Незаурядное событие. Иван Чендей — в ряду выдающихся мастеров отечественной литературы. Автор романов «Птицы покидают гнезда» и «Скрип колыбели», повести «Иван», новеллы «Мартовский снег», соавтор сценария киношедевра, фильма «Тени забытых предков» заслужил пожизненное и вечное уважение украинцев. В этом году, кстати, в мае — столетний юбилей писателя...
«Я СНОВА НАПЛАКАЛСЯ ОТ РАДОСТИ...»
В Закарпатье, где родился и где прошла вся жизнь Ивана Чендея, состоится литературно-художественный фестиваль, в центре которого образ великого писателя. Так, собственно, и называется — Чендей-фест. Основан Международным благотворительным фондом имени самого писателя, поддержан Украинским культурным фондом и рядом других институций.
За этим всем стоит семья. Так часто бывает — когда другие факторы, другие институции не срабатывают. Дочь — Мария Чендей-Трещак, филолог, учительница, и ее муж, врач Иван Трещак, являются не просто людьми удивительно памятливыми, но и действенными. Чендей-фест — это они. Издание произведений писателя — это тоже они. Закономерно, и два первых тома Дневника (Ужгород, Рік-У, 2021) — так же. Составителем дневниковых записей является Мария Чендей-Трещак. Третий том ожидается уже в этом, юбилейном году.
Дневник... Украинские интеллектуалы далеко не всегда доверялись этому жанру. Ибо завтра у тебя будет трус, обыск, и твои самые откровенные, самые интимные мысли и суждения поставят против тебя самого — как врагов твоих злейших. Следовательно, появление в середине 1960-х дневников Александра Довженко имело такой резонанс и оказало такое влияние на сознание отечественных интеллектуалов. Поразили откровенность и гражданская смелость в оценке многих общественных явлений. Продолжающихся и до сих пор явлений — не в последнюю очередь потому, что градус аналитической отваги в нашей интеллектуальной среде все еще дает основания для пессимизма.
Итак, беремся читать «Дневник» Чендея. Человека не только высокоталантливого, но и отважного, аналитического, самокритичного — как по отношению к самому себе, так и своему безгранично любимому народу...
В жизни писателя было много драм и даже трагедий. Одна из самых страшных — гибель сына Мирослава, в январе 1968-го. А потом произошло чудо: в декабре того же года жена родила дочь, которую назвали Марией.
«Когда рождается жизнь, — записал Чендей 19 декабря, — она нам говорит отчетливо и о смерти, о мучении и боли... Я снова наплакался от радости, что жизнь пришла, но в том плаче моем были и слезы от потери Мирослава. Ибо когда я смотрел на дочь Маричку, когда я сидел на стуле в больнице, я думал об ушедших летах и ??лете 47-го года. О том же лете и о том же дне, как я забрался в палату к младенцам и в свитке впервые увидел своего сына Мирослава. И я думал о черном утре января 68-го года, когда меня ввели в операционный зал и я увидел того же сына Мирослава мертвым... От этой муки я никогда не освобожусь, потому что слышу, что ко мне в жизни она пробралась сильнее в сердце от радостей всех»
Но радость одолевает сомнения. Обращался к крохотной дочери: «Я буду никчемным старцем, когда ты расцветешь. Твой цвет мне принесет радость и печаль — радость жизни молодой, печаль угасания осени и налегающей холодной зимы... И, может, это мне тоже велено Судьбой, видимо, это тоже прописано мне в книге жизни»
«В АД? ТАК УЖ ЛУЧШЕ НА КОНЕ, А НЕ НА СВИНЬЕ!»
Это был 1968-й. Действительно, с печалью радость... Чендей перечисляет события, которые произошли в течение года: смерть сына, приход на работу в Закарпатском отделении Союза писателей, публикация в московском журнале «Дружба народов» романа «Птицы покидают гнезда» (в те времена публикация в столичном журнале квалифицировалась как индульгенция, как «списание грехов», по крайней мере частичное)... Дальше и вовсе фантастика — «Птицы...» в той же Москве, в «Роман-газете», тиражом в 2 миллиона 100 тысяч (ныне подобные тиражи даже присниться не могут). Выход книги «Мартовский снег», с «Иваном», «Луною блакитного овиду» и другими произведениями... И — рождение дочери, как финал года.
Казалось бы, жизнь налаживается. Но украинскому писателю не стоит впадать в состояние иллюзионных видений. Дневник Чендея является хроникой последующих испытаний. 1969-й начался с проработок-нагонов повести «Иван» на союзном пленуме в Союзе.
А дальше — дальше «заваривается каша вокруг «Мартовского снега». Заваривают ее властные мужи, люди из канцелярий». Сегодня это выглядит комедией, но тогда писателю было не до смеха: в его родном селе Дубово (это Тячевский район на Закарпатье) провели собрание в парторганизации, а еще в двух школах, где произведение земляка было подвергнуто сокрушительной критике. Некоторых земляков заставили высказать свою негативность — по известному в советские времена принципу «не читал, но мнение имею».
Кумедь была и в том, что некоторые землячки и землячки таки что-то читали и затем вносили «существенные правки» в «Ивана» — «доводячи, що Каламар (тобто Фіцай) любаску не до шафи замикав і ховав, коли дружина напала, а до бочки. В бочці любаска, небога», мало не задушилася» (запись от 28 февраля 1969 г.).
Это не в сталинские времена происходило, а в самом конце 1960-х, когда хрущевская оттепель уже кончилась и пошел-поехал процесс возвращения старых правил игры. Эти правила предусматривали беспощадную казнь писателю за одно лишь подозрение в «непочтительности» к высокому начальству или столь же «высоким» идеям торжественного следования в светлое коммунистическое будущее. Олеся Гончара за роман «Собор» некоторые из членов псевдоукраинского и глубокопартийного Политбюро предлагали даже арестовать («чтобы неповадно было другим писателишкам»).
