Автор программы «Поверх барьеров» на радио «Свобода» Игорь Померанцев гордится этим своим фотопортретом. Хотя на этом снимке, честно говоря, выглядит гораздо угрюмее и чопорнее, чем в жизни.
Правда, «щелкнул» его фотолюбитель, хотя и всемирно известный — композитор, супруг Майи Плисецкой Родион Щедрин. У Померанцева — уйма именитых знакомых. Кто только не побывал в его мюнхенской и пражской студиях, да в лондонский дом заглядывал. Детство, отрочество и «университеты» журналиста прошли в Черновцах, затем он учительствовал в карпатском селе, позже работал переводчиком в патентном бюро в Киеве. Писал стихи, изредка печатался. Как порядочный, интеллигентный человек болезненно реагировал на маразм «брежневского режима», за что и поплатился, попав в проскрипции КГБ. Эмигрировал на Запад. Продолжал писать, а заодно «клеветать на советскую власть» из студии ненавистной этой власти «Свободы». Недавно навестил после двадцатилетнего отсутствия Киев, представил изданную здесь книгу стихов и эссеистики «News», продегустировал напитки на Международном винном салоне, зарезервировал за собой колонку на странице культуры «Дня», а для знакомства рассказал об одном из своих многочисленных хобби...
— Если бы я был украинским литератором, меня бы просто стерли в порошок. Засадили бы лет на семь в лагерь, а потом отправили бы еще на пять в ссылку. Я не могу, конечно, до конца постичь логику репрессивных органов, но думаю, что мой случай предполагал какую-то дополнительную следственную канитель. Потому меня решили просто сбагрить. Так или иначе я уехал отсюда едва ли не диссидентом, а вернулся винным дегустатором. Это значит, что жизнь так же непредсказуема и внезапна, как поэзия. Кстати, таскали меня в КГБ на допросы за книги, которые я читал. Ничего более унизительного и представить нельзя: взрослые люди, вооруженные наганами, учат другого взрослого человека, какие книги он должен читать. Правда, сегодня я могу с уверенностью сказать, по отношению к каким обстоятельствам я был диссидентом: к тем, что заслоняли от меня винные горизонты Франции, Италии, Испании, Калифорнии. Эти обстоятельства горой стояли между мной и моим винным призванием.
— Но ведь и на родине у вас была возможность приобщиться к культуре винопития. В годы моего студенчества, где бы ни собиралась компания — в парке, на пляже, во дворе, на вечеринке в общежитии — непременным атрибутом был шкалик.
— Конечно, но это, скорее, социальный аспект проблемы. У нас ведь самым популярным сортом вина была, вы вслушайтесь в это слово — «бормотуха». Иное дело, что первые сильные чувственные впечатления, в частности винограда, я получил именно в Украине. Имея «двуимперский опыт» — советский и британский (я больше пятнадцати лет живу в Лондоне) — я могу сказать, что происхожу из типичной колониальной семьи. Нас занесло в Черновцы из Читы, где отец работал в окружной военной газете. Он был партийным журналистом. Наверное, и в Черновцах мы принадлежали к истеблишменту, но все равно чувствовали себя немного чужаками. Я говорил со многими англичанами, которые провели детство в Бирме или в Индии, и каждый раз поражался тождественности наших ощущений. Более того, их влюбленность в Бирму или Индию была очень похожа на мою влюбленность в Украину. Говорят, что русские эмигранты, попав на Запад, испытывают культурный шок. В действительности он — бытовой, приезжего поражает окружающая роскошь. Я же в детстве пережил чувственный шок, словно очутившись в цветном мире после дальтонизма. Единственные фрукты, которые я видел в Забайкалье, были китайские яблоки. А в Черновцах на меня обрушилась пестрота помидоров, баклажанов, слив, белого налива и конечно, густых, тяжелых капель винограда. Так что Буковине я обязан неким благотворным зарядом на всю жизнь.
— Но, фигурально выражаясь, вкус вина открыл вам Запад...
