Он скорее похож на прадеда Юзефа Сенкевича (1812—1893), чем на знаменитого деда, выдающегося польского писателя Генрика Сенкевича (1846— 1916). Недавно автору этих строк представилась возможность взять интервью у Юлиуша Сенкевича (1932), который приходится внуком автору известного произведения «Огнем и мечом».
Как известно, 2004-й объявлен Годом Польши в Украине. Немало вопросов возникает время от времени в истории взаимоотношений двух народов-соседей. Нередко они требуют однозначного ответа. Наверное, поэтому вскоре в Польше пройдет аналогичный Год Украины. Будем уверены: со светом или без него, а граница ныне равноправных народов-партнеров не вызовет усталость от диалога. В этом убеждает примечательный разговор с Юлиушем Сенкевичем.
Вот его содержание.
— Уважаемый пан Сенкевич, беседа с вами представляется особенно интересной для украинского читателя, поскольку ее актуальность вызвана многими причинами. Их суть «приземлит» наш диалог. Пожалуйста, несколько слов о себе и семье.
— Действительно, я внук писателя Генрика Сенкевича по прямой линии — отцовскому «гербу». Хотя моя мать, Зузанна Сенкевичева (1895—1982), собственно, никогда своего вельможного свекра не знала, поскольку мои родители поженились в 1926 году, то есть через десять лет после смерти дедушки, однако его славный образ был для нее настоящим культом. Именно она нередко нам напоминала о календарных датах из жизни Генрика Сенкевича, в том числе, разумеется, о пятом мая — дне рождения деда. Правда, в нашей семье не прижилась традиция отмечать день рождения; как правило, праздновался день именин. Таким образом, дата в связи с пятым мая не вызывала какого-то резонанса. Зато остро запала в наши души другая дата, а именно 15 ноября, когда умер дедушка. После этого ежегодно в тот ноябрьский день проходит служба Божья в интенции святой памяти Генрика. Разумеется, мы все часто приезжали в Варшаву, чтобы поклониться могиле деда, прах которого покоится в крипте собора...
Воспоминание из детства: мама «громко» читает нам отрывки из произведений деда. В то время его личность воспринималась сквозь призму персонажей, описанных, скажем, на страницах трилогии. В воображении он возникал то рыцарем, то правдивым вождем. Когда же родственники, а также гувернеры-учителя нам, малышам, втолковали, что дедушка был писателем, а не рыцарем, то его образ сразу ощутимо поблек в наших глазах. К тому же художник слова представлялся нам эдаким «писарчуком» гмины, который иногда, «с подвернутыми рукавами», заглядывал и в наш фольварок. Стоит добавить, что наше имение, которое находилось в Обленгорке под Кельцами, где все мы четверо родились и где прошло босоногое детство, было благотворительным подарком, который дед получил в 1900 году по случаю празднования 25 летнего юбилея его писательской деятельности.
— Наверное, не жалеете, что родились в семье с такой фамилией. Однако, как ни странно, немногие, по крайней мере в Украине, знают о внуке Генрика Сенкевича. Не слишком ли тяжела «шапка Мономаха»? Отсюда — вопрос о вашем отце. Кем был сын Генрика Сенкевича?
— В раннем детстве аура великого поляка нас не привлекала, как и энтузиазм тех людей, которые нас узнавали с возгласом: «Смотрите! Это — внуки Генрика Сенкевича!» Эти слова нас, по меньшей мере, удивляли... Ведь мы родились через пару десятков лет после его смерти. Малые дети оценивают образы предков, ушедших в мир иной, своеобразным клише: «Внуки, что ж внуки — каждый должен быть чьим-то внуком...» Но в моей жизни «шапка Мономаха» начала тяготеть надо мной уже тогда, когда мать пыталась вдолбить нам образ деда, превозносимый ею, словно фигура на пьедестале. Не возьму грех на душу, однако дедова слава не раз и не два мешала, особенно, когда я пошел в школу. Правда, школьником я был не слишком добросовестным, однако скорым на дьявольские проделки — о, да. Потому и неудивительно, что мои учителя часто с удивлением повторяли: «Внук такого великого предка, а такой никудышный в поведении». И как-то нашел я мужественный ответ: «А ну-ка, ему немножко посмертной гимнастики не помешает...» Итак, освещенная славой дедова фигура мне, собственно, на заре юности скорее мешала. Так хотелось найти в его жизни и делах, если не грех, то блуд. Если бы не был он таким слишком хорошим, то, небось, сравнение со мной не было бы так ощутимо. С годами я достойно оценивал величие моего деда, хотя оно не безгранично. Иными словами, признаю величие, однако не закрываю глаза на дедовы ошибки, если они имели место.
