая трудность в моем депутатстве заключалась в том, что нужно
было поприсутствовать на всех заседаниях. А если гастроли? Когда пропускал
пленарные заседания, то вызывали в Кремль (службу № 9). В свое время я
являлся членом Комиссии по делам молодежи, но ныне в политику я бы не пошел,
так как сцена для меня важнее трибуны депутата.
Знаете, за три дня, которые провел нынче в Киеве, я переволновался:
как примет меня украинская публика? ведь мы так долго не виделись.
— Правда ли, что у вас есть любимый концертмейстер,
которому вы очень доверяете?
— Да. Я считаю, что у певца должен быть человек, который
его слышит со стороны и может подсказать. Я доверяю своему концертмейстеру.
Он — мой камертон, такой въедливый, скрупулезный и такой гениальный. Это
Константин Иванович Фисенко. Он старый друг и настоящий педагог. Например,
работая в Австрии после моего трехлетнего отсутствия в Киеве, я приезжал
специально инкогнито с ним позаниматься вокалом. О своем приезде никому
не сообщил, но Костя проговорился и мне пришлось выступить в театре. Я
пел в двух спектаклях «Борис Годунов» и «Севильский цирюльник». Сделал
это с удовольствием, но ведь у меня была другая задача: выучить новую роль.
Именно тогда появилась публикация, что я становлюсь в очередь на следующую
постановку в Нацопере. Я в очереди никогда в театре не стоял. Если это
происходит, то только в магазине за продуктами. Не надо обо мне писать
неправду, я сам о себе могу рассказать. Я часто даю сольные концерты. Последний
состоялся в Брюсселе, а в Женеве я исполнял «Песни и пляски смерти» с оркестром
под управлением Лазарева. Во всяком случае такого огромного количества
сольных выступлений в Киеве у меня не было за 20 лет, как за период, который
живу в Австрии. С нашей столицей у меня не всегда все складывается как
хотелось бы. Мы планировали привести 25 мая этого года вместе с Евгением
Евтушенко и Ростиславом Ростроповичем «13 Симфонию» Шостаковича, слова
Евтушенко «Бабий яр», но организаторы не нашли спонсоров. И именно тогда
пошли
— Анатолий Иванович, где находится ваш дом сегодня?
— Там, где моя семья. Где жена Линочка, дочь Юличка, мама
Алла. Сегодня они в Вене, 20 сентября мы отправимся в Лондон, 7 октября
поедем в Париж, затем — в Мюнхен, Берлин. Мы всегда вместе.
— А как же учеба Юлии?
— В этом вопросе нам помогает мама. Она учит дочь и украинскому
языку. Юля много занимается самостоятельно, а если нужно, то берет дополнительные
занятия у репетиторов. Она человек целеустремленный, старается сдать экзамены
экстерном.
— Каждый артист индивидуально подходит к подготовке
к спектаклю. Есть ли у вас секреты?
— Секретов нет. Некоторые вокалисты молчат — берегут голосовые
связки, другие — переключаются на домашние дела, что-то пилят, сверлят,
вырезают. Я на нервной почве могу вместо посудомоечной машины перемыть
все тарелки или мебель протереть; иногда беру свои столярные инструменты
и что- нибудь мастерю. Раз есть энергия — она должна выйти. Ведь, если
ее сдерживать, то произойдет короткое замыкание. Я выпускаю лишний пар
и мне хватает энергии потом реализовать себя на сцене.
— Почему в Украине нет ваших новых записей?
— Это вопрос не ко мне, а к украинским представителям,
занимающимся аудио записями. Возможно нет пленки или бумаги, а главное
— желания. Трудно сказать почему. Когда я жил и работал в Киеве, то что-то
записывали, но так мало. Я сейчас хотел бы воспользоваться теми записями,
чтобы оставить память о себе на родине: в архивах украинского радио сохранились
пленки с моим исполнением старинных романсов, которые сделаны с оркестрами
под управлением Чернокондратенко и Козачковым.
