Об этом городе или, точнее, местности, скрытой за полуфантастическим термином «Зона», сказано, написано и снято немало. Сложно добавить что-то новое, найти слова, которые проникли бы за кору безразличия, наросшую защитным слоем на всем, что касается Чернобыля. Остается только крайняя субъективность, свидетельства по краям, ad marginem — воспоминания тех, кто хоть и не был непосредственным участником событий 26 апреля, все-таки связан с Чернобылем кровно, на всю жизнь; сосредоточиться не на времени, а на пространстве катастрофы. Именно такая связь с городом у Александра Ярмолы, лидера этно-рок-группы «Гайдамаки». Александр родился в 1966 году в Чернобыле, провел там детство, хорошо знает те места и до сих пор мечтает об их возрождении.
— Начнем с самого начала: как твой род оказался в Чернобыле?
— По маминой линии: семья бабушки c юга Беларуси, из бассейна Припяти, а дед приехал из Полтавщины. После революции продолжалось переселение людей, посылали работать и в Чернобыль. Дед был специалистом-механиком по первым комбайнам и тракторам, потом преподавал в ремесленном училище, а бабушка — учительницей в первых-третьих классах.
— Какие лично твои воспоминания?
— Очень красивый и зеленый город, много воды, реки, заливы. Большая река Припять, поменьше — Уж, Речище. Меня очень маленьким научили плавать, и потом взрослые дяди брали с собой на рыбалку, так что я с детства научился ловить рыбу и ловил ее вплоть до армии, а потом почему-то Фортуна от меня отвернулась. Не ловится и не клюет.
— В целом из твоего описания просматривается картина тихой провинции.
— Это не типичная провинция. Это был настоящий речной порт. Ведь возле Чернобыля — устье Припяти, там, где она впадает в Днепр. Около 100 лет назад именно эта река считалась очень важным торговым путем. Все барки, плывшие по Припяти с Пинских болот, через Мозер в Беларуси, либо поднимались туда из Киева, либо останавливались в Чернобыле. Там работал судоремонтный завод, многое построено было на реке.
— Наверное, есть черты сходства с другими речными городами?
— Больше: внешне Чернобыль напоминает Киев в миниатюре. Там также есть свой Подол и верхняя часть на горе. Он расположен на Припяти, как Киев — на Днепре. И на Левом берегу также есть луг, который затапливается, — так было бы и в Киеве, если бы не намыли песка на Левобережье. Наводнения в Чернобыле бывали часто, Припять очень строптивая река, не столько широкая, сколько глубокая, с сильным течением, с черной водой, потому что течет из болот. Водовороты и значительные наводнения случались каждую весну — весь Подол заливало, и люди на лодках между домами плавали, как в Вилковом.
— Что же за люди там жили?
— На население повлияло то, что Чернобыль находился в черте оседлости, поэтому там группировались евреи. Но часть верхнего города, пересекаемая в направлении на Беларусь улицей Корогодской, потом переименованной в Советскую, и дальше в сторону Припяти — была полностью еврейским районом. Чернобыль — это не обычный украинский город, который можно было когда-то, до начала массового заселения рабочими из России во времена ДнепроГЭСа, встретить вниз по Днепру. В Чернобыле жила значительная часть украинцев, довольно большая еврейская община, также были так называемые липоване — россияне-старообрядцы, сбежавшие еще во времена Петра от церковной реформы. Их очень много было на Дунае, как я понимаю, в каких-то устьях, где их трудно было найти, также они селились в Чернобыле. Там этнос весьма специфический. Поэтому было очень много поворотов в истории города. Когда-то там стоял польский замок Хоткевичей, они владели тамошними землями, даже Доминиканский костел существовал. Костел в первый раз был разрушен одним из полковников Богдана Хмельницкого, а во второй раз его разрушили уже во время Гражданской войны... Соответственно, все это смешивание культур я еще застал. Помню свадьбу, где играли этнические музыканты, цыгане, кажется... Много было музыки — украинской, еврейской, цыганской и, возможно, белорусской — но не могу утверждать наверняка, ведь тогда я был таким невеждой, что меня больше интересовали танцы и «Бони М». Но вся эта земля очень звучит, очень колоритная энергетика.