К сказанному добавлю еще рефлексию: из рассказов моих ближайших родственников знаю наверняка, что писательская слава напрочь парализовала дееспособность моего отца. Ведь он, по завершению обучения, повсюду воспринимался в одной ипостаси: сын самого знаменитого Поляка. Двери его карьеры, так сказать, сами открывались. Последнему он сопротивлялся, поскольку стремился, чтобы заметили его таланты, справедливо оценивали его знания, а не только факт, что он — сын лауреата Нобелевской премии. А был мой отец прекрасным человеком. Кто не знал архитектора Генрика Юзефа Сенкевича (1882—1959) как специалиста? Сложно мне назвать кого-то с такой широкой эрудицией в разных областях, которой обладал отец. Свободно разговаривал на пяти языках, в том числе в совершенстве знал классические — латинский и греческий. Его чрезвычайная скромность просто шокировала. К сожалению, не реализовал свои таланты и познания. Тень огромного дерева упала на плодоносные веточки. И отец сторонился людей. Так и ушел 77-летним в вечность, когда мне было 27. До сих пор мне его не хватает...
— Наш диалог «смахивает» на новеллу, поскольку его злободневность соотносится с фильмом «Огнем и мечом». Его основу создает известный роман Генрика Сенкевича. Однако в Украине именно это произведение известно, мягко говоря, с отрицательной аурой. Интересно бы услышать ваше мнение как о художественном полотне, так и об его экранизации.
— Возможно, стоит начать ответ на ваш вопрос прежде всего с повести. Названное вами произведение было для Генрика Сенкевича не только своеобразным дебютом, поскольку писатель впервые взялся за исторический жанр; к тому же это вообще было его первое широкое художественное полотно. До появления «Огнем и мечом» Сенкевич имел в заделе только фельетоны, новеллы, несколько рассказов. И вот едва ли не первая искорка, которая зажгла творческий свет его вдохновения, связывается с драматическим сценарием о «диких полях» Украины ХVII в. Тот образ появился у писателя, когда он находился за океаном, в Америке, где его сопровождали всяческие приключения, вестерны, жизнь ковбоев — непременно в шляпах с широкими полями и на лошадях — в степях дикого Запада. Проработку конкретной исторической канвы вызвали только что изданные «Исторические очерки» львовского историка Людвига Кубалы (в 80-х годах ХIХ в.), содержавшие сведения о Богдане Хмельницком. К тому же отдельные приключения, даже события из жизни героев Сенкевич позаимствовал из повести «Три мушкетера» Александра Дюма (отца). Писатель вначале замыслил написать повесть с жанровыми особенностями «рыцарского романа», которые характерны сегодня, например, для сериала «Сердце и шпага». Здесь необходимо аргументированно отметить: мой дед писал свое произведение в то время, когда Польша была под чужой властью и как государство не существовала на политической карте Европы. Например, француз мог легко творить на мотивы «лет ушедших»; но польский писатель, если уж брался за подобную тематику, то должен был ударить «в струны истории» и извлечь при этом особенно патетический тон. Итак, Сенкевичу не терпелось дать польскому читателю рыцарский роман. Однако из-под его пера возник эпос, художественный уровень которого — одно мастерство. Привлекает мужество героев, любовь к Родине с обеих сторон, собственно, как с польской, так и с украинской. Бросается в глаза социологическая интуиция и большая художественность Сенкевича, с которой художник передает ментальность люда тогдашней эпохи. Все это держит читателя в заметном напряжении. Хотя, на мой взгляд, имеет место и субъективное прочтение фактов, предубежденное понимание оценок описанных персонажей, событий и исторических фигур. Можно прибавить в этой связи и вкрапление драматических акцентов, скажем, в отношении ведущего героя произведения Богдана Хмельницкого: образ великого мужа, вождя народно-освободительной борьбы — с карикатурными чертами, склонного к пьянству. Под его влиянием пробуждается демон и будоражит воображение. В какой-то степени смягчает такое отношение автора повести «Огнем и мечом» к Богдану Хмельницкому тот факт, что в 70—80-х годах ХIХ в. аналогичные оценки были типичными для польской историографии, в том числе и для уже упоминавшегося Людвика Кубала (1838— 1918). Наверное, в совершенстве зная историю Польши, Сенкевич понимал: вспышка национально-освободительной борьбы в Украине под предводительством такого вождя, как Богдан Хмельницкий, ощутимо вызвала общее ослабление когда-то могущественного государства.
