История жизни Мыколи Хвылевого, писателя, который был фигурой №1 в украинской литературе времен Расстрелянного возрождения, и до сих пор преисполнена тайн. Особенно богата ими ранняя биография писателя (1893 — 1921 гг.). Если бы не автобиография Хвылевого, написанная им в 1924-м для «тройки по чистке партии», если бы не усилия профессора Григория Костюка из США, который, готовя к изданию 5-томник Хвылевого, собрал воспоминания тех, кто помнил Николая Фитилева (таким было настоящее имя писателя) во времена его юности, знали бы мы о детстве, юности и молодости классика совсем мало.
Между тем автобиографическая справка для «тройки по чистке партии» и мемуарные записи, появившиеся в свое время в диаспоре, содержат немало ценных подсказок для историка литературы. Они и подтолкнули меня к путешествию на родину писателя. То есть — на нынешнюю Сумщину, Полтавщину и Харьковщину.
Но перед этим было предложение историка Юрия Шаповала включиться в подготовку к изданию разысканного им в архивах СБУ дела-формуляра Мыколи Хвылевого (книга только что увидела свет в издательстве «Темпора» под названием «Полювання на Вальдшнепа», причем — с приложением документального фильма «Цар і раб хитрощів», снятого режиссером Ириной Шатохиной; автор сценария и ведущий — Юрий Шаповал). Литературоведческое сопровождение издания предусматривало погружение в эпоху, в драматическую историю человека, без произведений, идей, поступков которого невозможно представить культурный и общественно-политический «ландшафт» Украины 20 — 30-х гг. ХХ века. Опыт подсказывал, что работы с книжками и архивными источниками — недостаточно; нужно, воспользовавшись советом Гёте, ехать на родину писателя.
Здесь прошли его первые одиннадцать лет жизни. В 1921 г. некоторые свои статьи он подписывал псевдонимом «М.Тростянецький» — это выглядело даже сентиментально.
Блуждая улицами и околицами этого города, можно увидеть тот, старый Тростянець, в котором проходило детство писателя. Сохранился двухэтажный дом прежней волостной школы, где жила семья Фитилевых, родителей писателя. Стоит он на улице Красноармейской (!). Теперь здесь тоже школа, и есть в ней скромный мемориальный уголок, посвященный выдающемуся земляку. На одном из стендов — фотография матери писателя, Елизаветы Ивановны Фитилевой, немолодой уже женщины с усталостью в глазах. О ней будет речь в моем рассказе позже, пока что скажу лишь, что ей суждено было пережить собственного «мятежного» сына. Чуть-чуть материалов о Хвылевом есть и в Тростянецком историко-краеведческом музее, который разместился в прежнем дворце Леопольда Кенига. Несколько лет назад его реставрировали, и теперь это одна из туристических «изюминок» города.
Родители Николая Фитилева (Хвылевого) — Григорий Алексеевич и Елизавета Ивановна Фитилевы — тростянецкие учителя, которые и проживали в помещении местной волостной школы. Отец писателя происходил «из дворян». Народнические мечтания вели его в революционные кружки, поэтому учебу в Харьковском университете завершить не удалось. Вчерашний студент вынужден был устраиваться на должность учителя в Тростянце. Здесь он и женился на Елизавете Тарасенко, симпатичной дочери бухгалтера, который служил у Л. Кенига.
Имел Григорий Алексеевич Фитилев репутацию «большого оригинала»: барские манеры причудливо совмещались у него с народническими идеалами. Родственники считали его «мятежной душой» и «революционером». Он не принадлежал к тем, кто обременяет себя семейными хлопотами и обязанностями. Любил охоту (это пристрастие передалось и сыну Николаю), охотно предавался мечтам. Как впоследствии понял Мыкола Хвылевый, отец его был «в высшей степени безалаберным человеком». В 1904 году семья распалась: Елизавета Ивановна, на чьих плечах в то время было пятеро детей (два сына — Николай и Александр, и три дочери — Евгения, Людмила и Валентина), не выдержала «дворянских» выходок мужа, который, ко всему прочему, любил выпить, и покинула Тростянец. Пристанище нашла у сестры, которая жила в имении своего мужа, помещика Смаковского. Там, в деревне Зубовка, которая в каких-то 15 км от Краснокутска, Елизавета Ивановна и пятеро ее детей прожили два года. Потом все, кроме Николая, переехали в деревню Демьяновку, где мать получила должность учительницы.
Следовательно, Зубовка и Демьяновка — два чрезвычайно важных «географических» пункта на карте ранней биографии Николая Фитилева.
В ПОМЕЩИЧЬЕМ ИМЕНИИ
Зубовка — лесная деревня с десятком домов, в которых живут местные жители. Остальные стоят пустые, или же заняты дачниками. Фамилию Смаковских зубовские старожилы помнят. Одна пожилая женщина, подгоняя корову с выпаса домой, рассказывала мне, что ее бабушка служила у пана Смаковского ключницей, и всегда отзывалась о нем хорошо. На вопрос, где стоял дом Смаковских, ответа не последовало: где-то там, в лесу.
О Николае Смаковском вообще известно совсем мало. Точно знаю, что во времена столыпинской реформы был он земским начальником в Богодухове. Что же касается зубовського имения, то, очевидно, это была его летняя «резиденция» (дача). Именно в имении Николая Смаковского, давно снесенном колючими ветрами времени, и миновало детство и часть юности Николая Фитилева с 1904 г. и, очевидно, вплоть до 1910 г.