На Западе фирмы сотрудничают с певцами, приглашая их, чтобы
сделать конкретные записи композитора или музыкального произведения. Чаще
выбирает дирижер. К примеру, Клаудио Аббадо решил записать «Фальстаф» и
он меня пригласил в свою команду. Благодаря ему без единых купюр записали
«Бориса Годунова». Горжусь тем, что я после Федора Шаляпина из славян второй
певец, записавший эту оперу. По инициативе Клаудио я впервые в жизни спел
«Песни и пляски смерти» Мусоргского. Прежде в моем репертуаре не было этого
цикла. Пришлось серьезно подготовится. Не скрою, что сильно волновался.
Наша премьера состоялась в «Берлинен- филармонике». Через месяц на студии
«Сони-классик» сделали запись. Мне очень приятно, что эта работа отмечена
золотой медалью как за лучшую запись года.
— Оперу «Екатерина Измайлова» вам приходилось петь не
только в разных редакциях, но даже исполнять разные партии.
— Еще в Киевском оперном театре я пел партию Старого каторжника
в «Екатерине Измайловой». А за границей пришлось во время гастролей в оперном
театре «Бастиль» петь одновременно две роли — Бориса Тимофеевича Измайлова
и шефа полиции. Вспоминаю тот момент с ужасом. Дело в том, что заболел
мой партнер. Проводили репетиции с двумя составами исполнителей. По контракту
я там отпел 23 спектакля на протяжении довольно короткого времени. Хочу
сказать сразу, что такие нагрузки даром никогда не проходят. Потом пришлось
два месяца отдыхать. В «Ла Скала» произошел со мной подобный случай, когда
надо было срочно заменять артиста, играющего роль шефа полиции и плюс петь
свою партию Измайлова. Сложность в том, что по тональности, характеру персонажей
это совершенно разные партии. Но иногда приходится выступать в роли эквилибриста.
Правда, для голоса подобные эксперименты ужасны. Теперь, если мне сняться
кошмары, то, как правило, вижу себя раздвоенным на сцене.
— Сохранились восторженные эпитеты Герберта фон Караяна
в ваш адрес. Почему не состоялась ваша совместная с ним работа?
— Вы забываете в какое время мы жили. Я даже не знал, что
семнадцать раз Караян меня приглашал выступить со своим оркестром. Можно
сказать, поступал по-свински, так как не ответил ни на одно из его приглашений.
Правда, о них я даже не догадывался. Впервые об этом узнал из уст маэстро
при случайной встрече. Поэтому поработать с Караяном мне не удалось, благодаря
нашей советской власти. Меня просто не пустили. Потом узнал, что у меня
нереализованными остались 190 приглашений. В 1987 году я подписал контракт
с Клаудио Аббадо и по нему не имел права нигде выступать, кроме Венской
штадтс-оперы. Тем не менее, получив очередное приглашение от Караяна из
Зальцбурга, я обратился к Клаудио, но он сказал: «Ты поедешь только со
мной». Получилось, что вновь я оказался скован и за меня принимали решение.
Именно поэтому, после шести сезонов, я не стал себя связывать рамками одного
театра и нынче подписываю краткосрочные договоры на участие в определенных
спектаклях и концертах. Практически перед самой смертью Караяна мы вновь
с ним встретились, но он уже был сильно болен, тяжело передвигался. Кстати,
его супруга является одним из спонсоров всех зальцбургских фестивалей.
Между прочим, то что я стал выступать за границей, благодаря помощи моего
хорошего друга. Я не буду называть его имя, чтобы у него не возникало неприятностей,
так как он ныне действующий дипломат.
— Анатолий Иванович, ваши киевские коллеги говорят,
что вы когда-то хорошо имитировали голоса и просто мастер по розыгрышам?