Могущество Польши начало с тех пор все более ослабевать, что привело к полному разделу Речи Посполитой в 1772—1795 годах, когда Польша была стерта с карты Европы и попала под власть трех соседних империй. Сквозь призму этих событий видел мой дед в лице Богдана Хмельницкого одного из главных исполнителей той трагедии. Отсюда — вся тенденциозность негативных оценок Сенкевича. В этой связи фильм «Огнем и мечом» режиссера Ежи Гофмана содержит интерпретацию, качественно корректирующую предубеждения Сенкевича. Это — еще одно свидетельство в пользу фильма, который представляется просто прекрасным. Величественная, хоть и кровавая, панорама Украины в огне страшной войны, среди прочего, войны гражданской. В этом смысле у меня, однако, есть и определенные замечания. Поскольку в фильме прежде всего выражен драматический «треугольник» любви между Богуном — Геленой — Скржетульским, то следует начать с этого витка романа. Уже в первые минуты, когда перед зрителем появляется красивая, романтическая фигура Богуна, Гелена сразу словно блекнет. Это проступает на ее лице, хотя — учитывая произведение — эта сценка кажется неубедительной. Ведь известно, что Богун не благородного сословия, а настоящий казак. Но в Украине тогда подобное разделение на сословия еще не было распространенным явлением. И на страницах повести эта деталь прояснена, когда слуга Гелены, старый татарин Чехлин, информирует Скржетульского: «...Она ненавидит его с тех пор, как я в ее присутствии человека чеканом добил. Кровь пала меж ними и возникла ненависть». Вместо этого в фильме слуга Скржетульского Жензен (его роль замечательно сыграл Войцех Малайкат) повторил эти строки, вводя своего господина в атмосферу имения в Розлогах. Еще одно замечание, проясняющее исторический фон: в фильме задекларировано, однако не прокомментировано обстоятельство, обусловившее славу Яремы Вишневецкого...
— Конечно, определенную славу имел этот князь, полонизированный украинский магнат, представлявший интересы польской шляхты...
— Речь идет о другом. Речь не идет об апофеозе князю Сеннкевича, собственно, как спасителю Отчизны, хотя князь Ярема пользовался среди современников и, в частности, в кругах «военного люда» славой великого полководца. Об этом свидетельствует, между прочим, тот факт, что его сына Михаила Корибута (человека простого) в 1669 году избрали польским королем. Не думаю, что была необходимость воссоздавать победную битву под его командованием (каждая битва в фильме слишком дорого обходится), но вполне достаточно было бы даже предложение со своеобразным выводом о поражениях коронного войска после ряда победных кампаний. На экране недостает высокого напряжения, минут искреннего умиления...
— В свое время Генрик Сенкевич в ответе на анкету «Какого вы мнения о Германии?» утверждал: «Нет на свете такого могущества, которое, вызвав всеобщее несчастье, могло бы противостоять всеобщей ненависти». Эти слова сказаны автором повести «Огнем и мечом» в 1905 году. Не содержат ли они определенного противоречия, когда ведем беседу на тему «Украина в оценках Сенкевича»?
