Выход двух новых книг Жадана в издательстве Meridian Czernowitz — событие не только с учетом имени автора или карантинного затишья; дело в том, что для самого Сергея эти издания переломные. Перелом — это перемена в направлении движения; то новое, что отзывается особенно резко.
1) Прежде всего из-за жанра. «Хлебное перемирие» — первая опубликованная пьеса Жадана. Оккупированная территория, лето 2014, четыре действия, двухэтажный дом («утратил звучание, как скрипка, перемерзшая на холоде»), восемь персонажей. К Толику приезжает брат Антон, потому что умерла мама. Мост разбит, но неизвестно как на пороге появляется тетя Шура с двумя помощницами: покойницу надо обмыть и похоронить по-человечески. Вслед за ними — фермер Коля с женой Машей. И почтальон Ринат, у которого почта сгорела. Поля тоже горят, хотя сейчас и хлебное перемирие. Огонь может дойти до дома. Все эти люди имеют разные убеждения и были по разные стороны. Но это не так важно, потому что нужно найти общий язык. Потому что власть снова поменялась. Потому что «народный мэр» Жора, который на самом деле Саша и который обещал помочь с похоронами, убит. Потому что у Толика припрятана снайперская винтовка. Потому что тетя Шура, может, сдавала односельчан в комендатуру, а может нет. Потому что у Коли граната в кармане и Маша рожает. Потому что у каждого свое горе и свой перечень обид. Когда все разрушено или вот-вот рухнет, когда привычный мир трещит по швам — что остается у этих перемятых и перемолотых безжалостным временем людей, кроме друг друга? Значит, им нужно перемирие — между собой. Хлебное или любое другое.
Очень точная по диалогам и по характерам, эта работа бьет в нерв времени. Антураж войны и оккупации не мешает ставить вечные, тем более вечно украинские вопросы.
2) «Список кораблей» (Meridian Czernowitz) — это прозаический эпилог и 60 стихотворений, написанных за последние два года, и это еще больший вызов Жадана как самому себе, так и тем, кто уже привык к определенному тону его поэзии.
Это — совершенно иная оптика.Это пейзажная лирика, ранее остававшаяся у Сергея скорее на маргиналиях. Это птицы, деревья, холмы, дожди, снега, смены сезонов.
«Небо схоже лише на себе.
І каміння схоже лише на себе.
А ось дерева схожі на іноземні мови.
Така ж чітка таємнича структура.
Так само багато прикметників».
* * *
«Сумнівна радість бути деревом,
сумнівна честь — рівно тримати спину,
відчуваючи під собою смертельний холод вітчизни».
* * *
«І теплих сосен набраний курсив.
І вересня різке різноголосся».
* * *
«Найскладніше, звісно,
говорити з деревами:
ніби ні в чому й не винен,
а ось стоїш серед сосен,
відводиш очі.
Обступають тебе прискіпливо,
слухають,
стримуються.
Наче громада, в якої вночі
обікрали церкву».
Это кристально прозрачные образы в предельно насыщенном смысловом пространстве.
«Йдеться передусім про самотність.
Про пісню ліфта
в горлі під’їзду,
яка будить зі сну,
виводячи ноти прощання
о четвертій ранку».
Это сочетание напряженности и простоты напоминает метафорические ряды уроженца Черновцов, великого европейского поэта Пауля Целана, чей сборник «Світлотиск» в переводе Жадана издан в том же Meridian Czernowitz в 2014.
«Мова — це дихання,
Наповнене сенсом.
Мова — примарний шанс
Переконати бодай когось
Не стрибати з мосту в Сену (способ самоубийства Целана в 1970 — ДД)».
Устойчивая тема последних лет — война — не забыта, но отточена до выразительности, которая ранит почти физически:
«Хмари повільно пливуть
у східному напрямку.
Тягнуться, тягнуться
болючі сліди
жіночих підборів
від залізничної станції
до військового цвинтаря».
И все же главная тревога здесь — язык. Его рождение, его власть, его границы. «Что происходит с языком, пока на нем никто не говорит?» Границы языка — границы поэзии. Жадан заодно ставит под вопрос и свое ремесло.
«Співають мертві поети,
що потрапили до шкільної програми,
ніби шпаки до клітки».
* * *
«Поезія починається там,
де закінчується твій словниковий запас.
Мова тримається голосу,
як цивілізація тримається річок».
* * *
«Яким словом ти назвеш
намивання золотого піску співчуття
в річищах мови,
це клопітке щогодинне насичення ґрунту вагою?