— Тут ведь вот что важно: алкогольное призвание страны в значительной степени определяется ее географическим положением. Украина относится к странам с пшеничной, свекольной, картофельной культурой. Ее алкогольное призвание — горилка. И не нужно этого стесняться. Горилка — изумительный, замечательный напиток. Но страны, традиционно принадлежащие именно к винной культуре, демонстрируют прекрасные прецеденты того, как водка и вино могут жить душа в душу. Итальянские вина чудно ладят с граппой. Во Франции — королеве виноделия — бордо и бургундское мирно соседствуют с коньяком и кальвадосом. И в Украине, где горилка всегда будет сохранять свое главенствующее положение, вино может абсолютно органично дополнить палитру удовольствий.
— Значит ли это, по вашему мнению, что винную культуру в Украине будет формировать класс, стремящийся к расширению этой палитры и — что немаловажно — имеющий средства удовлетворять самые утонченные прихоти?
— Отчасти это так. Хотя прямой связи между достатком и культурой, в частности алкогольной, не существует. К примеру, Англия. Традиционная страна ячменной, пивной культуры. Там тоже пьют вино. Но наибольшей популярностью в Британии пользуются немецкие вина, которые справедливее всего было бы назвать из-за их переслащенности «винной опереткой». К сожалению, в России и Украине тоже давнее, двухсотлетнее пристрастие к полусладким винам. А в вине, как и в литературе, дурной вкус идентичен — любовь к сладенькому. Но Украина по сравнению с Англией находится в значительно более выгодном положении. Ведь вино держится на трех китах: почве, солнце и людях. На юго-западе Украины с почвой и солнцем все в порядке. Дело за людьми: с изощренным носом, взыскательным нёбом, широким винным кругозором. Виноделов, как и виноград, выращивают, культивируют. Надо только перестать ханжески относиться к этой теме.
Не вино пьянит, а люди пьянеют. Вино — одно из высочайших достижений человеческой цивилизации. Оно дает особое понимание жизни, обогащает чувственный мир. Это не водка, которая вызывает истеризацию, возгонку чувств, смертельный спор. Вино же предполагает медленное проживание собственного наслаждения. «Винные» люди менее агрессивны, чем водочные. Это совершенно особый характер мышления. Вино облагораживает чувство, а водка бросает человека в сферу идей и полемики. Так что, если провести аналогию с религией, вино будет сосуществовать в Украине рядом с горилкой, как, например, баптистская церковь рядом с ортодоксальными христианскими конфессиями. И это только обогатит ее культуру.
— А можно ли, на ваш взгляд, по алкогольным приоритетам судить о настроениях в обществе, доминирующем в нем в данный момент типе сознания? Скажи мне, что ты пьешь, и я скажу, кто ты.
— В какой-то степени по уровню гастрономической и винной цивилизованности можно судить о культуре страны. Я предпочитаю рассматривать эту проблему на уровне общественного дна. Во Франции клошары собираются к закрытию базаров, когда торговцы выбрасывают чуть подпорченные продукты. Каждый день эти нищие едят фрукты, и сырок им неплохой перепадает. Что они пьют? Ординарные столовые вина. Французские, заметьте, которые все равно на много порядков лучше, чем дрянное пиво, которое пьет английский бродяга. Посмотрите на английских футбольных болельщиков — одну из самых омерзительных групп населения в Европе. Они заливают себя до кромки пивом и начинают дебоширить. Такого разгула и буйства никогда не встретишь у французских болельщиков. Вот вам и иллюстрация разницы между пивной и винной культурой.
— Значит, развивая культуру вина, можно сделать людей спокойнее, созерцательнее?
— Обольщаться не стоит. Просто Украина значительно ближе к «винному» мироощущению, чем сама об этом подозревает. Ей, в отличие от России, присуща медлительность, медитативность, чуть ли не восточное ощущение тела и времени.
— Вы, в частности, называете себя винным критиком.