— Нет, здесь нет реального противоречия. Ведь политика Германии в эпоху Бисмарка очерчивала неоднородные отношения к зависимым народам, которые не имели своей государственности; она скорее заключалась в ослаблении их животворной силы. Это касается и украинцев, находившихся в зависимости от царской России. Что же касается параллели, то в ХVII веке, когда Украина была в организме польского государства, дошло до классового конфликта с приметами сословного и религиозного эгоизма. Польской шляхте не представлялось даже возможным поделиться привилегиями с нереестровым казачеством. Типичная модель (для целой Европы) мышления «благородных от рождения». В ХVIII в. грянула французская революция, которой предшествовали в ХVII ст. народные восстания в Украине. Итак, различные заключения и оценки, освещение событий в повести, с одной стороны, и высказанные ответы на вопросы анкеты — с другой. Насколько помню, общий тон того ответа, содержащего некоторые этические определения любви к Родине и патриотизма, не соотносится с оценками Сенкевича всеобщего восстания украинского народа во главе с Богданом Хмельницким. Запала мне в память его формула так называемого правильного, гуманистического патриотизма. В цитируемой анкете Генрик Сенкевич дословно пишет: «Лейтмотивом патриотов должно быть: «От Отчизны к народу», а не «Для Отчизны против человечности». Мы, поляки, так понимаем собственную идею Отчизны. Ведь Польша бурлит в наших душах в сочетании с идеей справедливости, свободы, с правом свободной жизни для всех и с идеей общечеловеческих ценностей...»
Эти слова, однако, не отождествляются с концепцией князя Яремы Вишневецкого (фигуру которого автор повести возвышает, даже оттеняет его в красках апофеоза), который стремился «утопить в крови» украинскую освободительную борьбу. Писатель не разделяет возгласа Вишневецкого: «Истязайте их так, чтобы чувствовали, что умирают!» Как на мой взгляд, нельзя такие разные противоречивые высказывания исторических или выдуманных персонажей повести толковать в единой проекции отражения колорита или социологии описываемой эпохи. Известна «нравственность Кали» из «В пустыне и пуще»: «Что значит злой поступок?» — Когда кто-то заберет у Кали корову. — А добрый? — Когда Кали заберет у кого-то корову». Отсюда — интересный комментарий автора: «...подобные взгляды на злые и добрые поступки в Европе высказывают не только политики, но и народы в целом». Жаль, что автор этих примечательных слов имел также две меры. Определенным образом этот факт можно было бы объяснить правдоподобной эволюцией взглядов Сенкевича как писателя. Когда он писал «Огнем и мечом», то ему было 37 лет; когда же отвечал на анкету о Германии, то был 57-летним; когда же творил «В пустыне и пуще», то достиг 64 летнего возраста.
Стоит здесь упомянуть и других представителей нашей истории и литературы. Польские писатели и историки интересовались как географическими, так и историческими территориями, входившими в состав Речи Посполитой Троицы Народов, а не Украиной как отдельным государством. Со временем росло осознание того, что историческая «польская Украина» изжила себя; об этом убедительно писал Юлиуш Словацкий в произведении «Сон серебряный Саломеи». Примечателен также следующий факт: многие польские художники эпохи романтизма родились в Украине, считая ее родной землей, которая возникала в их воображении более поэтической, чем другие земли Польши. Еще одна деталь: часть историков, усматривая в Хмельнитчине причины падения Польши, в то же время отмечали и вину польской шляхты, ее эгоизм и, в первую очередь, магнатов «на кресах» (Вишневецкие, Конецпольские и Потоцкие), а также отсутствие религиозной толерантности со стороны католической шляхты и костела. К таким историкам принадлежали Сташиц, Козмян и, не в последнюю очередь, Лелевель (дальний свояк Генрика Сенкевича). Поэтому нужно выразить глубокое сожаление, что автор повести «Огнем и мечом» не разделял оценки названных историков. Ведь акценты были бы в этом произведении расставлены более справедливо, чем в имеющейся версии.
В эпоху романтизма ее творцы разрабатывали украинскую проблематику, оставив заметный след, принадлежащий к «Украинской школе». К ней причисляем Гощинского, Залесского, Мальчевского, а также Словацкого. Каждый из них описывал Украину: Гощинский — Украину гайдамацкую, Залесский — Украину казацкую, а Мальчевский — Украину польскую. Рядом рисунок — фигура лирника-вестника Вернигоры, в лице которого имеем глашатая польско-украинского единения.
В современную эпоху, когда существуют два независимых суверенных государства Польша и Украина, должны исчезнуть давние предубеждения и антагонизм в наших диалогах. Нужно помнить: оба народа были по меньшей мере двести лет в сфере политического влияния России. Поэтому немало ее представителей и по сей день не могут согласиться с потерей Польши и Украины как сферы этого влияния. Представляется понятным состояние польско-украинского взаимопонимания, а более тесная связь Польши и Украины была бы гарантией независимости этих государств. Связь политическая, сотрудничество в экономике и единение народов. Итак, кто этого не оберегает, тот — слепец. Кто постоянно оглядывается, размышляя над несправедливостями и обидами с обеих сторон, тот не может идти вперед, потому что повсюду будет спотыкаться, пока не упадет и не встанет...
