Павел Маков — один из наиболее интересных украинских художников современности. В сугубо художественном смысле он занимает особую нишу — ведь такая сложная и архаичная техника, как офорт, для современного искусства — почти экзотика.
Но для нас, прежде всего, важно другое. Павел Маков — человек широких знаний и глубокого понимания страны. Он ссылается на Герцена, цитирует мемуары Матисса и очень прагматично рассуждает о современности. Именно поэтому мы пригласили художника встретиться с Летней школой журналистики «Дня».
О ТВОРЧЕСТВЕ
— Я воспринимаю мир не как художник, а как простой человек. У меня есть семья, человек, которого я люблю, двое детей, собака, дом, который я также люблю, маленький домик за городом, который я построил собственными руками. Был отец, есть мать. Прежде всего я безумею от мира как простой человек. А из этого безумия мне помогает выходить искусство. Когда я долгое время не работаю, становлюсь бешеным. Когда же берусь за работу, у меня происходит разговор с собой и таким образом — как машина из грязи — я потихоньку выбираюсь на «нормальную дорогу».
Мое творчество не иллюстрирует мое восприятие. Это скорее попытка понять это мое восприятие. Я не привязываюсь к названиям и определениям. Меня вовсе не интересует, к какой школе принадлежали Рембрандт, Тициан, или Джотто. Для меня существует только одно название — жизнь.
В творчестве я всегда руководствовался прежде всего собственными эмоциями. Мои работы образуют словно одну линию, хронику того, что случилось со мной. Все, что я делаю — как ветвь со стволом дерева — связано с тем, что делал до этого. Если в моей голове и появляется что-то новое, то пока я не свяжу это новое со «старым», не могу работать с этим как художник.
Моим учителем был прежде всего Виталий Николаевич Куликов (харьковский художник-нонконформист. —Ред.), с которым я познакомился, когда приехал в Харьков. Он помог мне сформироваться как личности.
В 90-х я в определенной степени страдал от своей маргинальности. Это было связано с моей жизнью в Харькове и с тем, что все, что я делаю, — это сверхмаргинальные вещи, которых не существуют в современном искусстве. Впрочем, сегодня эту отдаленность от магистралей я воспринимаю как большой плюс. Потому что понимаю, что принадлежу сам себе и могу сам собой руководить.
Наблюдая за человеком, который приходит ко мне в мастерскую и выбирает определенные работы, могу сказать, что это за человек. Потому что я точно знаю, к какой работе я шел неизведанной дорогой, а в которой я уже просто игрался... Это у каждого художника есть.
О СТРАНЕ
— Мне нравится мнение львовского историка Ярослава Грицака: если три генерации были уничтожены и в социальном, и в культурном смысле, то для возобновления стране нужно, чтобы по крайней мере три генерации пошли «в навоз». И только потом может что-то вырасти — и это только при условии спокойной жизни и отсутствия войн. То есть ваши внуки имеют шанс жить уже в другом обществе.
Легко меняются политическая система, валюта, географические карты, однако очень сложно меняется то, что в голове у человека. Это, собственно, — главное изменение. То, что случилось с россиянами, украинцами, другими восточноевропейскими народами, — это катастрофа, которая состоялась прежде всего в голове.
Я родился в Санкт-Петербурге, но в школу пошел в Ровно. Долгое время жил там, позже часто путешествовал на автомобиле с Востока на Запад и наоборот. Интересно наблюдать за ландшафтом, когда, скажем, едешь на Запад: Хмельницкая область заканчивается, а вместе с ней — и памятники Ленину, хотя в свое время они были и в Тернопольской, и в Ивано-Франковской областях. Когда едешь в обратном направлении, эти памятники постепенно появляются, их количество с каждым километром увеличивается, а на левом берегу они просто цветут. В буквальном смысле — потому что к ленинам возлагают цветы. Это не связано с идеологическими суевериями или страхом, просто у людей в головах еще что-то такое осталось. Кстати, среди них есть и ваши ровесники. Конечно, немало людей и в условиях не лучших времен были Иными, то есть мыслящими. Но их всегда — меньшинство.
Но дело не только в сугубо советском. Эта ментальность, которую мы называем советской, была абсолютно присуща и досоветской России. Если вы будете читать Герцена «Былое и думы», особенно первую часть, то поймете, о чем я. Сама советская власть — это в большой мере порождение восточнославянского менталитета. Ведь во Франции, Испании, Германии, где революции прошлого века также выходили из берегов, за десять лет все погасало. А здесь длилось аж 75.