— Ну уж мастер! Так, импровизации под настроение. Кстати,
розыгрышами во время спектакля я никогда не грешил. А делал это в свободное
от работы время. Настоящим мастером розыгрыша был комик театра им. И. Франка
Николай Яковченко. Я иногда пародировал его характерный надтреснутый голос,
выдавая себя за Николая Федоровича. Замечательный он был актер. Перед отъездом
в Вену ходил посмотреть на памятник ему. Вот только мне показалось, что
скульпторы несколько перестарались. Надо было сделать его приближенным
к оригиналу: поменьше. Да и Фанфан — четвероногий дружок актера тоже сильно
приукрашен. Но, с другой стороны, хорошо, что не забывают о прекрасном
актере.
— А можно узнать как вы познакомились с женой?
— Это было очень, очень давно. Я свою Линусю знаю еще с
пятого класса. Правда, я постарше ее. Никто даже не думал, что она когда-нибудь
станет моей супругой, другом на всю оставшуюся жизнь. До сих пор не могу
поверить своему счастью. Мы вместе уже семнадцатый год!
— Вы хотите, чтобы дочь стала певицей?
— Она занимается музыкой, рисованием, вокалом в Венской
школе искусств. На следующий год собирается поступить в театральный колледж.
Приобрести навыки музыкального движения, обучиться танцам, актерскому мастерству.
Юля всюду со мной. Она умеет находить общий язык с великими музыкантами
и певцами. На одной из постановок «Бориса Годунова» она нарисовала шаржи
на всех персонажей постановки, в том числе и дирижера. Получился целый
альбом, который подарила Аббадо. Впервые мы обратили внимание на ее рисунки
после спектакля «Хованщина». Клаудио они так понравились, что он до сих
пор носит их в своей партитуре. Юля сейчас свободно разговаривает на четырех
иностранных языках, пятый русский. А бабушка приобщает ее к украинскому
языку.
— А есть рецепт от Кочерги, чтобы голос звучал?
— Быть в хорошей физической форме. Занимаюсь гимнастикой,
веду активный образ жизни, так как считаю, что артиста, как и волка, ноги
кормят. Личного рецепта у меня нет. Гоголь-моголь не пью. Там холестерин.
За последние пять месяцев похудел на 20 килограмм. Это не диета, а просто
другой режим питания. Я исключил жиры, хлебобулочные и кондитерские изделия,
а также сахар. Вначале было сложно, хотелось есть. Теперь раздробил еду
на пять приемов в день. Главное — не нарушать дисциплину питания и не голодать.
Это может отразиться на голосе. Однажды, во время отпуска, я занялся очищением
организма от шлаков. За 12 дней потерял 13 килограмм. Почувствовал невероятную
легкость. Но я не учел одно обстоятельство, что через пять дней у меня
назначен сольный концерт в Инсбруке. Вот тогда я и понял, что нельзя шутить
с голосом. Я по сути еле дотянул выступление, хотя и пришлось еще три «биса»
спеть. Потом в гримерке сидел почти в обмороке.
— Нынче на дворе осень, а значит, простуды. Как с этим
боретесь?
— Принимаю целый комплекс витаминов, в частности, пыльцу
цветов и трав. Три месяца пью их ежедневно, а затем три месяца пауза. Не
надо лениться. Трудно заставить себя, но если я взялся, то не отступлю,
ведь от моего хорошего самочувствия может пострадать голос — мое самое
большое богатство. ездить. Домой приезжаю только поменять чемоданы и одежду.
Хорошо, что жена и дочь всегда со мной рядом. Очень помогает мама (Алла
Терентьевна Таранец — теща певца, но слово «теща» Анатолий Иванович не
любит, предпочитает называть просто Алла. — Т. П.). Дочери Юлии — 16 лет.
Она учится в Вене. Берет уроки вокала. Пласидо Доминго недавно сказал,
что он ожидает момента, когда станет за дирижерский пульт, а Юля будет
петь. У дочери хороший голос. И если будет желание, то она станет актрисой.
Супруга для меня — это счастье и клад. Лина — мой друг и помощник. Мы с
ней одно целое. К сожалению, мне очень не хватает Александра Михайловича
Таранца, который уже в ином мире. Он вместе со мной выступал на многих
фестивалях, по несколько месяцев жил у нас в Вене и там же умер. Но у меня
такое впечатление, что дух его до сих пор витает возле меня.
