Первым украинским городом в этой рубрике стал Львов — город, о котором много говорят и пишут, но, на самом деле, мало о нем знают. Поэтому сегодня предлагаем нашим читателям разговор со знатоком и ценителем Львова, публицистом, переводчиком и эссеистом Юрием Прохасько. Пан Юрий родился в 1970 году в Ивано- Франковске. В столицу Галичины переехал более чем два десятилетия назад. Штудировал германистику во Львовском университете и групповой психоанализ в Альтаусзее (Австрия). Перевел с немецкого языка произведения Франца Кафки, Мартина Хайдеггера, Шляермахера, Йозефа Рота, Роберта Музиля, Юдит Германн, Михаэля Энде, с польского — Лешека Колаковского, Юзефа Виттлина, Ярослава Ивашкевича. Работает в Львовском отделении Института литературы им. Тараса Шевченко НАН Украины, преподает в Центре магистерских программ ЛНУ им. Ивана Франко и в Украинском Католическом университете. Брат известного отечественного писателя Тараса Прохасько.
— Хотелось бы начать с мифов. Что касается Львова, то они общеизвестны: колыбель государственности, средоточие национальной культуры, вечно революционный украинский Пьемонт. Какой ближе к реальности?
— Миф всегда возникает там, где есть или недостаток, или избыток истории. В случае Львова это, очевидно, избыток, который приводит к тому, что история является такой сложной и необозримой, что отличить миф от реальности очень трудно; а среди тех, которые вы перечислили, я не выбрал бы ни одного.
— Какой же вам по нраву?
— Миф Львова как «очень приятного города». По-польски это звучит как «бардзо пшиемне място».
— Почему именно этот?
— Этот миф происходит со времен Второй Речи Посполитой, 1920—1930 годов, когда Львов принадлежал Польше и был столицей воеводства Восточная Малопольша. Он возникает из представления о том, что у Львова есть такой гений места, «genius loci», который содействует тому, что его жители особенно жизнерадостны и веселы, не слишком озабочены различными политическими или теоретическими проблемами, вместо этого делают акцент на жизненных удовольствиях, имеют исключительное чувство юмора и склонны наслаждаться жизнью. И этот город, его инфраструктура, его институты, то, как он устроен — лучше всего содействуют тому, чтобы вести в нем приятную жизнь. Происходит такой продуктивный синтез между характером львовян и, с другой стороны, гением места, который приводит к тому, что Львов становится городом, в котором можно приятно, весело жить и наслаждаться жизнью. Содержательно это очень далеко от действительности, но если вы спрашиваете, какой миф Львова наиболее достоин упоминания, я бы выбрал именно этот.
— «Мифологический» вопрос, собственно, обусловлен тем избытком истории, о котором вы говорите. В жизни Львова были различные периоды, которые можно условно назвать австрийским, польским, советским, новейшим украинским... Влияние какой из этих эпох чувствуется более всего?
— Бесспорно, это габсбургский Львов, и прежде всего в материальном массиве. Та администрация, придя в город в 1772-м и покинув его в 1918 году, больше всего придала тот особый вид Львову, который мы наблюдаем теперь. В первую очередь, это специфическая и неповторимая архитектура, которая возникает собственно из сферы габсбургской цивилизации, с соответствующими основами градопланирования и представлением о том, как должен выглядеть город. И еще заметим, что и тогда Львов также был метрополитарным городом, от самого начала и до конца этого периода он представлял собой столицу коронной земли Галичина и Владимирия. Этот столичный статус еще добавлял динамики.
— Именно этим Львов и отличается от остальных украинских городов?
— Очень важны несколько факторов. Углубимся в историю. Я думаю, что отличие Львова от, скажем, Киева начинается с самого основания города династией Романовичей во времена Даниила Галицкого. Львов основан тогда, когда уже существует осознание падения Киева. Когда сакральная столица Древней Руси пала, для русинов это была огромная катастрофа. Нужно было основать новую столицу, и Львов едва ли не с самого начала имел такой статус. Второе — это, очевидно, очень долгий, очень важный культурно и исторически период принадлежности к первой Речи Посполитой. Киев также входил в ее состав, но не так долго и скорее фрагментарно. А Львов не просто был составной частью многоэтничной Речи Посполитой, а самим средоточием, очень важным регионом, и это сказалось на его характере и на позднейшем становлении. Это обстоятельство отличает Львов от украинских городов, которые не испытали такого влияния. И третье — это упомянутый габсбургский период, длительная принадлежность к западноевропейской политической и культурной жизни.
— В таком случае есть ли в Украине города, близкие Львову по духу?
