«Украинская жизнь» — это литературно-научный и общеполитический ежемесячник на русском языке, который выходил в Москве с 1912 по 1917 гг. Его задачей было нести в российский социум адекватное представление о жизни, истории, языке, культуре и традициях украинского народа, обсуждать публично его национально-культурные стремления. Трудно утверждать, что журнал пользовался большим успехом в Российской империи, но украинцы, по крайней мере, предприняли свой шаг к взаимопониманию, хотя шага с российской стороны не дождались. Программные принципы «УЖ» были сформулированы в редакционной статье «Наши задачи»: «В России со времени присоединения Украины правовое положение украинцев как нации становилось все сложнее и тяжелее, а в конце XVIIІ века были ликвидированы последние остатки предыдущих малороссийских прав и вольностей. Вследствие этого российское общество утратило само представление об Украине как о национальном организме и начало трактовать украинство как простой «вариант» российской культуры».
Журнал публиковал тексты не только деятелей украинства, но и статьи российских и еврейских авторов, в частности В.Жаботинского, часто цитировал наиболее показательные выступления по украинскому вопросу в других изданиях. «УЖ» сочувственно процитировала статью Жаботинского «Струве и украинский вопрос», которая была следствием определенного национально-политического обострения украинско-российской полемики и ответом устами Жаботинского на очень популярную в некоторых кругах российского общества идею о якобы «искусственности» всего исконно украинского, а в первую очередь национальных притязаний украинцев как «интеллигентской выдумки». На слова Петра Струве, что «украинский партикуляризм присутствует пока только в интеллигентском сознании», Жаботинский отреагировал так: «Но это общее явление. Чешское движение долгое время было сугубо интеллигентским, но это не помешало ему сделать из чехов первую нацию во всем славянстве по интенсивности национальной культуры. 50 лет назад галицкие поляки также уверяли, что никакого русинского партикуляризма нет, что все это выдумали интеллигенты, а простонародье охотно идет навстречу стихийной полонизации — однако все эти разговоры полякам не помогли. Любое движение начинается с интеллигенции». Редактор добавляет к этой цитате из Жаботинского вывод: «Дело не в том, принимает ли участие масса в активных формах движения: дело в том, правильно ли трактованы интеллигенцией интересы и стремления этих масс».
Украинский вопрос все более драматично звучал со страниц «УЖ». Украинское отличие, особность, обособленность, самобытность украинской культуры вопреки общей настроенности российской аудитории завоевывали себе определенную общественную легитимность в информационном пространстве Российской империи. Об этом постоянно писали в «УЖ» яркие украинские трибуны. В «УЖ» публиковались такие деятели, как Дмитрий Донцов и Симон Петлюра. Донцов подверг сокрушительной критике российской либерализм за его лицемерное отношение к украинству: «Мне не приходилось встречать больших консерваторов в национальном вопросе, чем россияне... Россияне «издавна» считали, что «хохлы» — «ветвь» русского народа. Этому их учил Иловайский, об этом они читали в газетах — даже либеральных, в этом, отчасти, убеждали их и сами «хохлы», которые не всегда с достаточным качеством подчеркивали свою национальную особенность. Что странного, если они теперь не хотят приучиться к другой мысли? Вот почему «психологически» даже крайний либерал в требовании автономии для Царства Польского увидит меньшую несуразность, чем в требовании украинизации народной школы на Украине».