Дочь Смаковского Лариса Николаевна сохранила несколько интересных свидетельств о своем двоюродном брате. Николай, по ее словам, был «большим озорником», «непоседой» и «неугомонным». Учиться его отдали в начальную школу в соседнем Колонтаеве. Учитывая близкое расстояние, это значит, что утром Николая отвозили в Колонтаев, а после занятий забирали назад в Зубовку.
Старенькое школьное сооружение и до сих пор стоит у дороги, рядом со школой, построенной позже. На той, более новой, есть мемориальная доска в честь уроженца Колонтаева генерал-полковника милиции Юрия Дагаева: на его средства школу отремонтировали. В честь же Мыколы Хвылевого, который несколько лет учился в Колонтаеве, памятную доску даже и не устанавливали. И школу, в которую он ходил, уже не ремонтируют: простоит она, видит Бог, недолго. Это значит, что на одну достопримечательность в этом когда-то «одном из самых старых городов Слободской Украины», который «сыграл выдающуюся роль в 1658 и 1661 гг. во время выступлений Выговского», станет меньше. Успенский собор, построенный в Колонтаеве в 1700 году, — и тот не выдержал, а что уже говорить о старенькой школе.
Лариса Смаковская вспоминала, что «будущий писатель не характеризовался большой тщательностью к науке». Зато страсть к чтению имел чрезвычайно сильную. Читал русскую классику, произведения Диккенса, Гюго, Флобера, Гофмана. Был настоящим «библиофагом», — пожирателем книг. «Живя еще в Зубовке, Николай доставал много книг в библиотеке помещицы Савич, имение которой было неподалеку от имения Смаковских, — рассказывала Лариса Николаевна. — Много всего перечитал Николай за это время. Увлекался он биографиями великих людей, в частности, биографией Ницше».
С самого рождения Николай Фитилев, таким образом, рос в весьма специфической среде: сначала его домом была школа в Тростянце, потом — помещичье имение. Рассказывая позже в письме к Николаю Зерову о своем детстве, об отце-народнике, он иронизировал: «Пишу это для того, чтобы Вы знали, какой я «рабочий». Меня в ужасно неловкое положение ставят некоторые критики, рекомендующие меня обществу как рабочего. Выходит так, будто бы я «хвастаюсь» этим. Да, рабочим я был: с младых лет до империалистической войны я «шалопайничал» по заводам, кирпичным заводам. Но все-таки, какой я рабочий? Было бы другое время — я бы от этого «чина» не отказался; теперь, когда этим чином кое-кто хочет получить себе чин — мне называться так не по себе... Заводского у меня осталось: пролетарская (непоказательная) физиономия, материальное положение и дух протеста. Все же последнее я не знаю, как назвать. Раньше было красивое слово «разночинец», к сожалению, я теперь не могу его использовать. А интеллигент из меня липовый».
Во всяком случае, в кругу близких юному Фитилеву людей уважались интеллектуальные запросы, и это, в значительной мере, определяло домашнюю атмосферу. Так было в Тростянце, так было и в Зубовке-Колонтаеве.
Когда я возвращался из Зубовки, заходило солнце. Оно катилось туда, где виднелся Краснокутск. А с других сторон Зубовку окружал сосновый лес. Выедешь из него — и считай, что ты уже в Колонтаеве.
О Колонтаеве Хвылевый в своей справке для «тройки по чистке партии» почему-то не вспомнил. Он вообще запутал своих биографов: «Я, вступив в Охтырскую гимназию, вынужден был вскоре покинуть ее: участие в так называемом украинском революционном кружке выделило меня из среды остальных товарищей, и моему отцу предложили перевести меня на квартиру к местному жандарму. Я оставил гимназию, не получив аттестат и за четыре класса».
В деталях этой «истории с гимназией» разобраться нелегко. В Охтырке мне тоже не удалось что-то прояснить: об учебе Хвылевого в местной гимназии здесь не слышали. О других земляках — Павле Грабовском, Иване Багряном, Борисе Антоненко-Давыдовиче — вам расскажут немало, а вот о том, был ли как-то связан с Охтыркой Николай Хвылевый, — ничего. Очевидно, он здесь и не учился. Или почти не учился, поскольку после совсем короткого (одна-две недели) пребывания в Охтырке подался получать образование в Богодухов, где его отдали в 5 класс Богодуховской гимназии.
ТАМ, ГДЕ ГУДЯТ СОСНЫ
В Богодухове образованием и воспитанием Николая занимались Смаковские. Николай Смаковский был человеком с почтенным статусом, его знали здесь как земского начальника. А в центре этого уездного города, в красивом двухэтажном особняке около церкви, проживал тот же помещик Савич, зубовской библиотекой которого еще недавно пользовался Николай Фитилев. На одном из документов 1908 года, которые хранятся в Богодуховском краеведческом музее, значится имя «непременного члена Богодуховской землеустроительной комиссии В.А.Савича», — и вряд ли стоит сомневаться, что это именно те Савичи, которые сыграли определенную роль в жизни Хвылевого. (Интересно, что в рассказе «Из Вариной биографии», где есть описания Богодухова 1919 года, вспоминается и «прежний дом Савича», — в 1919-м это уже был «ревкомовский дом».)
