Богдан Ступка родился в Куликове, сформировался как личность
и актер во Львове, а живет в Киеве. Когда-то он сознался, что какая-то
очень сокровенная частица его души так и не «остоличнилась» — постоянно
зовет во Львов. Там — мама. Не от нее ли унаследовал он свой упрямый характер,
твердость принципов, в конце концов, неизменную любовь к театру? Он часто
рассказывает, что нашел ключ к одной из наилучших своих ролей — чеховскому
Войницкому — именно в шутливом упреке матери: «Я должна была стать великой
артисткой! И не стала... Ты все взял у меня». Кто знает, возможно, действительно,
украинская сцена не досчиталась прекрасной актрисы? Но разве не больший
подвиг — добросовестно и красиво выполнить самой судьбой предназначенную
роль — жены, матери, хранительницы семейного очага? И не только не дать
погаснуть в себе свету добра и кротости, а озарить им дорогу целой династии?
«Мать — единственное божество, которое не знает атеистов», — успевает
еще промелькнуть в голове высказывание кого-то из великих, и мы на месте.
Поржавевшая ограда, за ней небольшая хата-мазанка и еще орех, который по-царски
раскинулся от дома аж до краешка огорода. «Повернете от станции вправо,
— поучительно напутствовал нас несколько минут назад почтенный куликовский
хозяин, — а дальше по улице аж до конца. Самая скромная хата и будет Ступкив».
За оградой на пороге — Мать. Невысокая, худая, с непослушной прядью
из-под платка и палочкой в руках. «Мария Григорьевна, мы к вам, — узнаем
скорее интуитивно, чем понимая, какими должны быть матери героев (а что
актер Богдан Ступка для народа герой, сомнения, кажется, уже давно ни у
кого нет). — Это Богдан посоветовал летом искать вас не среди львовских
асфальтов и смога, а в Куликово, на природе, возле земли». «Дети...», —
спешит к нам, излучая тепло и радуясь еще одному упоминанию о сыне.
Уже в хате, где в горнице на столе в банке с водой свежая веточка смородины
и мяты, возле кровати куча прочитанных газет, а над ней — портрет ее любимого
Богдана, будет приговаривать: «На прошлой неделе заезжали ко мне гости
с камерой с киностудии из Киева, снимают документальный фильм о Богдане.
Да, бедные, голодными так и уехали. Все спешили. А у меня же смородина
хорошо уродила и, благодарить Бога, хлеб был». И растерянно теребя в руках
кончик своей блузы, прибавила тихо: «Не знала, детки, что будете, хоть
приоделась бы соответственно. А то ж как была — как раз в том, в чем на
огороде... Подождите хоть минутку, я, может, платок другой, и еще свитерок
или блузу одену, тогда уже мало-мальски сойду для фото».
И уже из другой комнаты подает голос: «Посмотрите, там топорик у меня,
то Богдана. С тех пор, как ногу сломала, иногда беру его опираться. Знаете,
как старому человеку? Когда-то корреспондент говорил по телевизору со старой
бабкой, которая по молодости была мисс Полония. Там так и сказали: когда-то
была чудо-красавица, а теперь и глянуть не на что. Все мы так... И у меня
в мои 86 лет товарок почти не осталось, все ушли из этого мира. Лишь я
еще ковыляю...»
И снова, уже приодетая, осветила горницу искренней улыбкой: «Богдан
маму любит, почитает, везде о ней вспоминает... И люди, наверное, к маме
поэтому идут. Хотя, не знаю, зачем маме та слава?»
«Для того, чтобы осталась память», — вмешиваюсь от себя и немного пугаюсь,
что, наверное, прервала трепетные мысли.
«Память...»
Память все возвращает ее в прошлое. В родительскую хату, в род Крупников,
где у нее два брата Петр и Павел, мать будет учить их на дьяков. И над
их кроватью образа святых, которым молились, благодаря, что в здоровье
миновал еще день. Святые, наверное, полюбили больше Павла, потому что у
него впоследствии открылись большие таланты. Даже священник заявил о своем
желании его учить, но при условии, чтобы метрику отдал в костел и стал
поляком. Мама, правда, не пускала, но из Павла позже все же «вышли люди»
— научился играть на фортепьяно и гитаре, закончил консерваторию, организовал
хор и даже учил кое-кого на дирижеров. А она, Мария, пошла к нему учиться
пению, которому посвятила двадцать лет своей жизни. Именно пение свело
ее, продавщицу украинского кооператива, с будущим мужем Сильвестром Ступкой,
с которым в мире и согласии прожила несколько десятков лет.
— Я не долго в том кооперативе и пробыла. А все Сильвестр. Дело в том,
что два раза мне оперировали руку и уже тяжести поднимать не могла. А работа
того требовала. Поэтому Сильвестр меня больше на нее и не пустил. Так я
осталась дома. Сильвестр же с 44-го или 45-го года был артистом хора в
Оперном театре. У него с рождения был чудесный баритон и может, вышел бы
в солисты, как того в театре хотели, только помешали его врожденная скромность
и чрезвычайная стеснительность. Вот если бы его из зала не было видно,
то соло вывел бы соловьем. А так, то каменел, то смущался. Поэтому я всегда
говорила, что Богдан скорее в Крупников удался.
— Такой смелый?