Конечно, этот национальный российский консерватизм в украинском вопросе не смогли покачнуть и огромные усилия «Украинской жизни». На это сетовал и Симон Петлюра: «...Несуразные инсинуации и злые доносы со стороны националистических кругов российского общества... безразличие, полное игнорирование нас российскими марксистами, наличие предвзятости и ограничений в признании за нами прав российскими народниками, политика российских конституционных демократов, которая идет дальше в ограничении этих прав, что подняло их престиж в глазах аналогичных по своей политической программе украинских общественных кругов, страх перед фактом нашего осуществляющегося национального возрождения, который породил со стороны идеолога либеральной части российского народа, проповедь борьбы против нас якобы в интересах российского народа, а в действительности в интересах российского империализма — вот та атмосфера, в которой мы живем. Атмосфера вряд ли благоприятная для взаимопонимания и укрепления в среде украинцев доверия к российскому обществу». Петлюра утверждал, что лишь единицы в российском обществе с пониманием относятся к проблемам украинцев. Автор позволит себе замечание, что и в настоящее время ситуация в этом смысле принципиально не изменилась...
Редакция «УЖ» пыталась привлекать представителей российской общественности к обсуждению острых проблем украинско-российских межкультурных взаимоотношений, например, в 1913 году на своих страницах провела анкетирование выдающихся российских интеллектуалов, в частности об их отношении к критическим упрекам украинской прессы в адрес россиян относительно «безразличия, высокомерия, неприязненных оценок» украинцев. Хотя «целевая группа» ответила на вопросы «УЖ», но ожидаемого искреннего диалога не вышло.
Чувствовалась какая-то непреодолимая стена взаимного непонимания и неприятия, однако это было вполне естественно в границах имперской интеллектуально-ценностной парадигмы. В этом контексте понять украинцев означало для россиян отказаться от устоявшегося уклада Российской империи и согласиться с украинскими требованиями, то есть отказаться от многих национально-культурных привилегий российского народа как хозяина Империи.
Кстати, австрийцы сумели пойти на компромисс с венграми и поляками, что на длительный срок продлило существование Дунайской монархии. Россияне оказались на это неспособными. Именно это имел в виду автор «УЖ» П. Смуток, когда писал в статье «Перспективы российско-украинских взаимоотношений»: «По сути же в левых кругах еще очень ощутимы отголоски старых партийных предубеждений против национальной идеи вообще, на почве которых эти круги трактуют украинское движение как что-то вымышленное и в общественном смысле ненужное... Думские партии, не исключая и таких реальных политиков, как кадеты, не проявляют в украинском вопросе и малой части той осведомленности, которой блещут их лидеры в польском, финском, еврейском вопросах». Нежелание признавать зрелость и естественность украинского движения сделало невозможным его адекватное понимание, а значит, и любой компромисс. Но само это движение в жесткой полемике постепенно избавлялось от наивности и провинциальности, идеалистичных представлений о реальности, обретало идеологическую и политическую мощь, посылая каждый раз все более интенсивные интеллектуальные заряды в украинскую народную массу, постепенно готовя почву для эпохальных перемен. Шел процесс кристаллизации модерной украинской культуры, в том числе и политической. Украинско-российская полемика относительно национального вопроса играла в этом незаменимую роль. В этой полемике чувствуются сегодняшние элементы злободневности и актуальности, в частности, когда речь идет о своеобразном негативном единстве российского общества по отношению к украинцам. Вот, например, статья О. Липовецкого «Политика пугливой вороны»: «Так на почве идейной и неидейной борьбы с украинством трогательно объединились самые разнородные элементы российского общества от явных черносотенцев до беспрекословных конституционных демократов. Среди последнего направления это, конечно, пока еще только отдельные единицы, но плодотворная роль их этим никоим образом не уменьшается, поскольку в период исключительного обострения всевозможных репрессий, который переживают сейчас украинцы, рассуждения представителей умеренного лагеря довели аргументацию необходимости этих репрессий до полноты, которая исчерпывает свой предмет. В результате трогательного единства таких усилий вышла вполне определенная характеристика украинства как изуверского отщепенства, опаснейшего без всяких оговорок и двусмысленностей. Русский язык, русская культура и русская государственность смотрят перепуганными глазами на гибельное для них украинское движение и единодушно умоляют полицейскую власть о «непреклонной охране прерогатив».