Лариса Смаковская рассказывала, что ее отец имел проблемы с племянником, причиной чего были «связи Николая с нелегальными политическими кружками. Среди его товарищей было достаточно буйных голов из лагеря социалистов-революционеров. Н. Смаковскому начальство посоветовало, наконец, взять племянника из гимназии и держать его под своим присмотром. Да, дальше пятой клясы гимназии и не пошло образование будущего писателя. Николай должен был выйти в свет и зарабатывать себе на кусок хлеба».
Н. Фитилеву, по его же словам, на ту пору «было 16—17 лет». То есть из гимназии его отчислили в 1909 г. или в 1910 г.
Поэтому гимназист Фитилев был непосредственно причастен к деятельности нелегальных политических кружков, которые создавались под воздействием украинских политических партий социалистического направления. Первой следует назвать Украинскую партию социалистов-революционеров.
Оставив гимназию, Николай Фитилев вынужден был теперь «трудоустраиваться». И куда он мог направиться после Богодухова? Конечно, в Демьяновку, где жила его мать, учительница Елизавета Ивановна Фитилева.
Демьяновка находится в 15 км к югу от Котельвы. Как и Зубивка, это небольшое лесное село. Стоит оно на берегу реки Мерла, окруженное со всех сторон соснами. Здесь, в Демьяновке, невольно вспоминаются строки М. Хвылевого:
«Сосни — гудуть.
— Чого так сосни гудуть?
—Хуртовина. Вітри.
Ох ви, сосни мої — азіатський край!»
Я слышал этот сосновый гул. И видел ту же «бедную песчаную местность», о которой вспоминала Лариса Смаковская: «Фитилевы (мать и четверо ее детей. — В.П.) жили в доме «земской» школы с двором, наполовину засаженным соснами. Небольшой сосновый бор, как и кусты сосен и шелюги, росли то здесь, то там, везде в этой бедной песчаной местности».
Земская школа, в которой учительствовала мать Хвылевого, еще стоит в сосновом бору. Только ее уже почти растянули местные «добровольцы». Остался (пока еще) деревянный, добротно сделанный каркас. Кирпич же, которым были обложены стены, разобрали. Как и крышу. Как и перекрытие. Кусок кирпича с инициалами его изготовителя хранится теперь в ящике моего стола — как браунинг в ящике редактора Карка, героя одноименного рассказа Хвылевого.
Анатолий Шкрабалюк, который показывал мне бывшую школу, живет в Демьяновке уже более 10 лет. На его глазах и происходила драма уничтожения памятника истории, связанного с Мыколой Хвылевым. Растягивали прежнюю школу в темноте, и остановить тех рьяных «невидимок» было невозможно. Хоть происходило все это за полтора десятка километров от Котельвы, районного центра на Полтавщине.
Мыколай Хвылевый писал в автобиографии, что после исключения из гимназии он пытался «вступить в экономию помещика Дурново», однако ему это не удалось. Некоторое время жил в Демьяновке. «Шалопайничаю» — по словам местной интеллигенции, — вспоминал он, — фактически веду маленькую работу среди крестьян, что вылилось в дискредитацию царской фамилии. Вскоре об этом было сообщено местному уряднику, и я вынужден был покинуть родных».
«Шалопайничал» Николай Фитилев, впрочем, с пользой для своего «Я». Много читал. Закалял характер, «принимая в качестве «воспитателя» даже такого загадочного философа, как Фридрих Ницше. Именно к этому периоду демьяновской неопределенности относится эпизод, который запомнился одному из друзей Фитилева: «Оригинал Николай, запланировав на определенное время дойти из Демьяновки до Рублевки, выполнил точно свое намерение, и в страшный ливень, который пришелся именно на это время, прошел несколько километров селом, вызывая снисходительное пожимание плечами у важных, степенных односельчан и восторг у молодых его товарищей, на встречу с которыми спешил».
Была, следовательно, в те демьяновские дни интенсивная работа над собой, которую нужно было бы назвать самовоспитанием. Беспокойная, бунтарская душа Николая Фитилева трудилась.
«ТРИ ГОДА ГОЛГОФЫ...»
После разговора с урядником нужно было, оставив Демьяновку, где-то «трудоустраиваться». Для Николая наступило время «блужданий» (Слобожанщина, Донбасс) и невероятной мировоззренческой эклектики. Все причудливо переплеталось: желание раскрыть «притесняемым и бедным» глаза на несправедливый общественный строй; заинтересованность идеей анархизма (для этого хватило одной случайно прочитанной брошюры М. Бакунина!); «босячество» в духе молодого Горького, — и постоянная внутренняя потребность в «идейной работе», агитации. Жизненные маршруты Николая Фитилева первой половины 1910-х гг. чаще всего выводили его на заводскую стезю: приходилось работать чернорабочим, грузчиком, подвозить кирпич, уголь. Так получалось, что он и в самом деле становился «рабочим из Донбасса»!
И так — вплоть до 1914 года, когда началась война. 1 декабря 1914-го Николаю Фитилеву исполнился 21 год. Это означало, что он подлежал мобилизации. В письме к Николаю Зерову (ноябрь 1924 г.) он впоследствии напишет о «трех годах походов, голодовки, настоящего ужаса, который описать я не рискну, трех годах Голгофы в квадрате на далеких полях Галичины, в Карпатах, в Румынии и т.д.»