— Это не неологизм и не мое изобретение. На Западе винные критики давным-давно существуют наряду с литературными, музыкальными и театральными. Ведь виноделие в зрелых культурах считается искусством, оно, как и музыка, например, будоражит, взывает к чувствам. Единственное отличие этого искусства от других, скажем, от лирической поэзии, в том, что в нем возможен прогресс. Овидий и Катулл не уступают в гениальности лучшим поэтам нашего столетия. А вина в ХХ веке наверняка лучшие в истории человеческой цивилизации. Ведь все время происходит усовершенствование процесса изготовления вина и его сохранения. Благодаря древнегреческим поэтам, воспевавшим вино, мы готовы поверить, что оно, действительно, было изумительным. Но думаю, на наш сегодняшний вкус, оно показалось бы нам чудовищно скверным. Вино хранили в чуланах (культуры погреба еще не существовало); амфоры закупоривали известкой и смолой; чтобы вино не портилось при длительной транспортировке, в него добавляли мраморную пыль и 2% морской воды. Представьте, какая это была гадость. Как пример умеренности греков часто приводят то, что они разбавляли вино водой, да его просто иначе невозможно было пить! Но именно греки завещали нам культуру потребления вина. Это ведь в их языке возникло слово «simposiom» — винный банкет, дружеская пирушка. Счастье, которое ты испытываешь вместе с кем-то.
— А разве вино не эгоистичнее водки? Ведь ее-то не принято пить в одиночестве?
— Только наркотики эгоцентричны. Они замыкают тебя на себе. А вино, напротив, — ближайший путь к диалогу. Оно открывает тебя себе и другим. В отличие от водки, вино делает человека легче. Он воспаряет, как цеппелин, сбросивший балласт.
— Не потому ли его как допинг для вдохновения часто использовали поэты?
— Лично для меня в этом есть что-то фальшивое, искусственное. Писать все-таки нужно на трезвую голову. Состояние опьянения не предполагает словесную, психологическую ясность. Хотя, конечно, в истории достаточно примеров, опровергающих это суждение. Блок, например, пусть и не забулдыжно, но сильно и ежедневно пил. Можно вспомнить, конечно, и Ли Бо, и Ронсара, и Верлена, но, думаю, чаще сочинители преувеличивали ради красивой метафоры роль вина в своем творчестве. Иное дело, что поэты лучше иных понимали красоту этого напитка. Замечательные стихи о нем оставил Овидий. Знал толк в вине Пушкин, хотя и понимал, что не в нем алкогольное призвание России. Что вызывает подозрение соседей к Евгению Онегину? «Он фармазон, он пьет одно стаканом красное вино». Но особенно я люблю пронзительные строки Пастернака: «По захладелости на вкус напоминая рислинг».
— Судя по всему, вы по натуре оптимист...
— Быть пессимистом, на мой взгляд, — дурной вкус. Мы ведь изначально знаем, каков будет наш исход. Так что бодрое отношение к жизни я выбираю исключительно как менее безвкусную линию поведения.
— Не могу не задать вопрос: каким вы нашли Киев после двадцатилетнего отсутствия?
— Я уезжал из города, замороженного страхом и равнодушием. Из города, где и у меня на допросах дрожали поджилки. Из города, где иметь совесть было безрассудной роскошью. Но, конечно, привязанность к этому беспрецедентному по красоте месту не умерла. За эти годы я видел много прекрасных городов, а Киев не потускнел. Я будто снова в него влюбился.
— А состояние людей...
— Было бы бестактно и опрометчиво о нем судить категорично. Все-таки распад империи — огромное психологическое испытание. Империя, кстати, разрушая человека, нацию, имеет всегда одно позитивное свойство: высасывая интеллектуальные и художественные ресурсы колоний, она создает великую культуру; полифоническую, многоголосую. Культура в империи всегда подло выигрывает, когда страдают все. У людей, привязанных и воспитанных русской культурой, может быть, я ошибаюсь, на этом историческом переломе случился в общем-то стресс. Некоторые мои старые знакомые испытывают такое чувство, будто, не желая того и не пошевелив для этого пальцем, оказались в эмиграции. Такой вот парадокс эпохи: ты остался, а страна уехала. Культивирование же в себе состояния «эмигранта поневоле» чревато, на мой взгляд, опасностью глухого консерватизма. Ведь культура живет свежим дыханием, поисками, риском. Я бываю в Москве. Конечно, это город отличников и золотых медалистов, город невероятно честолюбивых людей. Но в них чувствуется потрясающая открытость. Они ищут нового и не боятся его. Я очень не хотел бы, чтобы «русский Киев» вдруг оказался в положении «парижской русской эмиграции». С ее брезгливым прищуром, бессмысленным снобизмом и яростным до нетерпимости консерватизмом. Я бы хотел, чтобы, как и в виноделии, в результате нынешней революции победили и белые, и красные.