В этой полемике, которая так и не стала настоящим диалогом, не только отшлифовывалась собственная позиция, но и максимально адекватно оценивалась чужая, что давало украинцам немало глубоких и интересных открытий и даже прозрений. Тот же О. Липовецкий отмечал: «Эти преследования формы движения, а не его содержания, яснее обнаруживают, в чем здесь дело. Все это уже ясно для всякого — и не раз, и не два достаточно убедительно указывалось — что если бы борьба велась только с идейным содержанием украинства, то вопрос о языке полностью отпал бы, поскольку великороссийский язык почти в такой же мере может служить оружием пропаганды, как и украинский. Но если тем не менее атака направлена преимущественно на язык, который при всем безразличии его к содержанию идей, которые он выражает, является наиболее ценной и значимой формой национальной жизни, залогом национального развития, то не меньше должно быть ясно, что всевозможные сепаратизмы притянуты здесь лишь как бессодержательный, но вопиющий мотив, как пугало, а в действительности речь идет об отрицании украинства как самого факта национальной жизни, о запрете всех форм выражения украинской национальности».
Надо признать, что российские оппоненты недаром боялись всех украинских культурных и языковых проявлений, потому что понимали, что есть объективные особенности развития национальных организмов, когда стадия этнографическая естественно переходит в ступень активности культурничества, а культурничество неминуемо растет до уровня национально-политических требований. «УЖ» абсолютно уместно дала цитату из труда Отто Бауэра, этого австрийского социал-демократа: «Там, на Украине остается еще нерешенным вопрос, станут ли украинцы отдельным народом со своим литературным языком или они ассимилируются с российским народом и будут пользоваться в школе, в науке и в искусстве и в публичной жизни близкородственным русским языком. Этот вопрос является действительно вопросом жизни, не только для государственной организации России, но и для самого русского народа... И это не малый вопрос, образуют ли украинцы отдельную нацию или растворятся в общей массе русского народа. Первое имело бы огромное по своим последствиям значение для россиян; этим и объясняется то пристальное внимание, с которым русский национализм следит за ростом и успехами украинского движения в Галичине; в нем он видит интригу австрийского империализма, стремления разорвать на две половины русский народ, втянуть империю во внутреннюю национальную борьбу. Судьба украинского вопроса решит, станет ли Россия государством национальностей, сотрясаемых национальной борьбой».
Этот полемичный диалог культур, хотя и в основе неравноправный, доказывал и демонстрировал факт бытия отдельного украинского культурного мира и российское неприятие его, что только еще больше, обстоятельнее легитимизовало и институализовало невидимую демаркационную линию между украинским и российским. Самые проницательные российские интеллектуалы это инстинктивно чувствовали и искали другие варианты решения объективного, можно сказать, онтологического конфликта. В частности, российский философ культуры и православный священник Георгий Федотов предлагал найти место для украинской национально-культурной идентичности внутри российской идентичности (по подобию русской «матрешки»). Кое-что из этого позаимствовали большевики, внедрив после 1922 года несколько уровней государственнической (хотя и полностью бутафорской) самореализации наций, когда наивысший уровень принадлежал «общесоюзной» титульной нации — русским, которые везде чувствовали себя национальным большинством, второй уровень — титульным нациям союзных республик, третий — титульным нациям автономных республик и областей, четвертый — титульным нациям национальных автономных округов. Но вся эта национально-культурная «матрешка» могла существовать только пока существовал всесоюзный партийно-чекистский стержень, который и держал вместе всю эту разветвленную иерархическую структуру национальных статусов.
Сравнение аргументационной базы той полемики с нынешним псевдодиалогом двух культур (из-за принципиальной монологичности господствующего течения русской культуры, где украинских голосов не слышат) свидетельствует о практическом консервировании российских позиций на уровне начала прошлого века: отрицание отдельности украинцев, отрицание самостоятельности и самобытности украинской культуры, непризнание самой возможности существования украинцев как нации и т.п., то есть повторение всего арсенала идеологем классической имперской России.