— А в целом 800-летняя история там хоть как-то чувствовалась — за исключением танцев и свадеб?
— Не очень, так как при коммунистах город слишком социализировался, насколько я понимаю. Улицы переименованы... Там есть, например, Церковная гора, Татарская гора — если бы это были культовые места, мы бы о них знали, а так многое забыто. На месте костела — маслозавод, вместо замка — Парк культуры и отдыха.
— Как всегда, — ХХ век не пожалел ничего...
— Кстати, мне бабушка рассказывала, как красные пришли. Она со своими подружками как раз стояла на горе, все было очень хорошо видно. Они валили через луг, по ним била пушка с горы, но не хватило набоев — такая огромная лавина шла. Все они были обуты во что придется — половина босые, половина в портянках, ни у кого не было сапог, бог знает как вооруженные, но очень-очень много. Тогда они уже заняли Чернобыль, что и повлияло на культуру.
— Другое следствие их правления — станция. Помнишь, когда она появилась?
— Очень хорошо, потому что ее строили именно во времена моего детства. Это под селом Янив в сторону Шепеличей, на повороте Припяти. Там водились сомы, они и сейчас там водятся, русло немного изменилось, и они в водоем реактора или сами заплыли, или их специально туда загнали. Их там никто не трогал, они выросли по пять метров, настоящие крокодилы. Мы всегда с отцом, с другими дядями ездили туда на рыбалку и по грибы. А потом был этот приказ, и начали строить. Я очень хорошо помню, как сносили село Янив, уничтожали кладбище — могилы перекапывали и там прямо гробы и кости торчали из-под земли. Все это очень грубо, экскаватором... Потом на месте Янова и построили поселок городского типа Припять.
— Жизнь Чернобыля после этого изменилась?
— Нет, не очень. Для станции построили Припять, где жили совсем другие люди — то ли ученые, то ли работавшие там зэки. Люди, хоть и боялись, но им сразу объяснили, что это совершенно безопасно. Чернобыльцы на станции почти не работали, не смешивались с той инфраструктурой. Единственное, чем влияла Припять, — хорошей поставкой. Это был город первой категории в СССР. Все, что касается моторов, продуктов, чего угодно, было в Припяти намного лучше и недорого. За покупками ездили туда.
— Где ты был в день аварии?
— В армии. До того уже жил в Киеве. В Чернобыль ездил, но закончил киевскую школу. Мама жила в Киеве, и в армию забрали оттуда. Так что я был тогда в армии, и мне друзья сказали, что что-то случилось в Чернобыле. Но там регулярно что-то такое происходило, почти авария. Например, фуфайку кто-то запихнул в трубу вентиляции, воздух перестал поступать, и температура поднялась, потом ту фуфайку вовремя нашли — о таких случаях рассказывали постоянно. И поэтому я сначала, было, подумал, что ничего особенного, до последнего момента не верил. А уже потом в программе «Время» было обращение Горбачева, и я понял, что это все-таки серьезно, начал звонить родителям, они и сказали, что все, уже эвакуация.
— Что наиболее ценное тебе пришлось там оставить?
— Детство... Сейчас с удовольствием какую-то хату отстроил бы, если бы было время и возможность. Эту землю я очень хорошо знаю, знаю, какая рыба где стоит, и мне там комфортно. Я думаю, что мы там будем делать фестиваль. Это непросто поднять, но мы попытаемся.
— Есть уже конкретные планы?
— Мы хотим делать фестиваль, на него пригласить группы — такие, как наша, — из других стран, играющие неконвенционную антиглобалистскую музыку. Фестиваль будет представлять Чернобыль как результат деятельности цивилизации и как предупреждение — чтобы люди очень хорошо подумали, рассудительно и мудро, перед тем, как применять какие-либо изобретения.
— Часто там бываешь?
— Последний раз ездил где-то месяц назад. Делают интервью иногда — например, ездил с польским телевидением туда. Клип мы там снимали в прошлом году. И каждый год 9 мая туда наведываемся, разве что в этом году не выйдет — у нас концерт в другом городе.
— Чернобыль без людей заметно меняется?