Мобилизовали Фитилева, очевидно, в декабре 1914 г. и отправили в Харьков. «Из Ващенковских казарм в Харькове в начале 1915 года, карая меня за недисциплинированность, фельдфебель отправляет меня с маршевой ротой на действующий фронт, — вспоминал М. Хвылевый. — Попал я в 325-й Царевский полк, который стоял на позиции в волынских болотах, рядовым солдатом. С того времени начинаются скитания по Галичине, Польше, Буковине, Румынии. Бои, походы, вши, «лямка» пехотинца, — все это я выдержал физически, однако морально это испытание меня надломило. Этот период своей жизни я могу характеризовать как период полного духовного упадка. Ни о какой идейной работе я уже не мог мечтать, потому что видел я только одну бесконечную «походную» дорогу, на которой ожидала меня бесхлебица, пушечный гул и серая масса безликих людей. Только в 1916 г., когда я был переведен в девятую химическую команду рядовым «постоянного состава», мне довелось встретить живых людей, и там я вдруг вспомнил, что я все-таки человек, а не заведенный автомат».
Ужас войны, физические и моральные испытания рядового пехотинца Фитилева на бесконечных военных дорогах были такими острыми, что впоследствии он вспоминал о них очень редко...
Февральская революция 1917 г. застала Николая Фитилева в Румынии. Для него, как и для тысяч фронтовиков, наступил «момент истины» — время политического самоопределения. Привлекали большевистские лозунги, однако все чаще появлялись и мысли о «вольностях Украины». Революционные процессы быстро распространились и на армию, которая давно устала от войны. Рядового Фитилева избрали в состав полкового совета солдатских депутатов. Он даже был депутатом армейского съезда девятой армии, которой командовал генерал Личицкий. С этого момента деятельность Фитилева связывается с «армейским украинским советом», за которым стояли тогдашние украинские политические партии. По его поручению он занимался культурно-образовательной работой. Очевидно, именно этого периода касается запись Аркадия Любченко, основанная на воспоминаниях Хвылевого: «Печататься начал в 1917 г. в газете. Писал все время поэзии (а еще и в военных фронтовых газетах под псевдонимом «Дядько Микола» — фельетоны)»
Т.о, солдат Фитилев пишет стихотворения и фельетоны. Впоследствии, вспоминая фронт, он называл себя «беспартийным мечтателем». Однако это не совсем так: политические симпатии Николая Фитилева были на стороне левого крыла украинских эсеров, будущих боротьбистов.
После всех ужасов Первой мировой, тяжелых фронтовых будней он демобилизовался. Произошло это осенью 1917 г. И опять в его жизни появляется лесная деревня Демьяновка неподалеку от Котельвы. В Демьяновке, как и раньше, жили мать Николая и его сестры.
НА ПЕРЕЛОМЕ
Впоследствии Хвылевый вспоминал, что именно тогда, в конце 1917г., вернувшись с фронта домой, он «взялся за организацию так называемых «союзов», которые занимались обобществлением земли. А в апреле 1918 г. установилась власть гетмана Павла Скоропадского, поддерживаемая войсками немецкого кайзера. По свидетельству самого Хвылевого, после прихода немцев он сначала направился в Харьков, где работал грузчиком, дворником, санитаром, канцеляристом, а затем снова вернулся домой. Социальное недовольство нарастало, поскольку гетманская власть занималась реставрацией помещичьих порядков. Когда же Директория подняла восстание против Скоропадского, Николай Фитилев также организовал отряд «вільних козаків», который, по его словам, сказанным позже, вел «борьбу с отрядами графа Келлера», то есть — главнокомандующего войсками гетмана Скоропадского.
Отряд Фитилева был частью полуанархической повстанческой —антигетманской — стихии конца 1918 года. А уже в начале 1919 года, на рождественские праздники, случился инцидент, который, в конечном счете, привел к переходу Фитилева и его «вільних козаків» на сторону Красной армии. Николай Фитилев находился в это время в деревне Большая Рублевка. И именно в те рождественские дни по каким-то причинам заострился конфликт между его отрядом и войском Директории. Возможно, причиной была пробольшевистская ориентация «фитилевцев». Отряд было приказано разоружить, а самого Фитилева арестовать. И он был арестован вояками Симона Петлюры! «Вільні козаки» попробовали отбить своего командира и еще двух других арестантов. Пока шла перестрелка, Николай Фитилев убежал. С того момента «вільні козаки» стали красноармейцами, хотя и не все.
Об этом впоследствии рассказывал в автобиографии сам Мыкола Хвилевый. Среди прочего он вспоминает, что двух его товарищей — Медведя и Чапака — расстреляли. И добавляет: «Они потом были похоронены около волости (в Рублевке. — В.П.) Советской властью».
Понятное дело, я поехал в Рублевку. Это рядом с Демьяновкой; Николай Фитилев вообще ходил туда напрямик, лесом. Мне же хотелось убедиться в достоверности его слов. И убедился: все было именно так, как Хвылевый написал в автобиографии. В центре села можно увидеть мемориал в честь земляков, «отдавших жизнь за Советскую власть» (так написано на мемориальной доске), или же тех, кто освобождал село от гитлеровцев. Среди имен, вычеканенных на памятной плите, есть и фамилии Медведя и Чапака! Это именно о них шла речь в автобиографии Мыколы Хвылевого, написанной в 1924 году для «тройки по чистке партии».