Раковые клетки постоянно рождаются в организмах нас всех, но иммунная система их блокирует. Искусство и культура в целом — это иммунная система социума, которая блокирует «раковые клетки». Но блокирует на уровне одного человека. Я считаю, что к толпе искусство обращаться не может. Это интимная беседа между вами и тем, что вы видите, это разговор внутри вас. Я всегда говорил, что главное — не то, что висит на стене. Моя работа как художника завершена тогда, когда мое произведение каким-то образом задевает вас и начинается разговор — не со мной и не с тем, что вы увидели, а именно ваш внутренний с собой.
Что касается «раковой опухоли» нашего социума, то она довольно большая. Но, как и большинство опухолей в современном мире, она — излечима.
Работа «Фонтан истощения», которую я создал в 1994—1995 годах, была для меня символом того, что происходило в обществе в то время. В двух словах о том, как выглядит работа. В воронки, которые размещены на стене — от одной сверху до нескольких десятков снизу, попадает определенное количество воды. Стекая в первую воронку, она растекается по другим, количество которых, чем ниже, — возрастает. Этот процесс — бесконечен. В этой работе я не пытался воспроизвести общественный строй, я отражал то, что чувствую.
В начале 90-х я чувствовал себя человеком без места. Отсюда — название другого проекта — «Место». Я должен был самостоятельно натоптать себе место в том городе, где я жил, ведь от Моего Харькова к тому времени почти ничего не осталось. Я чувствовал пустоту за моими раменами. Если у русской культуры после распада Советского Союза осталось какое-то прошлое, то Харькову, как и Украине в целом, никакого прошлого не оставили. Советский Союз я никогда не любил, но после его исчезновения я остался один на один с собой в городе, где я должен был объяснить самому себе, почему я до сих пор здесь живу. В 90-х годах часто ездил за границу. Меня постоянно спрашивали: Павел, а почему ты и до сих пор ТАМ?.. Но когда возвращался домой, я понимал, что если я и нужен где-то, то только здесь. Не потому, что я аж такой патриот. А потому, что на Западе я никому не нужен, а здесь я по крайней мере нужен сам себе. Зато там я и сам себе нужен не буду. Если в этой стране что-то и изменится, то только потому, что люди, наконец, поймут: им все же хочется жить здесь. А «Фонтан истощения» своей актуальности с 90-х годов не потерял. Хотя я бы очень хотел, чтобы это случилось.
Проект «Мишени» родился из постоянного ощущения себя мишенью, что присуще людям в нашей стране. Когда умерла бабушка моей жены, мы нашли в ее комнате огромное количество — начиная с 1947 года — квитанций за оплату жилищно-коммунальных услуг. Она очень не любила советскую власть, хотя никогда не была откровенным оппозиционером. Эти квитанции она собирала с одной целью: если кто-то придет — она должна иметь свидетельство, что с властью она квиты. Бабушка избегала любых отношений с властью. И это постоянное ощущение себя мишенью... Кстати, я до сих пор так чувствую себя. Каждая бумажка в этой стране порождает во мне страх.
О ХАРЬКОВЕ
Прошлое Харькова очень «молодо». К тому же, в городе нет институции, которая могла бы сформировать понятие о харьковской культуре, «сформулировать» прошлое Харькова, показать, каким оно было. Между тем, до конца ХІХ столетия это был провинциальный город, хотя и с университетом. Как культурный центр Харьков существует в течение всего-навсего 100 лет, с того времени, как город начал становиться богатым. Деньги, безусловно, стимулируют развитие культуры.
Харькову, как и всей Украине, не оказано надлежащего внимания для его продвижения в мире. Вот хотя бы Ермилов, который фактически был основателем конструктивизма в соцреалистической архитектуре. Если бы в Харькове был его музей, это уже был бы повод для иностранцев приезжать в этот город, ведь работы Ермилова украшают лучшие музеи мира. Кстати, впервые я увидел его работы в музее Людвига в Кельне. А крупнейшая коллекция работ Ермилова принадлежит российскому магнату.
Украина как бывшая часть Российской империи отличалась от остального пространства тем, что здесь визуальное всегда было сильнее, доминировало. Здесь родилось много художников с мировыми именами — Малевич, Архипенко, Кабаков. Эта земля всегда продуцировала талантливых людей, но развиваться им здесь всегда было сложно. Геликоптер придумали в Украине, но построили почему-то в Америке. Таких примеров много.
ОБ ИСКУССТВЕ И ГОСУДАРСТВЕ
Посмотрите на нашу соседку Россию. У нее не только денег, но и ума хватает для того, чтобы нанять Гуггенхайм и сделать в этом всемирно известном музее Дни русской культуры. Или нанять Лувр во Франции. Вместе с тем Украину никто не позиционирует как культурную страну. А начинается все с того, что наши чиновники, руководящие искусством, невежественны в том, как презентовать свою страну за границей. Возьмите издательское дело. Если бы не частные инициативы писателей, что вообще-то нонсенс для мира, никто бы ничего об украинской литературе не услышал. Писатели собственным горбом вычеканивают имидж Украины за границей.