— Как известно, интерпретация Ежи Гофмана, режиссера с мировым именем, заметно «отходит» от сюжетной канвы произведения Сенкевича. Что уж говорить об изображении таких героев из исторического прошлого Украины, как Богдан Хмельницкий или Иван Богун. Кстати, их образы убедительно воссоздали в фильме талантливые актеры Богдан Ступка и Александр Домогаров. А Ваше впечатление и мнение об экранизации повести «Огнем и мечом»?
— Господин Ежи Гофман в своих предыдущих экранизациях произведений «Пан Володыевский» и «Потоп» проявил большую интуицию, а именно в отборе актеров. Она не подвела его и в этот раз, при съемке фильма «Огнем и мечом». Тем паче, что режиссер пригласил и зарубежных участников; их актерские возможности он мог в достаточной мере и не знать. Однако выбор был совершенным. Богдан Ступка сыграл прекрасно, создал образ, соответствующий историческому Богдану Хмельницкому — на что поскупился Сенкевич. Александр Домогаров из Москвы — это выписанный из повести Иван Богун. Разве не встретим мы читателя, который бы в лице Ежи Богуна не узнал Домогарова (исторический герой был старше во время восстания и имел имя Иван). Целесообразно подчеркнуть: изображение этой личности свидетельствует, что Сенкевич воссоздавал события со стороны казаков не только в темных красках.
Однако, понятно, что исторические реалии и связанные с ними позиции поляков, то есть тогда, когда жил и творил мой дед, совершенно отличаются от нынешних. В известных условиях Польша политически исчезла в результате всяческих недоразумений и деяний, а земли, составлявшие территориальный материк нашего государства, были разделены между монархиями. Общая основа для польских патриотов повсюду заключалась в том, чтобы их Родина вернула себе положение, которое существовало перед разделами. Знаменательны слова гимна: «...Что нам чужестранец отобрал, то саблей возьмем...» Здесь вернусь к моему предыдущему ответу, где я утверждал: всяческие уступки, в результате которых произошла трагедия раздела Польши, оценивались поляками отрицательно. Пейоративно воспринимались эгоизм, не говоря уже о деяниях магнатов, которые несли на своих знаменах откровенное предательство. На протяжении многих исторических декад негативно комментировались такие личности эпохи трилогии, как Радзивиллы, Радзиевские; этнически чуждый нам Электор Бранденбургский, а также казатчина с Хмельницким, который первым выбил камень из фундамента Польши. Конечно, еще и до сих пор не перевелись политические глупцы, которые хотели бы иметь «Польшу от моря до моря», которые не отреклись от давних восточных кресов с одновременной аннексией западных земель после 1945 года за счет немцев. Больше, так больше: польский Вильнюс, польский Львов (даже Киев), а значит польские — и Щецин, и Вроцлав. Вместе с тем, подавляющее большинство моих краян-единоплеменников признает, или согласилось бы с тем, что границы, определенные после Второй мировой войны, — неизменны. С этим фактом согласны и наши соседи — с Востока и Запада. А иногда, где-то тут и там, еще звучат отдельные голоса: Вроцлав и Щецин нужно вернуть Германии, Перемышль и Ряшев — Украине, Белосток — Беларуси, Сувалки, Сейны — Литве и т.д. Но говорю, это — голоса отдельные. Для большинства граждан Польши, Украины, Беларуси, Литвы и Германии границы в современном виде — неизменны.
Еще раз вернусь к только что поднятому вопросу. Среди наших соседей-россиян заметна ностальгия по империи, и царской, и советской. В определенной степени это касается и других республик, входивших в состав Советского Союза (Украина, Беларусь, Литва, Латвия, Эстония), а также тех государств, которые были сферой его влияния (Польши, Чехии, Словакии, Венгрии, Болгарии и Румынии). Отсюда — наша общая заинтересованность: заключить такие союзы, такие условия дружбы, чтобы в случае возвращения к власти в России постсоветских группировок, последние не могли бы урвать и горсти земли от недавно образованных суверенных государств или навязать снова свой протекторат. Пока большинство граждан России не признает полностью и не согласится с существующими границами новообразованных государств из бывшего Советского Союза, то нужно быть весьма чуткими и осторожными.