Все свидетельствует о том, что в начале 1919 года, когда Директория не смогла распорядиться полученной властью, когда усилился натиск большевиков, Николай Фитилев пережил болезненную мировоззренческую «ломку». Под давлением тяжелых реалий происходил процесс его политического полевения...
История жизни Мыколы Хвылевого 1918—1919 годов преисполнена многочисленных загадок. Хотя общая логика событий понятна: он вышел на большевистский путь, который должен был вывести в царство социальной и национальной справедливости.
В то же время важные события случились и в личной жизни Николая Фитилева. Приехав как-то к матери в Демьяновку, он познакомился с молодой учительницей Катериной Гащенко. Родом она была из деревни Полковая Микитовка, неподалеку от Богодухова. Отец Катерины был «плантатором» — выращивал на пяти десятинах земли свеклу и сдавал ее на сахарные заводы Кенига.
В Демьяновке Катерина Гащенко учительствовала только год, а затем перевелась в Рублевку, где работал Фитилев. «Они оба были в «Просвіті», принимали участие в пьесах, концертах, — вспоминала родная сестра Катерины Гащенко Дарья Гащенко. — У Кати было красивое, сильное сопрано, а у Николая Григорьевича приятный тенор, ... и они с Катей исполняли дуэты: «Де ти бродишь, моя доле» и «Коли розлучаються двоє». Вскоре (очевидно, весной 1919 года) Николай Фитилев и Катерина Гащенко поженились и через какое-то время поселились в Богодухове. Дарья Гащенко, вспоминая позже своего родственника, писала, что это был «молодой мужчина среднего роста, чернявый, «ершиком» зачесанные волосы, в темных штанах с белыми полосками, темная рубашка и воротник не застегнут». Венчаться в церкви Фитилев решительно отказался, вызвав тем самым большое недовольство матери Катерины. Семейные недоразумения имели драматический характер.
Дарья Гащенко вспоминала: «Мама уговаривала их тайком обвенчаться в церкви, которая была через улицу, и рядом священник, но Николай Григорьевич категорически отказался, потому что был уже коммунистом, и он сказал, что они расписаны в «ЗАГСе», но для мамы это не был законный брак». Когда супруги приезжали из Богодухова к родным в Полковую Микитовку, возникали коллизии мировоззренческого, «морально-классового» характера: «Не нравилось нашим родителям, что Николай Григорьевич всегда вел домашние «митинги» о том «рае», который будет при коммунизме, а в коммунах будут жить люди, как в наших рамочных ульях пчелы, которые стояли в цветущем саду. Он так всегда говорил с восторгом, что даже мы, дети, слушали с большой заинтересованностью, будто сказку».
В ранних новеллах Мыколы Хвылевого слышится отзвук бурных событий 1918 — 1919 годов. Узнаются в них и те исторические реалии, пейзажи, которые появлялись тогда перед глазами будущего писателя здесь, в Демьяновке и Большой Рублевке.
Хвылевой часто приезжал в Демьяновку к матери и позже, будучи уже известным писателем. В Котельве я познакомился с 80-летней Александрой Аврамовной Заец, которая в детстве жила с семьей напротив школы. Она помнит «как во сне» последний приезд Мыколы Хвылевого. Был он в кожанке и выглядел «по-дворянски». Из домашних рассказов припоминает также, что Хвылевый привозил какие-то рукописи, чтобы перепрятать их у ее отца, Авраама Козьмича Лозы. Однако отец, вроде бы, отказался, поскольку и сам был «под прицелом» у большевиков. Так это, или не так, — сказать трудно. Более выразительно запомнилась Александре Аврамовне мать писателя, Елизавета Ивановна, о которой она сказала коротко и исчерпывающе: «изящная женщина». Была Елизавета Ивановна «из дворян», одевалась не по-сельски, курила, отличалась интеллигентскими манерами. После смерти сына подалась в Россию, в город Владимир.
Но вернемся в год 1919-й. В первой половине этого года Николай Фитилев жил и работал в городе Богодухов. Только что установилась большевистская власть, однако положение «советов» было очень шатким: с юга надвигались войска Деникина.
В апреле 1919 года Николай Фитилев вступил в КП(б)У. Очевидно, ему казалось, что главное — революция, социализм. А Украина? Украина, верил он, восстанет из огня революции, как Голубая Савойя. «Деникинские войска я встретил Богодуховским полком, который я организовал вместе с товарищем Колядко и местным военным комиссаром, — вспоминал Хвылевый. — Сначала я непосредственно принимал участие в трех боях под Краснокутском против дроздовцев, потом под Богодуховом. Когда полк наш был разбит, я влился красноармейцем в один из отрядов Сумского направления (в Лебединский полк), наконец, в 13-ю армию».
В Красной армии он служил в штабе, потом работал в редакционно-издательском отделе армейской газете. В его фронтовой биографии — работа в политотделе Южного фронта, Вторая конная армия, участие в боях с Врангелем.
Во фронтовой журналистике и закалялось перо будущего писателя.
АЛЕКСАНДРОВСКИЕ НЕОЖИДАННОСТИ
13 января 1920 г. у Фитилевых родилась дочка Ираида. «В 1920 году зима была сухая и холодная, — вспоминала Дарья Гащенко, — с топливом в Богодухове было тяжело, комната не соответствовала для ребенка, и Николай Григорьевич привез свою семью к родителям жены, которые имели хорошую и просторную хату» (в селе Полковая Микитовка. — В.П.). Сам он тогда работал руководителем внешкольной сети народного просвещения в Богодухове. Однако уже было очевидным, что будущее Фитилева будет связано с литературой.