— Знаете, он очень ранимый, упрямый и от природы амбициозный, а поэтому
вынужден все делать хорошо, так, чтобы комар носа не подточил. Приносил
из школы почти одни «пятерки», а если «четверка» случится, то придет, портфель
в угол поставит и плачет. Скажу вам, что у него всегда был такой дневник,
даже соседка одалживала его показать своим детям — как там все заполнено,
выделено и какие там отметки, а еще — он очень много книжек читал. Даже
не всегда было время с нами поговорить. И как только книжка новая выйдет
или номер «Всесвіту», он тут же покупал и читал. Тяжело нам было давать
ему тот рубль, но уж как-то выкручивались. Потом люди будут говорить: «Диво-дивное,
где он той зарубежной литературы так наелся?» Но где же? Дома и наелся.
Ведь в жизни можно чего-то достичь только трудолюбием и настойчивостью,
а он именно таким и был. Так что вся его слава — заслуженная.
— Наверное, больше всего благодаря вам, вашему воспитанию.
— Разве что на первых порах. Я ему все говорила: не ври, не лжесвидетельствуй,
не наговаривай ни на кого, почитай людей, тогда и они тебя будут уважать.
И когда повела его по окончании десятого класса на исповедь, сказала: «Все,
сын, дальше в жизни ты сам будешь все решать, ты — взрослый». Еще моя мама,
когда была жива, то любила повторять: «До 20-ти лет ты отвечаешь за ребенка,
а дальше уже нет». И это святая правда.
— Мария Григорьевна, тяжело быть матерью знаменитости? — спрашиваю,
припоминая роли, которые в кино и театре сыграл Ступка: Николай Задорожный
из «Украденного счастья» Франко, Войницкий из «Дяди Вани» Чехова, молочник
Тевье из «Тевье-Тевеля» Шолом-Алейхема и много других, а еще в кино — легендарный
Орест в «Белой птице с черной отметиной», архиерей в фильме Войтецкого
«И ныне прославься, сын человеческий» и так далее. — Ведь все его герои
настолько разные...
— Почему тяжело? Наоборот, хорошо и приятно. Другое дело, что я, когда
носила Богдана, то не думала что он артистом станет. Способным, одаренным
всеми талантами — да, но не артистом. Ведь когда мой муж после войны пошел
работать в театр, то получал 450 рублей аж на целый месяц. А килограмм
сахара тогда стоил 180 рублей, 100 рублей одна-единственная буханка хлеба.
А с нами еще родители, наш трехлетний Богданко, мы все без денег, хату
нашу в селе сожгли немцы, скажите, как было жить? Так зачем нужен еще один
артист, еще одна мука?
— Но ведь времена, когда Богдан стал взрослым, уже были другие...
— Деточка, не были они такими. Мы очень бедствовали. Что-то немного
засветилось при Брежневе, но муж умер и не видел уже того, что было после
него. Не было тогда такого рая, о котором говорят. Для кого-то может и
да, но мой муж что в театре получил, то его и было. Единственная радость
— смотреть все спектакли, которые я знала почти наизусть. А поэтому мы
с мужем были против, чтобы Богдан стал артистом.
— Так что же, все случилось против вашей воли или, может, вы даже о
его поступлении и не знали? Ведь еще французский писатель Ромен Роллан
говорил, что ничего не случается так редко, как полная откровенность между
родителями и детьми.
— Наверное, мудрый был человек. А с Богданом, слава Богу, все произошло
так, как произошло. Повезло ему в жизни. Очень хороших имел товарищей здесь
во Львове — людей мудрых, серьезных, от этого тоже воспитание личности
зависит. Ясное дело, что мы с мужем, пока Богдан рос, много напереживались.
Особенно, когда поздно приходил домой, а он тогда сотрудничал с джазом
«Медус». Однако пошли на концерт, посмотрели — а оно все хорошо, порядочно,
тогда я говорю Сильвестру: «Знаешь, надо нам успокоиться», и сразу легче
стало. Видите ли, конфликт родителей и детей всегда есть, но нужно уметь
его решить. Были такие моменты, что я могла Богдану не простить, но ведь
если разойдусь, расплачусь, из этого ничего хорошего не выйдет. В жизни
можно много наговорить, но нужно уметь сдержаться, только тогда будет мир
в семье...
Долго еще текла наша доверительная беседа. И о невестке Ларисе, которая
живет в мире и согласии с Богданом вот уже более тридцати лет. И о внуке
Остапчике, которого растила до 13 лет и каким он был чудесным мальчиком.
И о воспитании вообще, что не нужно детей ругать, а тем более, бить, а
лучше теплое слово сказать и по головке погладить. И о том, как семья должна
строиться и как муж жене должен в помощь быть. И о несправедливости, которую
изведала от людей. И о многих других жизненных и биографических вещах.
Наблюдала я за этой светлой женщиной и в ней выискивала объяснения талантам
ее одаренного сына.
— А не хотите, Мария Григорьевна, навсегда в Киев, к детям?
— Нет, ну что вы? Я здесь дома, огород есть. Нет... И чего буду им мешать?
Ведь могу как-то не так посмотреть или что-то не то сказать. Пусть живут
в мире. Только напишите, что скучаю за ними, жду их...
И уже когда мы направились к выходу под ее искренние просьбы попробовать
смородину или орехов на дорогу взять, несмело попросила: «Еще вот что я
хочу людям сказать. Уважаемые граждане! Любите Украину, ее ведь есть за
что любить. Она родит все, что требуется нам для жизни. А еще — великие
таланты людей — писателей, художников, актеров, композиторов, рабочих,
инженеров, спортсменов, певцов и других. Любите Украину, люди, и будьмо!»