Но вернемся к польско-украинским отношениям. Факт однозначный: Польша и Украина — суверенные государства, независимые ни от кого. Это — фундаментальный принцип. Но оглянемся, что нас когда-то разделяло? Как на здоровую голову, то ничего. Ага, мало! Объединяет нас общая забота, чтобы не возникли такие коллизии, которые могли бы нарушить восстановленную суверенность. Почему же тогда так бывает, что не можем прийти к взаимопониманию? Вижу здесь две наиболее существенные причины. В летописи древней и новейшей истории имели место удивительные деяния, которые переполнили чашу терпения обеих сторон. У каждой из них свой счет обидам. Чтобы возникло согласие, несправедливость должна в определенном смысле раствориться, или (и это представляется мне единственно возможным решением) дождаться всепрощающего примирения. В свое время польские епископы обратились с письмом к немецким владыкам с красноречивыми словами: «Прощаем и просим прощения». Такого помысла все еще не хватает в отношениях между другими народами. Другая причина заключается в живом функционировании стереотипа. Не уверен, но мне кажется, что поляки в глазах украинцев — горделивые паны, которые с пренебрежением относятся к украинцам, в лучшем случае — с протекциональным умилением. Еще хуже, когда с нашей стороны образ украинца представляется как примитивного «резуна» «с ножом в зубах», готового нас убивать. Выработке такого восприятия содействовала, к сожалению, между прочим и популярность эпоса «Огнем и мечом». Здесь плодотворно поработала и пропаганда Польской Народной Республики. После кровавых расправ с восстанием в Бещадах, слои украинского сообщества (так называемые банды УПА) были выселены коммунистическими властями из Бещад на западные земли Польши; был депортирован весь украинский народ на «земли одзыскане». Применив «коллективную ответственность», коммунистические власти стремились как можно глубже распылить украинцев в рамках так называемой акции «Висла». Чтобы как-то оправдать эту преступную акцию, они в черных красках расписывали украинцев и их ментальность. Выходили из печати даже такие предубежденные тенденциозные повести, как «Гомон в Бещадах» Яна Гергарда, на основе которой был снят фильм «Огненный мастер Калень». Был еще один аналогичный антиукраинский фильм, который распространялся как польский вестерн под названием «Волчье эхо». Чтобы подобные стереотипы устранить, необходимо организовывать различные мероприятия, совместные лагеря для польской и украинской молодежи. Молодежь, не отягощенная балластом истории, создаст новые опоры для дружбы. Представляю себе также взаимные поездки молодежи в семейных условиях — на обоюдной основе. Именно они будут реализовывать в недалеком будущем также общественно-политические связи между двумя государствами, то есть без оглядки на предубеждения и стереотипы.
— И снова — Генрик Сенкевич. Как человек — яркая личность, сильная натура, не так ли? Ваше отношение к его творческому наследию?