Яким словом назвати
розчинення дощу в опівнічному морі?
Що це за звук? Так звучать легені, коли вони дихають:
Десь по контуру тиші, потойбіч відлуння /.../
Грізна вода вже здіймається серед ночі.
укріплюється мова,
як берегова лінія».
Учитывая это непрерывное, несмягченное выпытывание, даже испытание себя, «Список кораблей» — возможно, самое трагическое из всего написанного Жаданом.
Самое трагическое и наиболее точное.
Потому что:
«Справжня поезія завжди
тримається на точності».
«ВОЙНА ИЗМЕНИЛА МОЕ ПИСЬМО»
Я послал Сергею лишь малую часть вопросов, которые хотел бы ему задать. Ответы получил емейлом — получился разговор в карантинно-изоляционном духе.
— Твои произведения неоднократно ставили на сцене, в частности, в харьковском театре-студии «Арабески», но ты сам как автор не обращался к такой форме, как пьеса. Почему вдруг?
— Я с театром 20 лет работаю. На самом деле мы когда-то с Юрой Одиноким сделали пьесу по мотивам моей книги «Гимн демократической молодежи», он ее тогда в театре Франко поставил. Ну и по молодости несколько пьес написал (правда, не печатал, где они потерялись). И с немецким вариантом постановки «Депеш Мод» работал именно как с пьесой. Потому это, конечно, не новый для меня жанр. А почему сейчас решил написать именно пьесу? Знаешь, я с начала войны думаю, как о ней писать. По большому счету она, война, изменила мое письмо — и стихи, и прозу («Интернат», по-моему, совсем не похож на мои предыдущие прозаические книги), ну и вот «Хлебное перемирие» — тоже попытка поймать одну из интонаций, которыми можно об этом всем говорить.
— Драма — это жанр довольно функциональный, с определенными требованиями к сюжету, построению диалогов, к пространству и времени действия. Мало того, именно эта пьеса — еще и о войне и о раздоре, который прошел во многих городах и семьях на Востоке. Что было для тебя самым сложным при написании «Хлебного перемирия»?
— Самое сложное — передать язык. Сохранив при этом узнаваемость, но не свалившись в буквальность. Мне вообще кажется, что речь героев (упрощенно говоря — диалоги) — это линия, по которой проходит убедительность-неубедительность украинской литературы последних ста лет. Конечно, это объясняется спецификой языкового поля. Многие писатели именно на этом ломаются — на способности передать голоса соотечественников, которые не говорят на языке своей литературы.
— Есть ли уже у «Хлебного перемирия» конкретные сценические перспективы? Были разговоры с определенными театрами, режиссерами?
— Да — Стас Жирков ставит ее в Киеве, в Театре на левом берегу Днепра. Премьера запланирована на сентябрь.
— В оформлении издания использованы фотографии из твоего архива. Можно немного рассказать об этих фотографии?
— Это школьные фото моего покойного отца. Я никогда такого не делал, а тут решил, что отпечатки, возможно, наиболее точно и универсально свидетельствуют о времени. На суперобложке — футбольная команда, в которой я играл.
— Еще один твой театральный эксперимент — либретто к опере «Василий Вышиваный — король Украины», премьера которой в Харькове, к сожалению, была отложена из-за карантина. Это тоже для тебя явно новое: мало того что опера, еще и исторический материал. Насколько сильно сопротивлялся материал? На чем ты строил либретто?
— Нет, сопротивления не было, работалось легко. Материал сам провоцировал на эпичность и метафоричность. История — это же, по большому счету, поэзия, растворенная во времени. О Вышиваном писать интересно. Специфика написания либретто для оперы, конечно, сказалась — ты пишешь с учетом того, что твои слова будут петь. Но в целом это была интересная и приятная работа. Мне хотелось показать это противостояние человека и времени, личности и складывающихся обстоятельств. Получился текст о надежде и сопротивлении, о памяти и вере.
— А каково твое видение самого Вышиваного? В чем его драма и его бессмертие?
— Вышиваный интересен мне вот этим выбором своей украинскости. Это же, как мне кажется, вызов, который и сегодня многое определяет — принятие своей идентичности, отыскание ее, припоминание. В этом случае австрийский эрцгерцог, избравший вышиванку — более чем актуальный персонаж для наших обстоятельств. Последние шесть лет нашей истории — это как раз сотни тысяч отдельных частных случаев, когда граждане страны эту страну для себя открывали и выбирали. Интересно сопоставлять эти опыты, интересно говорить о них в исторической перспективе, интересно чувствовать нашу историю как нечто живое и актуальное.