Кстати, относительно частной инициативы. В Харькове проходит прекрасный фестиваль классической музыки. Его инициатор — наш харьковский скрипач Валерий Соколов, который живет в Швейцарии. Фестиваль держится исключительно на его связях в музыкальном мире. Конечно, какие-то средства дает местная власть, но самостоятельно организовать подобные акции она не способна, ее нужно подвести, рассказать, показать, привести, как коня к водопою.
Коллекционер Воронов начинает строить частный музей, где выставит свою художественную коллекцию. Это также шаг вперед. Я не верю в государственную инициативу. Если что-то будет меняться, то только благодаря частным лицам. Между прочим, ничего нового в этом нет. Если вы возьмете лучшие коллекции конца ХІХ — начала ХХ века в России, то это частные собрания — Щукина и Морозова. Две работы Матисса из Эрмитажа — «Музыка» и «Танец» — это эскизы к росписи лестницы в доме Щукина, сделанные по его личному заказу. В то время Матиссу было уже 40, он жил так себе, работал преподавателем... Пока судьба не свела его с этими двумя русскими ребятами. Когда он выполнил их заказ, сразу смог позволить себе дом под Парижем.
Украинской литературы не только в зарубежных книжных магазинах, в украинских книжных магазинах нет. А в России, даже при том проклятом Путине, есть книжные магазины, которые работают 24 часа в сутки. Потому что там созданы специальные условия для издательств. Умберто Эко не успел издать свои книжки «История красоты» и «История уродства» на итальянском, как на полках российских магазинов появились замечательно изданные русскоязычные переводы. И мне придется пользоваться именно этими книжками. А что делать? На украинский язык они не переведены и не изданы.
Украинское законодательство написано так, что сделать классную выставку, привезти работы зарубежных художников — невозможно. Разве что у вас есть свободный миллион. Что говорить, если у нас на уровне министерств есть люди, которые воруют живопись из музеев и даже не стесняются этого.
Моя генерация художников — это по крайней мере 50 имен, собрав которые можно сделать очень интересную выставку. Частными силами подобные проекты понемногу воплощаются. Но почему это не происходит на государственном уровне, скажем, в Берлине или Париже? Не надо художникам и писателям давать деньги. Мы взрослые люди, самостоятельно можем их заработать. Лучше направьте эти средства на создание необходимых орудий для продвижения страны в мире. Литература, музыка, искусство, с точки зрения государства, являются теми инструментами, которыми пользуются, чтобы «подкорректировать» лицо.
Я слышал, что Администрация Президента дала 2,5 миллиона долларов на «Арсенале». Это замечательно. Сам факт существования биеннале в Украине — это уже большой шаг вперед. Хотя я не очень доволен тем, что там увидел. Но это уже мои претензии к куратору. К сожалению, западные кураторы иногда используют такие страны, как наша для безумного заработка. Им здесь платят значительно больше, чем в их родных странах.
О СОВРЕМЕННОМ ИСКУССТВЕ
С моей точки зрения, несоциального искусства не существует. Любое искусство должны видеть, воспринимать. Сам с собой я и без искусства могу разобраться. Я возлагаю надежду на то, что кто-то, столкнувшись с теми же проблемами, что и я, и посмотрев на мои работы, как-то решит свои внутренние вопросы.
Но есть и другое проявление социальности искусства, когда оно заточено на определенные левые идеи или социальные проблемы. Это в некоторой степени отражает настроения Запада, ведь откуда идут гранты, которые поддерживают именно такое искусство. Скажу откровенно: у меня отношение к нему скептическое. Мне неинтересно искусство, которое реагирует на конкретные политические события. То же я могу увидеть на телевидении. Фактически, это часть информационной культуры. Такое искусство не отвечает на мои вопросы. Честное или нечестное, конъюнктурное или неконъюнктурное, коммерческое или некоммерческое искусство — решается не на ярмарках, не на аукционах, не на выставках и не грантодателями, а в мастерской художника. Именно художник решает, делает он это свое произведение ради денег или потому, что не может этого не сделать. Ничего плохого нет в том, чтобы продать то, что сделано. Другое дело — сознательно делать то, что продается.
Можно спорить о том, что лучше: когда художник работает над частным заказом или якобы для некоммерческой структуры. Но нужно учитывать, что, когда художник пишет проект для получения гранта, он точно знает, на что ему дадут деньги, а на что — нет. Поэтому это также своеобразное выполнение заказа. И ничего плохого, в конечном итоге, здесь нет. Начнем с того, что Джоконда — это портрет на заказ. Единственное, что он писался в течение 7 лет, потом Джоконда умерла, а ее муж остался без денег. Портрет никому не был нужен, поэтому Леонардо его всю жизнь таскал под мышкой, пока Франциск V не предложил ему на склоне лет стипендию. Так он оказался во Франции, где доживал жизнь, а «Джоконда» после его смерти стала частью коллекции Лувра.