Богодухов присутствует в некоторых произведениях Хвылевого. Полностью «богодуховским» является рассказ «З Вариної біографії», где вспоминается, в частности, местный монастырь. Приехав в Богодухов, я отыскал бывшую улицу Монастырскую, а также бывшую обитель монахов. Она стоит пустая и запущенная, поскольку военная часть, размещавшаяся здесь в советские времена, уже давно выселилась отсюда. Зато в центре города можно увидеть дом Савича, в котором, учась в гимназии, бывал Николай Фитилев, а также сам гимназический корпус с мемориальной доской в честь Хвылевого. Он тоже стоит пустой, хотя само здание все еще хранит свое величие. В нем мог бы разместиться целый университет — без преувеличений!
Из Богодухова я поспешил в деревню Александровку Золочевского района на Харьковщине. Я знал, что там работала учительницей первая жена Хвылевого — Катерина Антоновна Гащенко, что там же она и умерла в 1967 году. Однако я и представить себе не мог, какие неожиданности ожидают меня в этой деревне, расположенной почти на границе с Россией.
Когда я, зайдя в местный магазин, спросил о Катерине Антоновне, мне посоветовали обратиться к Катерине Петровне Гончар — она долгое время работала директором школы, поэтому должна была ее знать.Через несколько минут я уже разговаривал с Катериной Петровной. И здесь выяснилось, что в Александровской школе учительствовала не только жена Хвылевого, но и его дочка — та самая Ираида, которая в 1920 году родилась в Богодухове! И уже совсем ошеломляющей новостью стало то, что вот просто сейчас меня могут связать с ней по телефону.
Как оказалось, Нина Ивановна Головченко, тоже бывшая александровская учительница, поддерживает отношения со своей коллегой, которая теперь живет в Харькове, у сына Виктора. Я успел выслушать удивительные, преисполненные правдивого драматизма, человеческие эпопеи, — и в конечном итоге, взяв в руку телефонную трубку, услышал с другого конца голос... Ираиды Николаевны Фитилевой. Только я уже знал, что в Александровке ее называли Ираидой Дмитриевной, — Ираидой Дмитриевной Кривич, по фамилии отчима.
Вот так: едучи в Александровку, я и не подозревал, что здесь передо мной раскроется судьба дочери Мыколы Хвылевого, о которой я, сознаюсь, ничего не знал. Ни в одной из книжек, посвященных писателю, об этом речь не шла. Хотя я знал о семейной драме 1922 года, после которой семья Николая Григорьевича и Катерины Антоновны распалась.
Весной 1921 года Хвылевый покинул Богодухов и переехал в Харьков, тогдашнюю украинскую столицу. Катерина Антоновна с маленькой Ираидой остались в Богодухове. «Так тянулось вплоть до весны 1922 года, — вспоминала Дарья Гащенко. — Мама все время ее (дочку Катерину, жену М. Хвылевого.— В.П.) наговаривала разойтись с ним как с ненадежным, который не может материально обеспечить свою семью, да и не по душе он ей был за те «митинги».
Однажды Катя поехала к нему, и там она встретила какую-то женщину, или снял он у нее помещение, или была она в его помещении. Тут была какая-то зависть — справедливая или нет — не знаю. Только Катя после этого часто плакала, но так, чтобы никто не видел (а мы таки со средней сестрой видели), и больше уже не поехала в Харьков. Не приезжал и он. Так возник разрыв семьи Фитилевых».
Минуло два года — и Катерина Антоновна вышла замуж за агронома Дмитрия Кривича, который давно ее любил. Спустя некоторое время Ираида Фитилева стала Ираидой Дмитриевной Кривич.
Из воспоминаний Дарьи Гащенко я знал, что Катерина Антоновна жила и работала в Александровке на Харьковщине и что там она в 1967 году и умерла. Однако, как выяснилось, там же, чуть ли не 30 лет учительствовала и Ираида Дмитриевна!
И вот я слышу в телефонной трубке ее голос. Ираида Дмитриевна, которой исполнилось 89 лет, живет в Харькове, у сына Виктора. Ее прежние коллеги из Александровки — Катерина Петровна Гончар и Нина Ивановна Головченко —только что рассказали мне историю ее жизни. Собственно, именно Нина Ивановна и связала нас: как оказалось, она поддерживает отношения с Ираидой Дмитриевной, время от времени звонит ей по телефону.
Что я должен был сказать дочери Мыколы Хвылевого? Что в Киеве готовится к изданию его дело-формуляр, разысканное в архивах СБУ, и что я готовлю к этому изданию статью о писателе? Что только что побывал в Богодухове, а перед этим — в других местах, с которыми была связана жизнь ее отца? Собственно, все это я и сказал; однако самое главное, что Ираида Дмитриевна — несмотря на свои болезни и возраст — не была против нашей встречи в Харькове.
Мне везло в этом путешествии: когда я уже собирался уезжать из Александровки, выяснилось, что здесь как раз гостит сын Ираиды Дмитриевны — Виктор Михайлович. Приехал поработать по хозяйству у дома, где они с матерью жили, ведь Александровка — не так далеко от Харькова. Так что перед тем, как встретиться с дочерью Мыколы Хвылевого, я уже имел возможность познакомиться с его внуком!