— Близкими по характеру, кроме, естественно, нескольких крупных галицких городов, я бы назвал Одессу из-за того, что она также очень мультикультурная по своему происхождению, и ее также строили как метрополию. Очевидно, разница в возрасте есть, очевидно, там порт и море, а здесь — Большой Европейский водораздел и отсутствие воды, но Львов и Одессу объединяет существование мощного комплекса мифов. Иначе говоря, кроме Киева, это два единственых больших города в Украине, которые имеют настоящую мифологию, и это их уподобляет.
— Мифы так или иначе развиваются бок о бок с крупными художественными стилями — ренессансом, барокко, классицизмом, каждый из которых к тому же имеет свое философское соответствие. Наглядные проявления этих стилей воплощены в десятках памятников, а что же с философией?
— Нельзя так ответить на этот вопрос. В разные времена по-разному. История Львова такая большая, что у него было очень много философий...
— А если говорить о сегодняшнем дне?
— Сейчас Львову больше всего подошла бы философия консерватизма в двух смыслах: консерватизм мировоззренческий и, используя игру слов, консерватизм в смысле консервации — сохранения — памятников искусства. Мне кажется, что Львов больше всего бы выиграл, если бы воспринял консерватизм, если бы сосредоточился на собственной аутентичности, если бы он ее почувствовал и начал относиться к ней как к самой большой ценности. Имею в виду аутентичность в различных видах деятельности, прежде всего в сохранении памятников искусства, культуры, архитектуры, а также в ежедневной бытовой жизни, скажем, в обращении с материальной средой, которая также является проявлением аутентичности, также требует к себе надлежащего отношения. Во-вторых, это касается названий, топонимов львовских. Очень хотелось бы, чтобы Львов вернулся к большинству топонимов, присущих ему исторически, а не обретенных вследствие украинизации позднейших десятилетий. Примером может быть хотя бы одна из центральных улиц Львова, которая называется проспект Шевченко, несмотря на то, что во Львове существует и улица Шевченко; но ведь у проспекта есть прекрасное старое название — улица Академическая. Я сторонник того, чтобы мы надежно чувствовали себя в нашей сегодняшней украинской тождественности и прекратили вытеснять исторические топонимы. Если бы удалось вернуться к ним, то я бы это только приветствовал.
— Говорят об архитектуре как о застывшей музыке. А какие стихи вы бы подобрали ко Львову, если бы он вдруг «зазвучал»? Такой литературный вопрос...
— Для меня львовская архитектура является скорее не застывшей музыкой, а застывшей историей. Одно из преимуществ жизни во Львове — возможность интерпретации истории через архитектуру. А наслаждение от интерпретации для меня очень важно.
— Иногда, характеризуя определенный город, говорят, что он идеально приспособлен, например, для отдыха или для развлечений, или для работы. Если продолжить этот ряд...
— Львов для того, чтобы остро почувствовать амбивалентность жизни. То есть, с одной стороны, чтобы наслаждаться этой жизнью и чувствовать полноту этого наслаждения, а с другой — чтобы рефлектировать над сложностью, скоротечностью и трагизмом истории.
— Как же работается в таком городе?
— Лично мне работать легко, потом у что он очень содействует моему труду. Ведь Львов топографически очень хорошо структурирован, и эта структурированность способствует стру ктурированию мысли — в моем частном случае, скажем так.
— Но легко ли Львов воспринимает новые идеи?
— Львов воспринимает те идеи, которые являются, так сказать, проявлением глобализма. Он воспринимает их как стили жизни или как жизненные эстетики — например, очень легко подпал под общую волну наслаждения потреблением, превратился в город крупных супермаркетов на окраинах. Казалось бы, Львов с его многовековой традицией маленьких частных лавочек должен бы труднее поддаться этому, но принял очень быстро. Почему так много жителей этого города, настолько тесно связанного с окружающими его сельскими наделами, вместо того чтобы покупать крестьянскую еду на первоклассных рынках, ездят на закупки в супермаркеты? Иначе как эстетическим выбором это не объяснишь. Новое в том то, что и продукция, которую охотно потребляют, преимущественно очень низкого качества — вот о чем идет речь. Я не являюсь противником потребления, но удивляюсь, как легко можно убедить людей покупать плохие вещи. Что же касается идей интеллектуальных, то в Львове есть очень хорошая интеллектуальная среда, восприимчивая к ним. Это сообщество могло бы быть более широким, более богатым, но его качество вполне удовлетворяет.
— У жителей любого города с богатой историей есть свой собственный специфический снобизм. Есть ли он у львовян?
— Бесспорно есть, и я его очень хорошо ощущаю как лицо, которое, хотя и живет здесь 20 лет, но не происходит из Львова, к счастью.
— Почему к счастью?