Кстати, в разворачивавшейся кампании против Чендея просматривают приемы, уже использованные в шельмовании Гончара и его произведения. Как и в ситуации с Собором, некоторые чиновники, скажем, узнали себя в персонажах Ивана. Гвалт! «Я бы его расстрелял! — сказал секретарь обкома ЛКСМУ Ковач, прочитав «Мартовский снег» [...] Ничего себе секретарь! Этот далеко пойдет в своем чиновничьем рвении!» (запись от 1 апреля 1969 г.). И стреляли, дали бы им волю — секретарики-комиссарики. Господи, сколько их было и сколько еще остается до сих пор — мстительных, злопамятных, ненавистных во всем, что касается украинской культуры.
Чендей дает сокрушительную характеристику некоторым из этих «героев». «Поліщук-Вовчок — достойна пара в достойній колимазі примітивних суджень, ярликів, нечисті і тупоумства. Перший — старий, досвідчений блюзнір і шулер, безпорадність творча і пропита елементарна людська порядність [...] А що казати про Василя Вовчка — про піїта безталанного, того самого, який із двох Богом даних талантиків півтора уже встиг закопати? Про нього на цей раз можна сказати тими словами, що їх говорять про шлюху» (11 марта 1969 г.).
Ох, читайте Дневник Чендея — особенно те, кому кажутся те советские времена едва ли не воплощенной сказкой о наступлении рая земного. В этом раю распинали писателей, ссылали их в концлагеря, а когда даже оставляли на свободе — превращали их жизнь в мучение. В мучение, но не раскаяние: Чендей не покаялся и на некоторое время должен был отбывать наказание на маргинесах литературной жизни.
Обратите внимание: какие качели! Сначала миллионный тираж в Москве, потом тебя догоняет стая местных окололитературных лающих собачек, пытаясь укусить больнее всего. Запах паленого их только возбуждает.
«Між словами хула і хвала,— делает вывод писатель,— не така вже й велика різниця!» И — немного дальше: «В пекло? Так бодай уже на коні, а не на свині». Только с чем-то свинским приходилось иметь, как правило, дело — и не кони в этом виноваты, не кони.
И речь идет только об одном эпизоде ??из Дневника Чендея. История нашей литературы в ее нередко кровавых поворотах. Цель одна — уничтожить последние следы украинства. Сегодня о том же говорят-рычат прокремлевские шавки: «не было, нет и не будет никада». Вот российские танки и ракеты будут...
«БЫЛ ОН ЧЕЛОВЕКОМ НЕОДНОЗНАЧНЫМ, БАЛАМУТНЫМ...»
Большой интерес вызывает работа Ивана Чендея вместе с режиссером Сергеем Параджановым над сценарием фильма «Тени забытых предков». Вовлечение писателя в работу было, на мой взгляд, одной из составляющих феноменального успеха фильма. Ибо творцами картины были люди не только чрезвычайно одаренные художественными талантами, но и знавшие космос гуцулов, тонко чувствовавшие нюансы сосуществования языческой и христианской философии.
«Моя задача, — говорил Чендей в интервью Александру Гаврошу, — в том, чтобы перевести повесть Коцюбинского на кинематографический язык». Однако, добавлял он, «не нужно было идти слепо за книгой. Так и возникло кое-что, чего в повести не было».
Позже возникло и несколько другое — роль Чендея в создании фильма редко замечалась. «Коротко, иногда какое-то искусственное отстранение меня от «Теней...» мозолило. Но я знал: моей нивкой является художественная проза»,— жаловался, но не очень беспокоился, писатель.
Параджанов приезжал в Ужгород, месяц жил у Чендеев — работали над сценарием. Чендей ездил в Киев. Впечатления его были не всегда оптимистичны. «И как горько мне осознавать,— записывал он в дневнике 1 октября 1962 года,— что Киевская киностудия — большой рынок, где нашли, в основном, приют торгаши от искусства, люди, которые не больше ли беды делают для киноискусства Украины, чем пользы? Здесь, на этой студии, впечатление такое: все покупается, все продается, все измеряется рублем: каждое слово, каждое движение...». Ничего, правда?
О постановщике «Теней...» тоже не всегда бывал в восторге. «Дом Параджанова — проходной двор. Жизнь Параджанова — жизнь богемы худшего сорта. Так можно жить, но так нельзя творить, тем более творить великого, живого». Через годы сам Параджанов, в некоторых письмах из зоны, будет сетовать на то же...
И — на смерть выдающегося кинорежиссера в 1990-м: «Его я помню по работе над сценарием фильма «Тени забытых предков». Видимо, никогда из памяти не исчезнет фигура Параджанова, пребывание у него, когда по работе над сценарием пришлось поехать в Киев. Был он, безусловно, талантливым тружеником в кино, удалось ему сделать, кажется, не так много, но главное, что благодаря ему был создан выдающийся фильм. Этот фильм ввел Параджанова в вечность...»
Вместе с тем видение Чендея своего великого коллеги по большому фильму далеко от идиллических нюансов. «Был он человеком неоднозначным, баламутным, капризно-неуравновешенным, в поведении сложным, даже тяжелым. Его дом-обитель напоминал проходной двор, куда забегало немало случайных, даже подозрительных, сам он в чем-то смахивал на скупщика и перекупщика драгоценностей и древностей не без личной выгоды. Подобное никак не могло вызвать симпатию, меня удивляло».
Нет, увлекательное чтение, вот этот дневник Ивана Чендея. Местами это просто исторический роман! Ждем третий, заключительный том издания!