У ДОЧЕРИ ХВЫЛЕВОГО
Прошла неделя — и вот я на Роганском массиве в Харькове, в квартире Виктора Михайловича. Ираида Дмитриевна настроена на воспоминания. Как оказалось, ее давно уже не тревожат сотрудники литературного музея, филологи и журналисты. Было когда-то интервью в харьковской газете «Слобода», но после того уже прошло много лет. Наконец, газеты чаще интересовались ее фронтовой биографией.
«Мама моя родом из Полковой Микитовки, — это рядом с Богодуховом, — рассказывает Ираида Дмитриевна. — В Богодухове она закончила гимназию, причем с золотой медалью. С Хвылевым же познакомилась в Демьяновке — там она один год учительствовала (в 1917—1918 гг. — В.П.). А мать Хвылевого тоже учительствовала в Демьяновке».
Слово за слово — и передо мной, слушателем, появляется история дочери Мыколы Хвылевого, тесно переплетенная с «биографией» сложной эпохи. «Мой отчим, Дмитрий Кривич, по образованию агроном; закончил в Харькове «земледелку», — вспоминает Ираида Дмитриевна. — В разное время был директором МТС, председателем Черниговского облисполкома, возглавлял «Укровцеводцентр» (все овечье хозяйство Украины! — В.П.). Наша семья часто переезжала из одного города в другой. Вот и вышло, что в первом классе я училась в Изюме, потом мы переехали в Мариуполь. Там я заканчивала второй и третий класс, а четвертый и пятый — уже в Харькове, тогдашней столице. Но и это не конец: были еще Чернигов, Прилуки, Винница; заканчивала же школу в Конотопе. Была отличницей, как и мама.
У мамы был сильный характер, она была умной, начитанной. Она работала в библиотеках; говорила, что в школу идти неудобно, ведь мы часто переезжаем, и это нехорошо для учеников, когда часто меняются учителя».
Я спрашиваю свою собеседницу: когда она впервые услышала о своем настоящем отце, Мыколе Хвылевом? «Мне об этом «под большим секретом» рассказала Даня, мамина младшая сестра, — говорит Ираида Дмитриевна. — Мама же думала, что я ничего не знаю. А мне тогда было 6 или 7 лет. Мама мне никогда не говорила об отце. Так она и умерла, и у нас никогда разговора на эту тему не было. Свидетельство о моем рождении и паспорт были выписаны на Ираиду Фитилеву. Но наступило время, когда нужно было вступать в комсомол. И отчим удочерил меня. И мне переписали паспорт. Это было в 1934 г. Во время одной из партийных «чисток» отчима чуть ли не исключили из партии за то, что он воспитал дочь националиста».
О своем отчиме Ираида Дмитриевна вспоминает только хорошим словом. «У меня был очень красивый отчим, — говорит. — В семье нас не делили. Всегда говорили, что старшую дочь (меня) он любит даже больше, чем младшую, Надю, — мою сестру по матери. Он любил маму и не хотел, чтобы чувствовалось, что Надя для него — своя, а я — нет. Он гордился нами, потому что мы хорошо учились».
Когда семья Кривичей бывала в Харькове, а затем и жила там, Николай Григорьевич просил на время оставить Иру у него, однако Екатерина Антоновна не позволяла. Был даже случай, когда однажды Ираиде привезли подарок от отца — пианино. «Мама как раз была в магазине, а когда вернулась, то сразу догадалась, от кого это пианино. И отправила его назад», — рассказывает Ираида Дмитриевна.
«Получается, вы так и не видели отца?» — спрашиваю.
«Видела. Во время его похорон в 1933-м. Дело в том, что посреди моего учебного года отчима перевели в Чернигов, где он должен был работать председателем облисполкома. Я тогда была в пятом классе. В Чернигов поехали мама, отчим и сестра Надя. Нашу квартиру на Холодной Горе оставили на двух маминых сестер. Именно тогда Хвылевый застрелился. Узнав об этом, Даня и Люся взяли меня и повели в центр города, к дому «Слово», где жил Хвылевый. Людей было очень много! Даня протиснулась со мной сквозь толпу — и мы увидели мою бабушку, мать Николая Григорьевича. Бабушка также увидела нас и попросила Даню, чтобы она подвела меня поближе. Хвылевый лежал на белом катафалке, гроб — посередине. Бабушка все время повторяла: «Это твой отец, это твой отец...» А затем сказала: «Поцелуй его». Я его и запомнила, как он лежал. И поцеловала отца в щеку.
А напротив стояла девочка, старше меня, — Люба Уманцева, приемная дочь Хвылевого».
Были ли знакомы Ираида Кривич и Люба Уманцева — родная и приемная дочери Мыколы Хвылевого? Ираида Дмитриевна об этом говорит так: «После того, что произошло, Уманцевы выехали в Россию. Люба написала мне одно письмо, я ответила, а затем переписка оборвалась. Хвылевый очень любил Любу. Тетя Женя, его сестра, говорила мне: «Он в ней любил тебя».