— Кстати, у тебя как рядового зрителя есть (или были) какие-то театральные пристрастия? Определенные режиссеры, спектакли, театры (кроме «Арабесок», конечно)?
— Я не слишком театральный человек.
— Есть еще какие-то сценарные либо драматургические планы?
— Сейчас пишу следующую пьесу. Обратились друзья-актеры (очень хорошие актеры), попросили написать для них текст. Вот понемногу пишу.
— Поскольку у меня на столе сразу два твоих свежих издания, не удержусь от вопросов и по «Списку кораблей». Мне кажется, что здесь появились новые для тебя мотивы и образы. В частности — много о пении, голосах, птицах, много пейзажной лирики. С чем это связано?
— Мне кажется, это вообще лучшее, что я написал. По крайней мере первая часть «Кораблей». Хотя, уверен, никто с этим не согласится. По моему мнению, это действительно другие интонации, и текст формируется по-другому. Дело даже не в птицах или пении — дело в организации текстового пространства, в совершенно иной механике метафоры. С чем это связано? С тем, что меняется воздух вокруг нас.
— Список кораблей — это, конечно, образ с древней историей. Он встречается у Гомера, у Мандельштама. О чем он у тебя?
— О перечисления того, чего уже нет. И того, что осталось. То есть, о внимательности и благодарность.
— У меня в библиотеке стоит «Світлотиск» — твои переводы Целана. Мне показалось, что в «Списке...» есть не столько сходство, сколько определенные интонации, созвучные целановским.
— Возможно. Интонации еще не «позднего» Целана мне близки. Когда текст еще организован на бумаге, но уже распылен в пространстве. Мне это кажется идеальной формулой существования поэтического текста. Хотя я переводил именно позднего Целана — похожего на разбомбленный город.
— Чем вообще тебя поразил Целан?
— Библейской трагичностью. И легкомыслием агностика.
— Кстати, о Библии. Один из стихов в «Список кораблей» начинается вопросом: «Почему я постоянно говорю о церкви?» Могу от себя добавить: не только о церкви, но и о религии, об определенных ситуациях и образах из Библии. При этом ты человек нерелигиозный. Так почему?
— Библия — это концентрированная поэзия, это школа метафоры. О религиозности здесь речь не идет.
— Напоследок вопрос более политический. Герои и героини «Хлебного перемирия» и любят, и ненавидят друг друга, и покинуть друг друга не могут. Они, по сути, друг на друга обречены. Как и вся Украина — обречена сама на себя. Может, в этом и есть наша надежда?
— По меньшей мере — это данность, с которой нам дальше жить. Ключевыми здесь являются слова «дальше жить».
P. S.
...поете країни, яка беззахисно завмирає,
відчувши зиму,
говори про надію,
про страх і безвихідь розкажуть ті,
хто тебе не читає.
* * *
СПРАВКА «Дня»
Сергей Жадан — украинский поэт, прозаик, переводчик, общественный активист, фронтмен рок-групп «Жадан и Собаки» и «Линия Маннергейма».
Родился 23 августа 1974 в украиноязычной семье в Старобельске (Ворошиловградская область). Впоследствии, ради дальнейшего обучения, переехал в Харьков. В 1992 выступил соорганизатором харьковской неофутуристской литературной группировки «Красная Фира». В 1996 окончил Харьковский национальный педагогический университет имени Г. С. Сковороды, факультет украинской-немецкой филологии. В 1996-1999 учился в аспирантуре того же университета. Защитил диссертацию, посвященную украинскому футуризму: «Философско-эстетические взгляды Михаила Семенко». С 2000 — преподаватель кафедры украинской и мировой литературы университета. С 2004 — независимый писатель.
Автор романов «Депеш Мод», «Ворошиловград», «Месопотамия», «Интернат», поэтических сборников «Цитатник», «Эфиопия», «Жизнь Марии», «Тамплиеры», «Марадона», «Огнестрельные и ножевые», «Антенна», «Список кораблей» и др.
Литературные произведения Сергея Жадана получили многочисленные национальные и международные награды, переведены более чем на двадцать языков, что сделало автора одним из самых известных современных украинских писателей. Сергей также активный организатор литературной жизни Украины и участник мультимедийных художественных проектов. В 2017 основал «Благотворительный фонд Сергея Жадана». Живет и работает в Харькове.Новые тексты Сергея Жадана — резкий поворот
в его творчестве,
который может
удивить многих