— Ваш вопрос, как медаль с двумя сторонами; здесь содержатся два вопроса, а между ними — замечание. И как мне отвечать? Что, внук будет судить о своем предке, собственно, как о человеке, или авторе одной повести? Я уже высказал свое мнение на эти вещи и считал бы его исчерпывающим. Но отмечу: лично я деда не знал; он явился мне как личность, во-первых, сквозь призму его литературных произведений; во-вторых, сквозь призму его публичных выступлений; в-третьих, через его эпистолярий. В первом случае возникает образ писателя- интеллектуала; во втором — гражданина Польши; в третьем — лица частного. Как писатель достиг высшей вершины мастерства владения словом и стилем. Владел природной интуицией драматического и социологического характера — ему удавалось сочетать ужас и юмор, суровость сцен и трогательность. Одним словом, Сенкевич был действительно великим художником. К тому же, как мне представляется, он был неизлечимым оптимистом, собственно, как в понимании дел общих, так и в глубинной вере в человека. В своей повести «Без догмата» изобразил героя (в его образе можно усмотреть alter ego писателя), для которого характерно дистанцирование от всего — религии, обязанностей, этики, даже от самого себя. Правда, в своих произведениях, а нередко — и в публичных выступлениях — эту дистанцию сохранять не умел. О его тенденциозной трактовке неприятелей Родины я уже говорил. Попадаются среди его произведений тексты, которые выдают не совсем толерантное отношение автора трилогии к религии. С другой стороны знаю, что Сенкевич был в дружеских отношениях с представителями различных конфессий и наций (скажем, весьма высоко оценивал Льва Толстого), имел хорошие отношения с Шимоном Ашкенази, историком еврейского происхождения. В общем, можно моего деда назвать «народовцем». И здесь следует отметить: во времена зависимости Польши народовцы и патриоты выглядели как сиамские близнецы. Поэтому я убежден в том, что нынешние польские народовцы (поляки-католики), антисемиты, противники других национальных меньшинств края и тому подобное, были для Сенкевича отвратительными. Как публицист Генрик Сенкевич был на международной арене настоящим посланником Польши. С огромным энтузиазмом вел он борьбу с экстерминацией поляков под прусской зависимостью, что имело очевидный резонанс для поляков, бывших под господством России. Что касалось благотворительных расходов, если они имели общественную цель, то писатель был весьма щедр. В частной жизни, о чем свидетельствуют его письма, он был человеком душевным; всегда заботился о своих родных. При этом глубоко чувствовал людские несч астья, пытался предотвратить горести, добиваясь, чтобы при этом его помощь оставалась, если это было возможно, анонимной.
— Ваши ответы подробны и интересно сформулированы. Было бы грешно не спросить о ваших увлечениях, жизненных и исследовательских устремлениях. Благословляет ли ваши занятия ваша жена, ведь вы работаете в одном поле и делите между собой ежедневные будни, отмеченные ответственной профессией?
— Если об образовании, то я — этнограф. Значит, определенным образом имею дело с историей, наукой, изучающей культуру народа. Издавна интересовала меня материальная культура народа. Так, например, еще со времен университетских исследований я писал о специфике бондарства на селе, а темой магистерской работы я выбрал предмет, возможно, самый важный для крестьянина — воз. Более тридцати лет исследую вместе с женой Урсулой своеобразие старинного народного зодчества на Поморье. На протяжении двух лет мы инвентаризировали народные здания на Замойшчизне. Нами проработана пара десятков проектов музеев народной застройки под открытым небом. Последние семь лет, собственно, перед выходом на пенсию, я был директором районного музея в Кошалине. Это — о моих производственных делах. Издавна близки мне история, литература, особенно ХIХ века, а также история искусства. Не мыслю себя без путешествий, посещений исторических памятников. А значит, это еще одна моя специальность, смысл которой заключается в изучении жизни и творчества моего великого деда.
— Если не семейная тайна: есть ли у вас родные в Украине? Приходилось ли бывать на земле Шевченко?
— Моя мать, Зузанна из рода Целецких, родилась на территории бывшего Тернопольского воеводства, в частности, в родовом имении Бычковцы, что под Чортковом. А бабушка — по материнской линии — проживала до войны в городе Броды. Однако лично мне не довелось побывать в Украине. Я немного опасался Советской Украины. А после восстановления независимости Украины в 1991 году, хоть и были планы ее посетить, все же не представилось счастливой возможности. Положа руку на сердце, постоянно манят меня «дикие поля», то есть Великий Луг Украины. Во-первых, хотелось бы побывать в местах, описанных в повести «Огнем и мечом», а, во-вторых, там, где увидела свет моя мать.
— Говорят, что Вы охотно поете украинские песни; поговаривают, знаете песенные тексты об Украине наизусть. Кто же приобщил Вас к их красоте?
— Да, украинский фольклор привлекал меня особенно — это свидетельство подробного прочтения указанной повести Сенкевича. А еще: «Гаю, мій гаю», мать знала множество украинских песен, которые прекрасно пела. Особенно пришлась ей по сердцу минорная песня «Човен хитається серед води». Спел бы и я, но память уже не та, если иметь в виду оригинальное звучание первоисточника. Однако слова сами просятся из уст...
— К слову, не вспомните ли, каким было отношение Генрика Сенкевича к творчеству его украинских собратьев по перу, в частности, к его знаменитому современнику Ивану Франко?