Закончив школу, Ираида Кривич поступила в университет. Война застала ее студенткой. Вот ее рассказ о своей военной, фронтовой биографии: «Я тогда перешла на четвертый курс химфака. Отчима — офицера запаса — мобилизовали на третий день войны, хотя ему тогда уже было 50 лет. А сестра Надя заканчивала 10 класс. Сначала нас отправили в Барвинковский район на уборку урожая, потом забрали в Харьков. Немцы были уже близко, в Сумской области. Университет эвакуировали в Кзыл-орду. Все тогда думали, что война — это ненадолго. Говорили: «Скоро немцев выгонят»...
Как-то я добралась до Острогорска, к маме. Пассажирские поезда уже не ходили, — а те, что ходили, везли бойцов, эвакуированных.
Немцы были уже все ближе и ближе. Но в Острогорск они так и не вступили. Там была воинская часть, которая подрывала железнодорожные пути, чтобы остановить немцев. Мама попросила кого-то из военных, чтобы нас забрали в Сталинградскую область. Там, в Сталинграде, я и закончила училище связи, точнее — шестимесячные курсы. И вместе с сестрой Надей в мае 1942-го пошла на фронт.
Дошли вплоть до рейхстага. И расписались на рейхстаге: «Сестры Кривич из Украины». Всю войну мы прослужили в Шестом отдельном краснознаменном ордена Александра Невского Берлинском полку связи. Были полки стрелковые, а полк связи — лишь один.
Наша армия воевала в составе Первого Украинского фронта и брала Берлин.
Вскоре после войны, когда умер мой муж, к нам на Кавказ приехала мама и забрала меня и моего сына Виктора в Александровку».
Ну, вот, круг замкнулся. Ираида Дмитриевна стала учительницей в Александровской школе. Преподавала географию. Жила вместе с сыном Виктором в школьном доме. Много лет работала заместителем директора по воспитательной работе. Ее бывшие коллеги рассказывали мне, что Ираида Дмитриевна полностью отдавала себя работе. Никакого домашнего хозяйства не заводила — все поглощала школа. На пенсию вышла в 1975-м. Но продолжала жить в Александровке, пока здоровье не заставило переехать в Харьков.
Я интересуюсь у Ираиды Дмитриевны: когда в ее руки в первый раз попали произведения Мыколы Хвылевого? «Это случилось еще в 1927—1928 годах, когда я училась в Изюме, — отвечает она. — Даня показывала мне большой портрет отца. Тогда я ничего не читала из его произведений, потому что была только в первом классе. Прочитала его рассказ уже в конце 1980-х. Есть у меня и том Хвылевого, подаренный издателем Осипом Зинкевичем, который приезжал в Александровку уже после того, как в Америке профессор Костюк издал 5-томник Мыколы Хвылевого».
Мне вспомнилось, как Нина Ивановна Головченко, бывшая учительница Александровской школы, рассказывала, что учитель той же школы Иосиф Маркович Луговой хранил несколько книжек Хвылевого, изданных еще при его жизни. «Это правда, — говорит Ираида Дмитриевна. — Иосиф Маркович был в восторге, когда узнал, что я — дочь Хвылевого. Вот у меня есть книжечка «Кіт у чоботях» с его дарственной надписью: «Вельмишановній Іраїді Миколаївні Фітільовій-Хвильовій від Лугового Йосипа Марковича в знак щирої поваги до Вашого Батька. Харьків, 24 червня 1989 года». «Кіт у чоботях» — это романтический рассказ о молодой женщине-революционерке. Он был романтик».
Рассказывала ли кому-нибудь дочь Хвылевого о своей тайне? Оказывается — рассказывала. Той же учительнице украинского языка и литературы Нине Ивановне Головченко. «Но это было уже тогда, когда о Хвылевом заговорили, — уточняет Ираида Дмитриевна. — После этого приезжали ко мне и из Харьковского литературного музея. И я была в Харькове, приходила на могилу отца. В 1993-м меня приглашали в Киев на 100-летие Хвылевого, но я как раз заболела.
А перед этим была в гостях у тети Жени и ее дочери Майи в Киеве. Они живут в Голосееве. Когда я приехала к тете Жене, она меня взяла за руку и уже не отпускала: «Ты мне и пахнешь Колей...» Они дружили с моей мамой. Из теть я только тетю Женю и помню. Хотя у Хвылевого были еще две сестры — Люда и Валя. Я видела только Женю. В Киеве продолжают жить ее внуки...
Я читала, что отец свой роман «Іраїда» сжег, чтобы доказать себе, что может так же свести счеты с собственной жизнью. А мне все время кажется, что он это сделал, чтобы не навредить мне после своей смерти»...
Эта версия дочери Мыколы Хвылевого по-человечески трогательна: опальный писатель, ее отец, сжег свой незавершенный роман «Іраїда», названный именем дочери, чтобы ей, дочери, не навредить! Ведь она могла попасть в число «членов семьи врага народа»!
Вот такая история открылась мне, когда я в течение нескольких июльских дней побывал в Тростянце, Ахтырке, Краснокутске, Зубовке, Колонтаеве, Котельве, Демьяновке, Большой Рублевке, Богодухове и, наконец, в Александровке. Все эти места нынешней Сумщины, Полтавщины и Харьковщины тесно связаны с именем Мыколы Хвылевого. Мне встретились люди, которые помнят мать Мыколы Хвылевого, мать его дочери Ираиды и даже самого Николая Григорьевича! А встреча с дочерью Хвылевого казалась просто-таки фантастикой.
После этой поездки и сама музыка прозы Мыколы Хвылевого неожиданно зазвучала по-новому...