— Я рад, что не родился здесь, потому что это дает мне двойную перспективу, определенную свободу. А что касается снобизма, самое плохое — то, что он совершенно иррациональный и тем более смешной. Я ничего не имею против того, когда человек гордится своим городом и знает, почему именно. Но львовский снобизм заключается в том, что его носители совсем не знают, почему имеют на него право. Мне это более всего претит.
— Продолжая разговор о горожанах, не могу не спросить — существуют ли среди них какие- то колоритные, сугубо львовские городские типы?
— Мне кажется, что городские типы вечны, их просто реализуют все новые и новые лица. Понятно, попадаются типажи, вызванные к жизни обстоятельствами истории, но это вторично. Главное то, что идет от самой человеческой природы, порождающей эти типажи, и в этом смысле Львов не является чем-то особым.
— Это я к тому, что, например, у Андруховича приходилось читать о чудаковатых дамах, которые уже в советские времена выходили гулять в мехах цесарской эпохи — словно живые обломки австрийского периода...
— Очевидно, но таких людей вы найдете везде. В Киеве также есть дамы, которые наряжаются в старосветское, они являются обломками чего-то другого, то есть культурная расцветка иная, а типаж универсальный. Есть такой классический львовский персонаж, как батяр — но если вы посмотрите внимательно, то в каждом городе есть батяры, просто они по-другому называются.
— Какие у вас самые любимые места в Львове?
— Я уже слишком хорошо знаю город... Я мог бы ответить Вам 20 лет назад, когда только переехал во Львов — что вот есть то, то и то. Но теперь мест, которые я люблю, так много, что назвать какое-то одно довольно сложно.
— Тогда так: самое мистическое, заколдованное место. Возможно, какая-то любимая легенда в городском фольклоре.
— Легенды нет, потому что у меня много своего персонального фольклора, для мне более важного. В общем, у меня очень светская мистика, и она заключается в тишине. Для меня тем лучше место, чем там тише. И когда удается найти место с ощущением интимности, вот это уже и мистика.
— Удается ли?
— Изредка. Но это уже не так зависит от места, как от времени. Очень хороши в этом смысле воскресные утра. Очень-очень рано в воскресенье, когда все утомлены бурными ночами с пятницы на субботу и с субботы на воскресенье и еще спят, почти нет автомобилей и людей, но солнце уже светит и можно выйти — это мое любимое время... Вот, вспомнил одно место, там очень тихо — посреди самого Львова, в самой его середине есть такой зеленый ареал между Лоншановкой, Кайзервальдом и Знесинням, где обрывается Большая Подольская плита и начинается Надбужанская равнина. Там огромный участок леса и старых оврагов. Эти места, где я очень люблю быть.
— Где же, в таком случае, находится сердце Львова?
— В пределах древних городских стен. Их теперь нет, но этот Львов — так называемый «город в стенах» — это вполне конкретное понятие, все знают его границы, и отношение к этому месту совершенно иное, чем к остальным участкам. Так что сердце именно там.
— Вы много пишете о Львове. А какие темы или объекты вас вдохновляют?
— Я бы не мог очертить конкретно. Пишу о том, что ощущаю или что для меня теперь важно. Скажем, в свое время важно было писать о том, что во Львове намного больше советского, чем он хочет сам себе в этом признаться. В другой раз я писал о том, что когда живешь во Львове, то не хватает только чувственности, а еще надо понимать много вещей об этом городе головой, интеллектуально, просто- таки знать много, ведь иначе жизнь в нем не будет полной, а восприятие Львова может стать очень искаженным. Была тема о том, что бы было, если бы мы мысленно убрали всю толщу застройки и осталась бы одна географическая, геологическая структура... Очень разные вещи.
— Но ведь есть устойчивые источники вдохновения?
— Сам Львов является источником. Всегда и постоянно.
— По-видимому, все же кое- что вам здесь и не нравится. Что именно?
— Несоответствие Львова современным требованиям жизни. Избыток движения, его хаотичность и неорганизованность, плохой воздух, отсутствие солидарности и чувства общности среди его жителей.
— Есть ли чем все это уравновесить?
— Да. Всегда речь идет о том, что удельный вес доброго оказывается больше веса злого, и это дает возможность Львов выдерживать и любить далее.
— В любви всегда есть немного таинственности... А в чем тайна Львова?
— Есть очень популярное слово, я о нем уже упоминал — гений места. Это красивая метафора, но я до сих пор не понял, в чем состоит этот гений места во Львове. Это для меня постоянная и самая большая тайна.
— Почему не можете отгадать?
— Не знаю. Может, потому, что боюсь, что когда отвечу на этот вопрос, то она развеется.
Фотографии Львова — Елена КРУШИНСКАЯ (сайт «Львовские реминисценции», www.lvivrem.org.ua)