Сенкевич после появления повести «Огнем и мечом», без преувеличения, прочно «сидел» в рамках украинской проблематики. Поэтому он всегда интересовался связями с Украиной, ее литературой, писательством в целом. Как известно, когда он писал упомянутую повесть, то широко использовал письменные источники ХVII века, в том числе рукописи, письма, тогдашние описания украинских степей и казацкой жизни. Среди других источников нужно назвать украинские летописи, в частности, Самийла Величко (вспомним «Історію Русів» или труды Пантелеймона Кулиша). Это подтверждает его текст «Украинский колосс», в котором содержится утверждение: когда работал над повестью «Огнем и мечом», то читал поэму «Гайдамаки» Тараса Шевченко и другие произведения этого поэта. Что же касается Ивана Франко, то мне казалось, что причину этого следует искать в мировоззренческих позициях Франко (переводил некоторые труды Карла Маркса и Фридриха Энгельса, пропагандируя тем самым социалистические установки), которые решительно отвергал Сенкевич и избегал их популяризаторов. Но, по-видимому, причина заключалась в другом. Не так давно я наткнулся на запись о том, что на страницах венского издания (речь идет о журнале «Ди Цайт» — М.З. ) была напечатана в свое время статья Франко о творчестве Адама Мицкевича под необычным названием «Поэт предательства» («Айн Дихтер дес Ферратес»). Это вызвало в польской прессе бешеные нападки на автора названного труда с таким несчастливым названием; все это было демонстрацией неприятия этого выдающегося прозаика и публициста. Вскоре Иван Франко осознал свою ошибку и опубликовал ряд весьма похвальных статей о нашем гении. Но предубежденное восприятие творчества Франко продолжалось и в дальнейшем...
— Было бы интересно услышать что-то о родословной Генрика Сенкевича. Каким он представляется сегодня, в частности, в связи с правнуками?
— Наша семья довольно многочисленная. У моего деда было двое детей: сын Генрик-Юзеф (архитектор) и дочь Ядвига, которая была переводчицей с английского (между прочим, перевела произведения Конрада-Юзефа Коженевского). Ее муж, Тадеуш Корнилович, был замучен в Катыни. А их дочь, Мария Корниловичевна, была тоже переводчицей-литератором, семьи не имела и умерла в Варшаве в 1997 году. У меня три родовых гнезда, в том числе и детей — сына и дочери. Сын Варфоломей, историк, работает директором исследовательского центра изучения Востока в Варшаве; благодаря ему у меня трое внуков. Дочь Катерина изучала этнологию в Познанском университете имени Адама Мицкевича. У сестры Ядвиги тоже двое детей — сын Ежи, дочь Анна и четверо внуков. Все живут в Обленгорке. У второй сестры Зузанны две дочери — Мария и Анна, пять внуков, живет она в Кракове. Третья сестра Мария проживает в Варшаве, имеет одну дочку Малгожату и двух внучек. Итак, всего: внуков, правнуков и праправнуков писателя — 25. — Наш разговор приближается к концу, а его тема, надо думать, исчерпывается. В заключение — традиционное: ваши пожелания украинским читателям. — Завершая нашу беседу, хотел бы выразить мою самую сердечную симпатию к украинскому народу. И разве не симптоматично, что эта симпатия возникла после лектуры повести «Огнем и мечом». Это, возможно, один из признаков того, что данное произведение не должно мешать нашему взаимодействию. Кстати, осознание татарских корней стало для меня важным тоже после прочтения — в который раз — упоминавшейся повести. Таким образом, хотел бы в недалеком будущем услышать: «Поляк — венгр — это два побратима», расширяя: «Поляк — украинец — сущие побратимы». Столетиями наши народы мечтали о независимости своих государств. В прошлом имели место обоюдные споры и обвинения, но это были трагедии наших предков, собственно, их конфликты. Сегодня у нас общая цель, будем идти к ней вместе. Желаю, чтобы цветущая и свободная Украина была богатой, краем, где течет молоко и мед; чтобы жадные вампиры из прошлого и будущего не создавали никаких враждебных комплексов и стереотипов. Знаю наверняка: то, что составляет сущность животворной заинтересованности для обоих народов, то непременно победит!
— Спасибо, уважаемый господин Сенкевич, за разговор.