Заигрывание с социальной ролью искусства мне кажется довольно искусственным. Почему «левое» искусство так популярно сегодня? Почему все наперебой рассказывают, что они — некоммерческие художники? Потому что некоммерческое искусство лучше продается. Это факт.
Актуальное искусство — то, которое сделано честно. Если оно сделано нечестно, оно никогда не будет актуальным. По большей части это выдумки кураторов и искусствоведов, потому что им нужно это как-то назвать.
В Украине есть одна художественная группировка, которая начинала со стеба над китчем, а теперь торгует магнитиками на Андреевском спуске. Начали с борьбы против китча — сами стали китчем. Хочешь убить дракона — сам драконом станешь.
В Харькове есть одна молодая художница, которая все свои работы связывает с эротикой и сексом. На одной из выставок она представила видеоарт на тему отсутствия реальной любви: мол, никто не хочет нести ответственность за детей и за венерические болезни. Если бы я посмотрел это видео и мне стало грустно за человека, у которого нет любви, который на самом деле одинок, это было бы очень хорошее искусство, но видео было сделано так, что я смотрел его — и видел порно...
Некоторые обвиняют Пикассо, что он не умел рисовать, не зная при этом, что испанский художник получил классическое художественное образование в 15 лет и в этом возрасте он уже мог рисовать так, как другие художники в 25. Дальше Пикассо пошел своей дорогой. Иногда классическое образование давит. Если не хватает внутреннего сопротивления, особенно когда речь идет о молодом человеке, школа может «задушить». Но сильный выживает, таким людям классическое образование помогает. Считаю, что лучше образование иметь. Ведь, чтобы становиться вверх ногами, надо сначала научиться ходить на ногах. Вместе с тем классическое образование не является залогом того, что у художника все будет хорошо. К слову, есть такая интересная тенденция: когда в Харькове кого-то выгоняют из художественного учебного заведения, этот человек моментально оказывается на серьезных позициях в современном искусстве. В академии все за голову взялись: как только художника выгнали — он сразу стал известным. Наша система образования не просто устарела, а безнадежно устарела. Она умерла.
ОБ ИСКУССТВЕ ВЕЧНОМ
Реальная жизнь всегда интереснее любого искусства. Спорить с реальностью невозможно. У искусства очень серьезная роль, но оно не работает за пределами своего ареала. Я соглашаюсь со словами Иосифа Бродского, которые он сказал в своей Нобелевской речи: искусство уже не может вылечить общество, но одного человека — может. Не люблю, когда коллеги делают вид, что они — демиурги. Дай Боже художникам за всю свою жизнь хотя бы на одного человека повлиять так, чтобы изменить его.
Искусство при любых условиях и в любые эпохи было протестным. Но протест не может быть самоцелью искусства. Это слишком примитивно.
Задумайтесь — сколько раз изображали Христа в течение 2 тысяч лет существования христианской живописи. А до нас дошли единицы. Почему именно они? Потому что секрет заключается не в том — КТО или ЧТО изображено, а в том — КАК.
Меня постоянно обвиняют, что мое искусство печальное. Что я должен на это отвечать? Перечитайте Шекспира, там на каждой странице кровь льется ведрами. И что, вам не страшно? Разве «Ромео и Джульетта» — радостная вещь? Нет, но эта драма сделана ТАК (кстати, сюжет — одолженный), что помогает нам понять кое-что важное о себе.
Вообще-то, я не концептуальный художник. И считаю, что концептуальное искусство — это не явление ХХІ столетия, как некоторым кажется. Это сугубо христианское искусство, которое всегда было связано с концепцией, которую все читали и все знают. Даже последний крестьянин, который Евангелие в руки не брал, Библию не читал, переступая порог церкви, не спрашивал, почему «тот парень» висит на кресте. Он знал, о чем идет речь. То есть концепция была всегда. Христианство — это бэкграунд нашего искусства и культуры. В его основе лежит Библия и способ мышления, основанный на этих идеях. В свое время оно, конечно, обслуживало церковь, но и когда-то, и сегодня речь идет прежде всего о ценностях.
Если говорить об идеологическом искусстве, оно отстаивало ценности конкретной власти. Но и в соцреализме есть поражающие произведения. Например, «Письмо с фронта» Александра Лактионова я считаю лучшей работой о Второй мировой войне. По крайней мере в СССР. Она очень честно сделана. Как мне кажется, в моем искусстве идеологии нет. Я также не религиозный художник. Но в моих произведениях есть идея, связанная с христианскими ценностями, — надо пытаться быть человеком.
Иллюстрации с сайта makov.com.ua