— Я довольно долгое время, лет десять, там не был, и когда впервые приехал, был, конечно, поражен. После этого он для меня не сильно меняется. Где-то дерево упадет, где-то хата завалится. Чернобыль позарастал, хат за диким орешником не видно, как в джунглях. В прошлом году мы приехали на 9 мая, купались в реке, я потерял там браслет, потом приехали уже в начале июня, хотел поискать браслет, но куда там. Трава выросла по грудь, идешь как в каком-то фильме о динозаврах.
— Выходит, это все-таки город-призрак?
— Призрак — это, скорее, Припять. Она производит очень жуткое впечатление. Эти большие дома, городок аттракционов, чертовое колесо, дом культуры «Энергетик», гостиницу «Полесье» строили на века — и все заржавленное и брошенное, куклы валяются на полу... Действительно, поражает. А в Чернобыле птички поют, все зеленое, там хочется что-то строить. И радиация там не страшная — фон такой же, как в Киеве.
— Там живет сейчас много людей?
— Дворов сто, думаю. Самоселы, местные, люди немолодые, получившие квартиры после аварии, а потом оставившие квартиры детям и вернувшиеся туда.
— Чем же они занимаются?
— Инфраструктуры нет. Получают какую-то пенсию, рыбу ловят, ягоды собирают, ездят за продуктами на Иванковский базар, где очень дешево. Так и живут.
— От чего город страдает больше всего?
— Пока что ни от чего. Он наоборот релаксирует без человека, отдыхает от его деятельности. Животные спокойно живут, никаких мутаций. Кабанов диких развелось...
— О чем-то подобном хочет снять Сергей Буковский в завершение цикла фильмов о наших крупнейших бедствиях после Бабиного Яра и Голодомора: не о самом взрыве, а как человек проиграл в жестоком поединке с природой.
— Классная идея, но человек пока не проиграл.
— Думаешь, он вернется туда? А в каком качестве?
— В качестве землевладельца. Олигарха, который все там скупит и построит Лас-Вегас.
— Пессимистично звучит.
— Но так и будет.
— А ты о чем бы снял?
— Проигрыш человека — хорошая тема, но не моя. Я хочу сделать Чернобыль живым городом, в котором что-то циркулирует. Я бы, наверное, воссоздал ту музыку, которая там когда-то звучала.
— Какая же музыка там звучала?
— Регионально это Полесье, но в ограниченном объеме: сколько там жило украинцев, столько было и Полесье. Если поплыть выше по Припяти или направиться ближе к Беларуси, там в селах была сугубо полесская культура, древняя-древняя. А в городе культуры смешиваются.
— В любом случае, живых носителей той аутентики сегодня вряд ли удастся найти.
— Да, их нет, но ведь я чувствую, откуда какая группа берет свои корни. Я бы привез и современные классные коллективы на фестиваль. Не стоит ждать, пока там кто-то всю землю выкупит и скажет, что у нее уже есть владелец. Хочется, чтобы Чернобыль заселили люди творческие. Ведь он имеет большой культурный потенциал. Во-первых, влияет на психику сам факт его существования, во-вторых, там только птички и сплошная тишина. Творческая энергия просто прет. Я бы там сделал студию записи, основал бы фестиваль, поселил бы коммуну каких-то антиглобалистов, как Кюстендорф у Кустурицы. Там ведь живут самоселы самодостаточно. Вопрос средств. Многие музыканты мирового уровня с удовольствием приезжали бы туда уже ради того, чтобы на их продукции было написано «Made In Chernobyl».
— Это в будущем, а в чем сейчас значение Чернобыля, на твой взгляд?
— Это город-музей во многих смыслах. Город-музей слияния многих культур, также — музей социалистической архитектуры, и, в-третьих, — мемориал деяниям человека, возможно, и правильным в замысле, но ведь нужно знать, что если играешь такими вещами, как атом, то маленькая ошибка приводит к катастрофе. К сожалению, человек несовершенен, он будет всегда делать ошибки — и ничем здесь не помочь.
— А если использовать более поэтические сравнения?
— «Сто лет одиночества» Габриэля Гарсиа Маркеса. Макондо.
— Да, похоже... Этот город также внезапно исчезает вместе с жителями.
— Ты там был?
— В Макондо?
